23 февраля мы выехали из Харькова в Мариуполь. Ехали вдоль нынешней восточной линии фронта , проезжали через Бахмут, Марьинку, Волноваху. Говорят, что война начинается со взрывов. Нет — мы за все время пути не слышали ни единого выстрела или взрыва. Непрерывный новостной поток, напряжение росло с каждым часом, а на Донбассе полная тишина — и это казалось очень странным. Мы приехали в Мариуполь за час до начала большой войны. По дороге я нашла квартиру, из которой открывалась панорама города, чтобы понимать, что и где будет происходить в случае начала агрессии. Когда хозяйка квартиры оставляла нам ключи, она увидела у нас бронежилеты и каски. Женщина испугалась и спросила: «А что , будет война?»
Началось выступление Путина , но мы его не досмотрели. Через несколько часов мы вышли на улицу. На окраинах города уже слышались взрывы. Некоторые люди бежали в бомбоубежища, началась паника. Другие молча наблюдали за происходящим, видимо, рассуждая так: россияне уже пытались захватить город, и у них ничего не вышло; и на этот раз все будет нормально.
На следующий день мы перебрались из квартиры в гостиницу — там были подвал и генератор. В тот момент там жили многие журналисты , в том числе иностранные. На парковке перед зданием стояли их машины. На следующий день, когда мы вернулись в гостиницу со съемок, машины исчезли — вся пресса уехала. С тех пор там стоял только наш белый микроавтобус. Мы остались единственными журналистами в Мариуполе.
Василиса Степаненко (вторая слева) , Евгений Малолетка и Мстислав Чернов на вручении Пулитцеровской премии. Фото: Дайана Бондарефф / Пулитцеровский комитетОбстрелы больницы
После первых обстрелов в медицинские учреждения начали свозить раненых , поэтому мы отправились в Мариупольскую областную клиническую больницу №2. Там мы познакомились с врачами и именно там провели бóльшую часть времени. Я помню, как привезли первую раненую. Это была девочка, попавшая вместе с мамой и бабушкой под российский обстрел. Несмотря на все усилия врачей, она умерла на операционном столе. Ее мать кричала на всю больницу, вокруг все плакали. Тогда я впервые увидела смерть ребенка так близко.
Это перевернуло мою жизнь и стало самым сильным воспоминанием тех дней. Потом трупов в больнице становилось все больше , появилось ощущение, что я буду следующей, что мое тело будет лежать среди других мертвых тел.
В больнице мы спали в коридоре вместе с медиками и ранеными. Находиться в палатах , возле окон было опасно. С восьмого этажа нам удавалось отправлять короткие видео в редакцию Associated Press, но со временем связь полностью исчезла, как и электричество. Я помню свой последний разговор с близкими. Это был звонок бабушки. Она спросила, почему я до сих пор в Мариуполе, — ведь в новостях говорят, что город окружают россияне. Я сказала, что мы с командой решили остаться и снимать все, что здесь происходит, потому что, кроме нас, других журналистов нет. А потом, мы же у себя дома. Евгений из Бердянска, мы с Мстиславом из Харькова — это наша родная страна.
Василиса Степаненко. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаОтрезанные от мира
Постепенно к нам пришло понимание , что мы отрезаны от мира и не можем оперативно отправлять материалы в редакцию, а обстрелы усиливаются. Мы не могли быстро сообщить, что возле нашей больницы был мощный взрыв, что вокруг нас сотни людей лежат в коридорах, плачут и молятся, что над Мариуполем постоянно летают истребители и сбрасывают бомбы. А про это хотелось кричать на весь мир.
Иногда у нас появлялась возможность связаться с редакцией по спутниковому телефону. Мы не только сами передавали информацию , но и просили тезисно и быстро рассказывать нам о том, что творится в других городах Украины. По ночам в больнице люди собирались вокруг нас, и мы сообщали им новости.
В Мариуполе можно было поймать радиосигналы , но, как правило, только на волнах «ДНР» и «ЛНР». Там звучали призывы сдаваться и сложить оружие: «Вы окружены , Мариуполь — это Россия, город обстреливает украинская армия».
Информация в Мариуполе была важнее еды. Из-за отсутствия новостей люди начинали быстро сходить с ума и терять самообладание , не понимали, что им делать дальше. Когда появлялись мы в жилетах с надписью „Press”, они бежали к нам с вопросами: что нам делать? что происходит в стране? докуда дошла Россия? как спастись, и когда будет зеленый коридор?
