До большой войны у меня в Бердянске был свой магазин и туристический бизнес. Как я люблю говорить , мы дарили людям счастье.

Несмотря на то , что война идет уже 10 лет, по-настоящему она коснулась меня после 24 февраля 2022 года. Хотя я не верила, что будет полномасштабное вторжение. Более того, я всех своих знакомых убеждала, что до такого не дойдет.

Я родилась в Донецке , но уехала оттуда еще в советское время. В Бердянск приехала в 1990 году после окончания университета в Москве. Уже тогда я понимала , что мы, украинцы, для россиян — люди второго сорта. Когда мне про это рассказывали родители — они у меня были сознательные и украиноязычные, — я их не слушала, ведь тогда было престижно учиться в «столице». И этот опыт усыпил мою бдительность. Да, к нам, украинцам, там относились как ко второму сорту, но никого не бросали в застенки, не преследовали. А после того, как в 2014-м оккупировали Донецк и аннексировали Крым , мы тоже много чего не знали про ужасы, которые там происходят.

Татьяна Типакова. Фото: Ольга Осипова / Новая Польша

***

Жила я в Бердянске одна — дочка училась в Варшаве. За неделю до начала полномасштабной войны я поехала отдыхать в Болгарию и вернулась домой только вечером 23 февраля. Примерно в два часа ночи я легла спать , а в 4:15 меня разбудил телефонный звонок приятельницы из Киева: столицу бомбят, война. И я все равно не поверила — подумала, что это глупая шутка. А через полчаса мы услышали первые бомбардировщики: они летели из Крыма. Над Бердянском расположен воздушный коридор, и по нему эти бомбардировщики пролетали группами по 20-30 штук, а через 15 минут возвращались назад. Мы понимали, что это они летят на Мариуполь, «отрабатывают», как россияне это называют, и возвращаются. Из одного самолета бомба упала на Бердянск — земля содрогнулась.

24 февраля 20 туристов от моего агентства застряли в аэропортах по всему миру. Поэтому в первый день большой войны мы в основном занимались организационными вопросами , чтобы как-то им помочь. Но я все-таки вырвалась посмотреть, что происходит в городе. Там везде ощущались шок и потерянность. Люди массово снимали деньги через банкоматы, в магазинах и аптеках — страшные очереди. Некоторые из военных, особенно те, кто был в АТО, уезжали, как и полиция. Военкомат был закрыт. Люди приходили, а там никого нет, только на дверях написано: «Кто хочет защищать Украину , — поезжайте в Мариуполь».

Мы не понимали , что нам делать, ждали, что городской совет даст какие-то указания, потому что Киеву уж точно было не до нас. Оглядываясь назад, я думаю: что делать обществу в такой ситуации? Закрывать город, рыть окопы, перекрывать дороги, готовить много еды, делать запасы. Но нам никто ничего не сказал.

Возле городского совета собрались люди , они ждали указаний властей. Я присоединилась к ним. Повсюду развевались украинские флаги, звучал гимн, а над нами пролетали российские бомбардировщики. На этом митинге я познакомилась с несколькими активистами, и с тех пор мы организовывали такие встречи каждый день.

Татьяна Типакова. Фото: Ольга Осипова / Новая Польша

* * *

В ночь на 25 февраля мы увидели столбы дыма и почувствовали запах гари. Тогда россияне захватили Херсон и бердянцы поняли: мы следующие. Хотя и не думали , что это произойдет так быстро, что они за день преодолеют 400 километров — это расстояние от Херсона до нас.

На выезде из Бердянска собралось много машин , бензин на заправках исчез. 25 февраля в город въехала первая колонна мариупольцев. Тогда мы с активистами взялись их расселять. Я впервые видела такие изуродованные войной машины: без лобовых стекол, простреленные, внутри плачут дети, у кого-то истерика, кто-то без курток, босые.

Тогда уже и наш городской совет организовался: в третьей школе обустроили перевалочный волонтерский центр , куда люди привозили еду, приносили вещи. Нас, бердянцев, было 100 тысяч населения. За месяц — с 25 февраля по 25 марта — мы приняли еще 100 тысяч мариупольцев и других переселенцев.

