В детстве я часто бывал Лениным. Благодаря зычному голосу.
Мне едва исполнилось четырнадцать , а я ревел, как разъяренный лев. По неизвестным причинам я разговаривал очень громко, что, впрочем, свойственно мне до сих пор и часто раздражает окружающих.
Именно из-за моей громогласности на школьных утренниках мне и поручали играть Ленина. Периодически в нашем спортзале проходили торжественные мероприятия — то годовщина Октябрьской революции , то еще какой-нибудь коммунистический праздник. И там-то, перевоплотившись в Ленина, я декламировал очередное революционное воззвание. Каждому понятно — голос Ленина должен «мир насилья рушить», так что чем громче, тем лучше. Происходило все это на рубеже 1970-х и 1980-х годов.
И тут возникает первая мысль , связанная с разными взглядами на историю. Дело в том, что обычно в моем (то есть Ленина) воззвании звучали такие слова: «Советам рабочих и солдат!» Я же всегда читал: «Советам рабочих и крестьян!» Во времена Польской Народной Республики в пропаганде культивировался рабоче-крестьянский союз. В 1970-е годы я слышал об этом из каждого утюга. И именно такой союз накрепко засел у меня в мозгу, так что мне казалось естественным, что Ленин обращается к крестьянам, а не к солдатам. Никто ничего не вдалбливал мне в голову о «солдатско-крестьянском союзе» — для четырнадцатилетнего жителя Народной Польши их союз был по меньшей мере странным.
Меня регулярно оставляла после уроков учительница русского языка — обычно именно она отвечала за торжества по случаю революции — и натаскивала на правильное произношение этой ленинской фразы. Она ничего мне не объясняла , не втолковывала, что большевистские союзы выглядели иначе, чем более поздние в ПНР. Просто заставляла зубрить выражение. Успешно, потому что я до сих пор его помню.
Крупская в Груеце
Школа , где я учился, носила имя Надежды Константиновны Крупской, хотя находилась она в небольшом городке в центральной Польше. Это был мой родной Груец. Почему в качестве покровительницы школы выбрали именно ее, соратницу Ильича? Потому что Крупская недолго жила в Груеце в XIX веке, хотя этот факт ее биографии не имел ничего общего с Лениным. Она жила здесь с родителями. Ее отец, Константин Крупский — обрусевший поляк — был царским чиновником и служил в Груеце уездным начальником (исправником), но при этом, судя по всему, был приличным человеком. Как я недавно прочел в Википедии, он даже помогал польским повстанцам 1863 года. Однако в школе нам никто не рассказывал , что отцом Крупской был царский чиновник — это бросало бы тень на репутацию дочери. Подчеркивали только ее связь с Владимиром Ильичом.
Впрочем , в Груеце — как и во всей Польше — мало говорили о Крупской. Еще с довоенных времен ходила сплетня, будто она заразила Ленина венерической болезнью. Я даже не собираюсь проверять, есть ли здесь хоть какая-то доля правды, предпочитаю сохранить это в памяти как пример антикоммунистической пропаганды, бытовавшей среди простого народа. Пропаганды с сегодняшней точки зрения довольно-таки патриархальной.
Справедливости ради добавлю , что на школьных утренниках никто не играл Крупскую. Женщины вообще мало упоминались в истории якобы необычайно прогрессивного коммунистического строя.
Петр Липиньский. Источник: личный архив автораХарцеры и пионеры
У моей школы была еще одна специфическая черта. По четвергам мы приходили одетые в зеленую форму , потому что все принадлежали к Союзу польского харцерства. Харцерство — польская организация по типу скаутской, действующая с перерывами с 1909 года. Это еще ладно , зато по понедельникам мы являлись в… белых рубашках и красных галстуках. Как советские пионеры! И что самое странное — меня это совершенно не смущало. Мне казалось, что таков порядок во всех польских школах. Что везде школьники по понедельникам приходят в пионерской форме. А из-за того, что все мы учились в основном в школах рядом с домом, я дружил только с однокашниками, поэтому узнать о реальном положении дел не мог.
Петр Липиньский. Источник: личный архив автораВ нашей школе существовала еще одна поразительная традиция. На переменах мы ходили по кругу в школьном коридоре. Совершенно как заключенные в тюремном дворе.
По обеим сторонам коридора стояли дежурные , записывавшие фамилию каждого ученика, пытавшегося прошмыгнуть в другой коридор, чтобы сбежать на улицу. Это было своего рода предупреждение и грозило более низкой итоговой оценкой по поведению. И это мне тоже казалось нормальным. Взрослые же закрывали глаза на происходящее. Да и менять школу не имело смысла — у каждой были свои плюсы и минусы.
Уточню: ни пионерская форма , ни школьно-тюремный двор не вызывали во мне ни малейшего энтузиазма. И все же я считал, что это норма и пребывал в уверенности, что точно так же выглядит реальность во всех польских начальных школах. А то, что это не так, я осознал лишь в старших классах. Тогда, из рассказов одноклассников, ходивших в другие начальные школы, я узнал, что у них ничего подобного не практиковалось. И тут мы подходим к сути вопроса. Мои воспоминания могут казаться лишь занятными мелочами. Однако это хороший пример того, насколько успешным может быть воздействие пропаганды на молодого человека, замкнутого в информационном пузыре. Я не полюбил пионеров, бунтовал против «тюремных» прогулок, но при этом и одно, и второе считал чем-то естественным. Мне вообще не приходило в голову, что в других школах все иначе. Мне внушили ложную картину мира, и несмотря на то, что мое естество ей противилось, я считал ее настоящей.
Я до сих пор задаюсь вопросом , почему никто из взрослых, даже из близких, не объяснил мне, насколько абсурдные порядки царили в моей начальной школе. А это уже вопрос конформизма — в те годы некоторые темы при детях не обсуждались, чтобы те потом не ляпнули чего в классе. И это пример того, как система разрушала семейные отношения.
Петр Липиньский. Источник: личный архив автораОтголоски детства
Воспоминания эти пригодились мне в 1990-е годы , когда я занялся историческим репортажем. Я тогда часто писал о сотрудниках службы безопасности, которые несколькими десятками лет ранее жестоко издевались над противниками коммунистического режима. О прокурорах, требовавших смертных приговоров по политическим делам. И гэбисты, и прокуроры, а иногда даже судьи оканчивали несколькомесячные экспресс-курсы, которые якобы давали им юридическую подготовку. На практике занятия концентрировались на идеологической обработке. До сих пор не могу отделаться от печальной мысли, что построить подобную тоталитарную «систему правосудия» поразительно просто. Достаточно завербовать молодых людей, промыть им мозги, ограничить общение до контактов только с себе подобными, а в качестве приманки пообещать улучшение бытовых условий.
Вырваться из такого замкнутого круга лжи и выгод крайне трудно. Молодые следователи рано или поздно привыкают к побоям заключенных , подтасовке улик. И это становится для них нормой. Даже если внутренне кто-то из них сопротивляется.
Самого Ленина в мумифицированном агрегатном состоянии я никогда не видел , хотя за вокальные заслуги мне полагалась поездка в Москву. В другом виде, учитывая мой возраст, — тем более. Зато я слышал о директоре одной польской школы, дочь которого поехала на летние каникулы в пионерский лагерь «Артек». Единственная из всей области. Наверное, у нее сохранились прекрасные воспоминания из детства, хотя сегодня, что-то мне подсказывает, она особенно ими не хвастается.
Перевод Полины Козеренко