Были и негативные реакции. Однажды мы приехали во двор , а в воздухе как раз носился российский истребитель, поэтому мы попытались спрятаться в одном из подвалов. Но люди нас не пустили, сказали, что их обстреливают из-за того, что здесь пресса, и закрыли перед нами дверь.
Василиса Степаненко. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаМного любви
Несмотря на весь ужас , в Мариуполе было много любви. Она проявлялась во всем — в действиях медиков и полицейских, пожарных и военных. Их любовь спасала всех нас. Они рисковали жизнью, чтобы помочь другим, потому что любят людей, свой город и страну.
Как-то раз Мстислав и Женя поехали работать с бригадой скорой помощи , а я осталась на подстанции. Одна из медсестер увидела меня и принесла булочку с сосиской, этакий импровизированный хот-дог. Я отказалась, сказала: вы же работаете, помогаете людям, вам это нужнее. Но она настояла на том, чтобы я его съела. Потом медсестра заплакала — она очень боялась, что придет Россия.
После бомбежки роддома в российских СМИ начали писать , что мы пропагандисты и информационные террористы. Для них мы были врагами, потому что показывали правду. Тогда нам посчастливилось встретить полицейского Володимира. Он приехал в роддом собирать показания и помогать людям. Первым, что мы услышали от него, были слова: «Я вас искал». Он знал , что в городе есть журналисты. Володимир позвал нас к себе в отделение, где мы смогли зарядить технику и просто поесть, потому что запасов у нас не было.
Больше всего мне хотелось «Кока-колы» — я ее обожаю. Как-то мимоходом я сказала об этом Володимиру , и через некоторое время он принес мне баночку «колы». Это было невероятно, я пила ее несколько дней.
Кроме того , Володимир показал нам единственное место в Мариуполе, где можно было поймать интернет. Это был офис компании «Київстар». Там постоянно собирались люди, чтобы связаться с родными, поэтому россияне постоянно его обстреливали. Пока мы отправляли коллегам материалы, мы слышали: «Мама , все будет хорошо, я тебя люблю».
Мы поняли , что становится очень опасно, потому что россияне знают фамилии Жени и Мстислава. Сначала у нас возник план выбираться порознь: ребята сами по себе, а я отдельно со всеми материалами, потому что я девушка, и моего имени не было в расстрельных списках. Эта мысль меня очень пугала — ведь мы команда, мы не должны разделяться. Я была уверена, что если мы будем вместе, ничего не случится.
Василиса Степаненко. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаВыезд из Мариуполя
Решение об отъезде вызвало огромное чувство вины: мы покидали город , в котором оставалось еще так много людей. Но у нас уже не было возможности ничего снимать — карты памяти были заполнены.
Выехать нам помог Володимир , уже в который раз рисковавший ради нас жизнью. Мы убеждали его, что это опасно, но полицейский отверг все наши аргументы и сказал, что хочет помочь. Ему было важно, чтобы содержимое наших карт памяти увидел весь мир.
В машине нас было шестеро: я с ребятами , Володимир, его жена и дочка. Флешки мы и семья Володимира спрятали в карманах, рукавах, обуви.
Парамедик Тайра , спасавшая военных, передала нам карту памяти из своей нагрудной камеры. Ее я спрятала в тампон. Я понимала, что эта карта может оказаться самой важной и в то же время самой опасной. Мы не знали, что на нее записано.
Мы придумали легенду , что я родственница Володимира, а ребята заплатили ему, чтобы он взял их к себе в машину, и он ничего о них не знает. Когда мы подъезжали к блокпостам, я почти не видела россиян, но хорошо их слышала. Они постоянно спрашивали, есть ли у нас сигареты, и что случилось с нашей машиной. Весь кузов был иссечен осколками, все стекла были выбиты, сзади мы вставили вместо них картонки. Поскольку все мы были из восточной части Украины, проблем с документами не возникало. В багажнике у нас лежали камеры, мы даже спрятали под вещами бронежилеты. Сегодня я понимаю, что это было безумное решение. Как же нам повезло, что их не нашли!
Ехали мы в полной тишине. Иногда очень громко молилась жена Володимира. Нас спасло то , что мы выехали 15 марта, — тогда еще царил хаос. Уже на следующий день россияне раздевали людей, пытали, отбирали деньги, искали патриотические татуировки. У нас они даже не проверили телефоны.