26 февраля россияне подошли к развилке дорог: одна шла на Мариуполь и Донецк , а другая — на Бердянск. Они двинулись на нас. Многие жители города выезжали, но у меня даже мысли такой не возникало. А знаете, почему? У нас была надежда, что все это самое большее на 2-3 недели, ну максимум до осени. Если бы вернуть это время и если бы я знала, какие ужасы будут происходить в Буче и Мариуполе , то все равно бы осталась — просто по-другому бы себя вела, может, была бы осторожнее. Но я бы не уехала.

* * *

Россияне вошли в город в ночь на 27 февраля. Мы легли спать еще при Украине , а проснулись уже оккупированными. В интернете увидели, что оккупанты захватили полицию, военкомат, суд, пожарные части. Стоял страшный грохот, стрельба.

Люди записывали видео из окон домов и выкладывали в соцсети. Сопротивления никто не оказывал. Наше отделение полиции было пусто , когда оккупанты вошли. Там все было открыто, даже оружие лежало внутри.

По всему городу было много российской техники , у здания горсовета стояли бронемашины с пушками.

* * *

Начиная с 24 февраля мы день изо дня массово выходили на митинги — по 5–10 тысяч человек , и 27-го, уже под оккупацией, тоже вышли. Мы постояли 15–20 минут с флагами — оккупанты нацелили на нас дула техники. Люди разошлись.

Тогда я написала в соцсетях , что нам все равно надо выходить, еще более массово, и требовать убрать технику из центра города. И 28 февраля вышло две тысячи человек — с флагами, лозунгами. Эти кадры облетели весь мир.

В числе организаторов митингов были я , Виталий Шевченко, Володя Сушко и Влад Андреев. Такая постоянная четверка. Виталик Шевченко — атовец, он защищал Донецкий аэропорт. У него был опыт общения с военными, и именно он подходил к оккупантам, чтобы передать наши требования. Сперва был спокойный разговор, потом они начали нервничать, кричать, стрелять в воздух. И все-таки мы добились того, чтобы оккупанты вывели технику из центра. Правда, через день ее вернули, но 28 февраля была наша маленькая победа. После нас начали выходить жители других городов и даже небольших сел. Есть кадры, как люди останавливают танки руками. Но именно Бердянск стал примером и сподвиг остальных на то, чтобы бороться.

Мы выходили на митинги каждый день. Сначала стояли с флагами , а потом ехали помогать в центры для мариупольцев.

Оккупанты нас особенно не трогали где-то до 20 марта. Конечно , иногда были мелкие стычки, иногда они бросали дымовые шашки. Но не более того. Но мы видели, что их становится все больше. Интересно, что первыми в город зашли не русские, а буряты и кадыровцы — как пушечное мясо. А потом уже появилась Росгвардия, и она уже обращалась с людьми жестко.

Татьяна Типакова. Фото: Ольга Осипова / Новая Польша

* * *

Приблизительно 13 марта Виталик говорит: «Таня , тебе не кажется, что за нами следят?» Я , конечно, это замечала, потому что, например, когда мы пели гимн и прикладывали руку к сердцу, то в толпе обязательно были такие, кто стоял молча и даже не открывал рот, стояли там и люди в медицинских масках, хотя тогда уже никакого ковида не было. Мы чувствовали, что за нами следят, и стали осторожнее. Я на митинге стою в красной шапке, а иду домой — надеваю серую. Так сказать, большая конспираторша.

15 марта арестовали Виталика. Его забрали прямо с митинга — вооруженные военные. Затащили его в машину и повезли куда-то. (Потом ему удалось вырваться , выехать, он вернулся в ряды ВСУ, но погиб — подорвался на мине.)

После ареста Виталика мы втроем все равно в следующие дни выходили на митинг. 17-го забрали Володю. Мы продолжили выходить с Владом. Но 20 марта забрали меня. Уже потом я узнала , что в тот день к митингующим подъехало примерно десять автозаков и забрали сотни две людей, остальных сильно избили, а митинг разогнали.

Меня забрали из дома. Скорее всего , кто-то сдал, потому что россияне знали, куда входить.

