Татьяна Когутич: Ваш дом действительно превратился в волонтерский пункт , где ребята из Теробороны и ВСУ могут постирать вещи, выспаться и съесть теплый суп?
Ада Роговцева: Когда началась война , моя дочь Катя открыла в Киеве координационный волонтерский центр: там проводится подготовка ребят , разная работа. А к нам они приходят отдохнуть, поесть, помыться — по 25 человек. Я сама стираю, сушу и отдаю чистые вещи. Часто путаю трусы и носки — ребята потом перебирают, ищут, где чье. (Смеется) Но главное, что я им даю: когда они уходят от меня на свою победоносную работу, я их обнимаю, крещу и благословляю.
ТК: Как мама?
АР: Да. Они для меня как родные.
ТК: Знаете их всех по именам , запоминаете?
АР: Нет , это невозможно — их очень много. Знаете, было 8 марта, они мне поприносили цветы и шампанское, я сложила все на балконе. А они говорят, мол, хорошо, держите там, а когда Украина победит, мы придем к вам. Так что в день победы я буду стоять на своем киевском балконе, а во дворике под ним соберутся все мои мальчики: военные из ВСУ и Теробороны, волонтеры. Они снова принесут море цветов, мы будем пить шампанское и кричать: «Слава Украине!»
ТК: Многие , просыпаясь с утра, говорят: мы еще на один день ближе к победе. Как вам кажется, далеко до нее?
АР: Не знаю. Никто не знает. К большому сожалению , этого мерзавца никто не может раскусить. Понять, где находится предел его подлости. И чем все закончится, и когда. Единственное, что ясно: всем нам нужно запастись мужеством и работать.
Украинский военный , Ада Роговцева и ее дочь Екатерина Степанкова. Источник: Фейсбук Ады РоговцевойТК: Во время оккупации вы оставались в Киеве. Дети не уговаривали вас , не попытались вывезти куда-нибудь на запад Украины или в Европу?
АР: Да куда ж я поеду , когда они здесь? Это невозможно! Они даже не пытались меня уговаривать, и кто бы их послушал! Вот на что я злюсь, так это на то, что они меня из деревни забрали — потому что я там поделывала что-то вокруг дома. Деревня, где мой дом, — под Борисполем, и во время оккупации там было опасно. Но это и к лучшему, потому что в такое время хочется быть всем вместе.
ТК: На творческом вечере вы сказали , что Вторая мировая вас с родителями застала в Одессе , вам было четыре года, а потом — эвакуация и вы оказались в Глухове... Вы сравнивали ту войну и эту?
АР: Не могу сравнить , потому что тогда была маленькая. Единственное, что знаю: ужас в глазах правнука — тот же самый, что и мой тогдашний детский ужас. Человек боится смерти — он так устроен. А смерть все время ходит рядом. Вчера убили брата командира моего внука из 95-й бригады. В начале марта убили нашего мальчика Пашу Ли. Он играл в спектаклях «Соломон в юбке» и «Будьте как дома». В «Соломоне» у него была главная роль. Он погиб в Ирпене...
ТК: Ада Николаевна , когда вы впервые заплакали во время этой войны?
АР: Когда стало известно , что Пашу убили. Наш мальчик... Я очень плакала. Мы простились с ним в Киеве, была гражданская панихида. Когда его везли домой, от Яремчи до Ворохты люди на коленях встречали его гроб… Я там все глаза выплакала.
Ну , и каждый раз плачу, когда слышу, что девочке оторвало ноги, выбило глаз, что ребенку отрезало пальчик — а он еще только месячный младенец. Как тут не плакать?! Как сильно ни стискивай зубы — сердце все равно заходится.
ТК: Про стиснутые зубы: я себя постоянно ловлю на том , что живу со стиснутыми зубами. От этого становишься роботом без эмоций. И многие друзья, знакомые говорят, что у них то же самое. Вы живете со стиснутыми зубами?
АР: А что поделаешь? Такие уж мы есть... Да , я тоже стиснула зубы. Но время от времени, когда эмоции накрывают, нужно их выпустить.
ТК: Какие у вас методы?
АР: Чтобы держаться? Никаких! Держись — и всё. Отвечу тебе словами Леси Украинки: «А где написано , в каких небесных книгах, что я должна быть счастливой?» Понимаешь, когда ты видишь много примеров страшных судеб, когда знаешь, что человек, которому ты полностью доверяешь, с которым ты как одно целое, прошел ужасные испытания и произносит эти слова… В общем, у тебя нет права не держаться!
ТК: Другими словами , держаться можно, например, за Лесю?
АР: Абсолютно. У Леси можно черпать все. Вот просто — все! И мужество , и человеческую силу.
Главнокомандующий ВСУ генерал Валерий Залужный и Ада Роговцева. Источник: Фейсбук Ады РоговцевойТК: Говорят , что в этой войне воюют не только армии — воюют культуры. Их культура против нашей, которую рашисты не считают достойной...
АР: Я тебе скажу иначе — они не воюют , они гавкают. Как бешеные собаки без мозгов. Они ослеплены пренебрежением к другому народу. Это дикари. И они не могут понять одного: мы сантиметра на их территории не переступили. А они уничтожили храмы , университеты, школы, детские сады, театры. Они разрушают всё. Кто эти люди? О какой культуре мы говорим?