Василиса Степаненко. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаПосле десяти часов в пути мы приехали в Запорожье. Первое , что я сделала, — это пошла в душ. С меня текла черная вода. Потом я поела — до сих пор помню вкус тех помидоров. После возвращения мы осознали масштаб нашей работы: видео и снимки облетели весь мир. Находясь в том аду, мы этого не понимали. Мы просто работали с людьми и ради людей. Многие врачи, сумевшие выбраться оттуда, звонили и говорили: «Спасибо , что показали это миру». Сегодня важно , что эти истории живут, — особенно про людей, которые погибли. Ведь они могли стать просто цифрами в статистике, но за каждой цифрой стоит страшная потеря. Для нас, журналистов, было сверхважно не допустить, чтобы о них забыли.
Из Мариуполя мы вывезли 30 часов отснятых видеоматериалов. В фильм вошло полтора часа. Американка Мишель Мизнер , наш опытный монтажер, призналась, что она никогда столько не плакала, как во время работы над этим фильмом.
Когда Мстислав прислал мне первый вариант картины , я не смогла ее досмотреть. Пришлось смотреть по частям, потому что мысленно я все время возвращалась в Мариуполь. Фильм передает весь ужас, который там происходил. Как журналист ты всегда сосредотачиваешься на работе, но потом приходит человеческое осознание того, чтó ты видел и чтó делалось вокруг.
Говорят , со временем эмоции притупляются. И это правда. Ты становишься каменной от этого ужасного мира, от того, что творят в Украине россияне, и все равно случаются такие моменты, когда тебя пробирает, и ночью ты часами плачешь. Особенно, когда умирают дети, или, наоборот, у детей погибают родители. Одна семья из Мариуполя рассказывала мне, как они вернулись в город, чтобы откопать схороненных где-то во дворе детей и достойно похоронить их на кладбище. Они хотели опередить россиян, так как знали, что те сбрасывают все тела в общие могилы. После таких историй оставаться безучастным невозможно.
Каждый день мог стать последним
За все это время я посмотрела фильм уже раз десять. Премьера состоялась на американском фестивале независимого кино «Сандэнс» , и это был для нас очень важный момент. Мы не знали, как люди будут реагировать на нашу картину, поскольку в ней много сцен, которые не принято показывать, — но, к сожалению, такова наша реальность. Очень хочется, чтобы этот документальный фильм посмотрели россияне.
Мне важно находиться в зале , с людьми, которые смотрят наш фильм, я хочу видеть их реакцию. Как правило, на Западе люди плачут, и это нормально, — невозможно смотреть на то, что пережили Мариуполь и его жители, без эмоций. Эти документальные кадры, которые теперь сохранятся навсегда, ценны для будущих поколений.
Кроме того , эта картина заставляет нас задуматься над тем, что делалось в других оккупированных украинских городах, — например, в Изюме. После освобождения этого города мы разговаривали с начальником скорой помощи, который остался в оккупации и пытался спасать людей. Он рассказывал, как шел на работу, переступая через трупы, а под завалами неподалеку кричал ребенок: «Спасите маму!» Женщина была уже мертва. Вскоре умер и ребенок. И никто этого не увидит , этого как будто не было.
После просмотра «20 дней в Мариуполе» люди чаще всего спрашивают про Володимира: что с ним было дальше? Он настоящий герой. Помню , был минометный обстрел, я не знала, куда бежать, и просто присела. Он подошел и обнял меня, успокоил. Он по-прежнему работает полицейским в Донецкой области, спасает людей.
Мы поддерживаем связь со многими героями фильма , спрашиваем, как сложилась их жизнь. Люди разбросаны по всему миру. Некоторые не знают, как жить дальше без своего ребенка. Видимо, эти узы останутся с нами навсегда. В том аду мы увидели подлинное лицо каждого человека. В повседневной жизни его бывает сложно разглядеть: часто люди прячутся за масками. А там каждый день мог стать последним, поэтому мы старались прожить его как можно лучше. Мы прошли этот путь достойно, никого не бросили и не забыли, были все вместе. Когда сегодня я вижу этих людей, мне становится теплее. Мы словно семья. Да и сам Мариуполь стал моим вторым родным городом после Харькова. Я очень скучаю по нему. Но верю, что еще вернусь туда.
Перевод с украинского Никиты Кузнецова