Калитка в мой дом всегда закрыта , к зданию примыкает мой магазин, и я захожу через него. Они четко знали, как войти. Это была Росгвардия, восемь парней. Одеты в черную форму без шевронов, все в масках, с оружием. Меня скрутили, надели наручники, обыскали дом. Только сказали: «Договорилась. Собирайся». На какие-то мои вопросы — удар по голове. Надели на меня мешок — и всё. Повезли.

Я знаю все дороги в Бердянске как свои пять пальцев — я ж 30 лет за рулем — и поэтому сориентировалась , что меня везут в 77-ю колонию (она у нас одна в городе).

* * *

Допрашивать начали сразу. Допрашивали трое , масок не снимали. Единственное, что я смогла определить — молодые глаза и молодые руки. Некоторые даже с маникюром. Говорили не с московским акцентом, судя по выговору — российская глубинка. Потом уже по разговорам поняла, что они из Твери.

Между допросами я находилась в очень тесном карцере , без отопления. Они запретили закрывать окно — а на улице минус десять. Ты целый день стоишь или сидишь на металлической кровати без матраса — ложиться не разрешали.

Еду давали в тарелке , из которой до меня по очереди ели люди из других камер. Воды не давали. Самое ужасное, что они каждую ночь приходили и пытались меня изнасиловать — буряты и кадыровцы. Поэтому когда после очередного избиения пришел врач и предложил какие-то таблетки, я отказалась. Я не знала, что они подсовывают, а мне надо было быть в сознании, чтобы в случае чего я могла ночью отбиться.

* * *

На допросах сильно били. Почти никогда — руками. Говорили , что брезгуют к нам прикасаться. Били или книгой — например, по ушам с двух сторон — или дубинкой, или ногами. Когда я падала, то старалась поскорее подняться, потому что лежачую они били еще и ногами.

Спрашивали , люблю ли я Путина, Россию. Велели петь российский гимн, мол, я в Советском Союзе родилась, так что должна его знать. Я говорю: нет, я не знаю, я же украинка. А они: нет такой страны.

Первое , что они от меня хотели, — чтобы прекратились митинги. И чтобы теперь я делала для России все, что раньше делала для Украины. Меня все время били, грозили еще жестче пытать. У меня не было выбора. Они сняли видео, в котором я сказала, что ошибалась, что Россия не несет зло, что под российской властью украинцам будет лучше, что не надо выходить на митинги. Вы можете меня осуждать, но когда на чаше весов — жизнь, ты не можешь иначе. Единственное, что меня радует, — что я ни разу не осквернила имя Украины. Мне удавалось словесно выкручиваться так, чтобы не говорить ничего оскорбительного об украинцах, как требовали оккупанты.

Когда они думали , что я уже готова сотрудничать, они меня с мешком на голове вывезли из колонии. Но чтобы поставить жирную точку, имитировали расстрел: привезли меня на завод, поставили к стене и стали готовить оружие. Я очень испугалась. Главный начал считать и передернул затвор. У меня даже мелькнула глупая мысль, что я тут упаду и мое тело разорвут собаки, и его даже не захоронят. Но выстрела не было. Вместо этого мне сказали: сиди дома тихонько, мы еще приедем. И я услышала, что машина поехала. Тогда я сняла мешок.

Рядом они бросили мой рюкзак. Раньше на нем была сине-желтая ленточка — они ее сняли. Теперь я всюду вожу с собой этот рюкзак с новой ленточкой. Думаю , он мне счастье приносит, раз я с ним вышла из такого ада.

Рюкзак Татьяны Типаковой. Фото: Ольга Осипова / Новая Польша

Я еле добралась пешком до своего дома. И пришла в ужас , когда увидела, что в моих окнах горит свет. Я же одна живу. И вдруг в окне я вижу свою дочку. Я влетаю и кричу: «Ты зачем приехала? Зачем?!» Представляете, мама, которая не видела ребенка полгода, говорит: зачем ты приехала?