ТК: Относительно «пушкинопада» и иже с ним: многие деятели культуры поддерживают волну дерусификации , но есть и те, кто считает, что это, как сейчас принято говорить, не ко времени. Вы как думаете?
АР: Знаете , пройдет время, и история все расставит по своим местам. Но я понимаю чувства, гнев людей: в то время, когда погибает твой ребенок, твой народ поклоняется русскому поэту, как идолу... Впрочем, у меня такая позиция: я бы не сносила. Я бы тихонько сняла и отнесла куда-нибудь подальше, на задворки. Вот как с лениными.
ТК: Вы , человек, у которого были очень тесные культурные связи с Россией, тоже чувствуете гнев?
АР: Только гнев и проклятия! Больше ничего. У меня ведь не просто связи: я там работала 60 лет. Было время , когда меня в России любили больше, чем в Украине. Уважали, все-все было! Но то, как они относятся к моему народу, моей культуре, моей истории, моей земле — простить не могу. Никому. Ни одному из них! Ну, кроме Лии Ахеджаковой.
ТК: Много раз с начала полномасштабной войны звучали мысли о последней черте , точке невозврата. Сначала это была Буча. Потом Краматорский вокзал. Мариуполь…
АР: Для меня этой чертой стал 2014 год. Я же все это время ездила туда , на передовую, в окопы. Все эти годы, постоянно. Я знаю, что говорю. С 2014-го я хороню родных мне людей, украинцев. Умираю вместе с ними. Поэтому для меня эта война — продолжение той, я даже не помню первые дни.
ТК: У россиян есть предел зла , которое они готовы причинить?
АР: Есть , и они на него постоянно указывают. Атом. Хотя, знаете, это уже не предел, это уже за гранью.
ТК: Многие говорят , что россияне не отважатся: ведь они, мол, тоже хотят жить.
АР: Знаете , это маньяк. Он режет ребенка, насилует, а потом спокойно возвращается домой к своим детям, к жене, ходит на работу. А в следующий раз снова берет мальчика или девочку и насилует и режет. Его можно остановить, только убив. Так и здесь. Это все как болезнь маньяка.
ТК: Театр сейчас переживает второй апокалипсис: первым стала пандемия , когда закрывали залы, только все начало как-то работать — и тут война.
АР: С театрами беда , они не могут нормально функционировать. Люди теряют работу. Это факт. В театре даже перерыв на месяц — уже растренированность, а когда речь идет о двух месяцах или неопределенном сроке… Недавно мы выступали в Черновцах. Отработали половину — и тут сирена. Всех вывели в укрытия, потом мы вернулись из бомбоубежища и довели вечер до конца. А если это происходит в середине спектакля? Считай, он пропал. Словом, для театра это непоправимые коррективы. Либо у людей вообще нет работы, либо она испорчена.
А ведь есть еще человеческая психика — с чем ты выходишь на сцену как актер , с какими эмоциями и внутренним состоянием. С чем тебя встречают в зале. Даже если все хорошо, как у вас здесь, в тылу, — люди же приходят с разными эмоциями. У кого-то убили друга или родного человека, у кого-то разрушили дом. Беженцы — это люди с разорванными в клочья душами. Это влияет на атмосферу. Сейчас зрительный зал другой. Очень неоднородный.
Ко мне после спектакля , вот только что, подошла девочка, обняла, поблагодарила. Я, говорит, из Ирпеня, а мой парень любимый сейчас под Изюмом. Пока вы говорили со сцены, мне было легче на душе.
А есть другие — сидит в зале кто-то пророссийский и думает: да что она там такое несет , стерва? Она в России работала, зарабатывала, а сейчас такая вся из себя украинка! Знаешь, еще в начале войны 2014 года у меня был случай, когда я со сцены сказала «Слава Украине» и мы запели гимн, а звукорежиссер в будке (это потом коллега рассказал) спросил: сколько ей за это заплатили? Такие люди тоже есть. Достучаться до них? А как?
ТК: Вы сказали со сцены , что сейчас язык не поворачивается играть по-русски. Свой репертуар вы постепенно переводите на украинский. Это трудно?
АР: Трудно в том смысле , что все ведь уже выучено и теперь нужно переучивать. Другой язык — другое строение фраз, другая фонетика и мелодика. Это большой труд и над этим нужно работать. Но что делать — такое время. Значит, нужно составлять новый репертуар на украинском. И нынешнему директору Мукачевского театра Юре Юрий Глеба, директор Мукачевского драматического театра, ранее — театра российской драмы низкий поклон , потому что он взял театр российской драмы и сделал в нем украинский репертуар. Это правильно.
ТК: В киевской русской драме , вашем родном театре Национальный академический драматический театр имени Леси Украинки до конца февраля 2022 назывался Национальным академическим театром русской драмы имени Леси Украинки. тоже начали переводить спектакли на украинский. Впрочем , они говорят, что боятся потерять зрителя.
АР: Ну , конечно, они его потеряют! Можно даже не сомневаться. Люди, которые годами живут в Украине и не учат язык, такие вещи не поддерживают. Большинство из них. Но ведь Зеленский выучил язык? За год! И неплохо говорит. К нему нет вопросов? То-то же. Видите, когда нужно, все возможно. Ну а если не нужно — пожалуйста, в Россию и играйте или смотрите спектакли там. Другого выхода нет.
Перевод с украинского Ольги Чеховой
Благодарим информагентство Укрінформ за возможность публикации.