Дочке в Варшаву кто-то позвонил и сказал , что меня похитили. Она написала об этом пост, и по интернету покатилась лавина. Тогда еще не было информации о Мариуполе, поэтому все, что происходило в Бердянске, особенно митинги, мое похищение — все привлекало большое внимание. И дочка приехала домой — спасать маму.

* * *

Когда раньше я была одна , у меня даже мысли не возникало куда-то уехать. Если бы я хотела, то поехала бы сразу — меня ж никто не держал, у меня была машина, я не бедная, не глупая, где-нибудь на работу устроилась бы. Но я решила остаться. И даже после двух страшных дней в колонии я не собиралась бежать. Только дочка меня к этому подтолкнула, потому что теперь речь шла о ее безопасности. Мы начали собираться. Переночевали. Утром сели по-быстрому позавтракать и должны были сразу ехать. Мы даже успели какие-то вещи отнести в машину. И тут заходят российские военные.

Единственное , о чем я думала — чтобы дочку никуда не забрали. Поэтому я повернулась к ней и говорю: спасибо тебе, Саша (а она у меня никакая не Саша), передай маме привет, спасибо, что принесла мне завтрак, иди домой. И вытолкнула ее за порог. Она подыграла и пошла в чем была.

Меня забрали. Все началось по новой. На этот раз — с током , противогазами и другими пытками.

Я даже не представляла себе , что в цивилизованном XXI веке такое может быть. Допрашивали и пытали те же трое. Только теперь — дольше и жестче. Когда мы куда-то едем, у нас в чемодане аккуратно сложены мыло, шампунь, косметичка — вот так у них в специальных чемоданчиках сложены противогазы, дубинки. И еще — крокодильчики. Это такие металлические прищепки, которые тебе прицепляют к пальцам или к уху, и через них пускают ток. Парням их еще прицепляли к половым органам.

Знаете , когда на тебе противогаз и они перекрывают кислород, или когда на пальцах резинка, в которую вставлена палка, и они начинают эту палку крутить и пальцы трещат — ты расскажешь даже то, чего не знаешь. Единственное, что меня тогда поддерживало — мысль о дочке, моем единственном ребенке. А еще — ненависть к ним. Очень хотелось выйти из застенков и бороться.

* * *

Благодаря тому , что я начала россиянам немного подыгрывать, они подумали, что я сдалась и готова сотрудничать. Кроме того, я обещала, что принесу пользу, что отдам им машину, все, что у меня есть. Тогда они повезли меня домой. За нами ехал их грузовик. Я до последнего не знала, куда меня везут: может, на расстрел, а может — на еще худшие пытки.

Когда мы приехали , они вынесли из магазина все: спиртные напитки, продукты, технику. Сказали завтра прийти с деньгами — потому что я наплела, что они где-то далеко спрятаны, не дома. Я обещала между 11:00 и 12:00 прийти в горсовет. И они уехали. Тогда мы с дочкой стали быстро собираться и утром, сразу после комендантского часа, выдвинулись.

* * *

Выехать было непросто. Вещи мы положили в мусорные мешки — если бы нас остановили в городе , мы бы сказали, что везем одежду мариупольцам. Я не взяла ни диплом, ни фотографии, ни компьютеры — ничего, что могло бы вызвать подозрения.

Тогда из города уже не выпускали бердянцев — выезжали только мариупольские колонны. Я знала , на какой площади мариупольцы их формируют, мы с дочкой поехали туда и присоединились к небольшой группе, где в одной из машин был «лишний» водитель. Потому что дочка не водит, и если бы меня задержали, он бы пересел в нашу машину и вывез дочку. Номера мы измазали грязью — чтобы не было видно, что они бердянские, а не мариупольские.

Мы направились на выезд из города. На мое счастье , когда мы проезжали первый блокпост, отключился свет, так что россияне у нас только посмотрели паспорта, нигде в базе данных я не засветилась. Казалось, что это какое-то провидение или покойные родители так мне помогают с небес.

Мы выехали из оккупированного города в Васильевку , на линию разграничения. По дороге прошли 23 поста. Оттуда — в Запорожье. Я знала, что дальше никуда не поеду, тут и останусь. Запорожье максимально близко к Бердянску, а значит, там я могла быть бердянцам максимально полезной.

Несколько дней я лечила сломанное ребро , синяки, высыпалась, отдыхала и нормально питалась, потому что до этого неделю ничего не ела. А когда вернулась к жизни, написала пост, что жива, что выехала — и начался шквал сообщений. Люди просили совета, как бежать из Бердянска, кто-то просил достать лекарства, кому-то были нужны деньги. И это дало мне толчок к тому, чтобы действовать. Я уже знала, что могу и должна делать.

Сейчас я возглавляю общественную организацию «Рідна стежка» — мы помогаем бердянцам , которые находятся в Запорожье и вообще в Украине: гуманитарной помощью, лекарствами, оказываем юридическую и психологическую поддержку. Мы открыли образовательное пространство для детей: они бесплатно изучают английский, информатику. Мы поддерживаем наших военных. А сейчас еще помогаем Монике Андрушевской собирать свидетельства , в частности — сексуального насилия со стороны российских военных. Польский Центр документирования российских преступлений в Украине имени Рафала Лемкина использует их в своих открытых отчетах.

* * *

Оккупированный Бердянск сейчас — настоящее гетто. Выехать практически невозможно. Разве что через Крым , а оттуда люди должны коридором ехать до аэропорта в Москве, где попадают в фильтрационный лагерь. Из десяти бердянцев троих не выпускают, они возвращаются назад.

После 24 февраля выехало 50 процентов населения Бердянска. Люди начали бежать сразу после вторжения , но массово — осенью 2022 года, когда проходили псевдовыборы и оккупанты начали ходить по домам с оружием.

Сейчас город чужой. Поприезжали буряты с семьями. Они занимают наши квартиры , носят нашу одежду, пользуются нашими вещами.

Когда у меня дома проводили обыск , прицепились к микроволновке. Она у меня была сенсорная, без кнопок, ничего не видно. А бурят мне тычет оружием в спину и говорит: открывай сейф. Вот такие пришли нас «освобождать».

Сейчас оккупанты описывают пустые квартиры , готовятся открыть реестр и продажу жилья — «бесхозного», как они говорят. Продолжается массовая выдача паспортов: если ты не получил паспорт РФ, то не можешь обратиться к врачу. Даже на кладбище не можешь поехать без российского паспорта. Если не отдашь ребенка в их школу, то сначала штраф выписывают, а потом лишают тебя родительских прав и отправляют ребенка в интернат. Было такое, что детей отобрали и увезли в Тамбов. И родители не знали, вернутся дети или нет. Через неделю их, к счастью, привезли назад. Это должно было стать для родителей уроком.

У меня дома сейчас живут кадыровцы — 10–12 человек. Постоянно устраивают гулянки. Магазин кому-то передарили , какое-то время он работал, но, видимо, им мозгов не хватило этим заниматься, потому что сейчас он закрыт. Это мне передают знакомые из Бердянска. У меня во дворе есть семиметровый флагшток, на верхушке которого — металлический тризуб, а под ним, на три метра ниже, висит их трехцветная тряпка. Мне недавно прислали такую фотографию. Даже сейчас в моем дворе, несмотря ни на что, тризуб над триколором.

Татьяна Типакова. Фото: Ольга Осипова / Новая Польша

* * *

Больше всего я мечтаю о том , чтобы вернуться домой, о победе. Хочу, чтобы прекратились страдания нашего народа, потому что не понимаю, чем украинцы провинились.

Как и все бердянцы , я очень скучаю по морю. Где бы я ни была, иду к воде. В Запорожье, например, иду к Днепру. В Бердянске есть Бердянская коса, которая на 18 километров вдается в море. Я живу на 16-м километре. С трех сторон меня окружает море. Когда я ложусь спать, окна всегда раскрыты настежь, и я слышу море… Видите, я даже сейчас говорю про Бердянск в настоящем времени.

Я хочу мира , но не простого, а победного. Чтобы мы вернулись к своим границам, чтобы я пошла к маме на могилу в Донецке. Чтобы я вернулась домой, в свой Бердянск, и так, как когда-то устраивала Марши независимости, так теперь устроила бы Марш победы.

Перевод с украинского Валентины Чубаровой