Казалось бы , разговор о моде уместен только в мирные и благополучные времена. Однако в антропологическом понимании мода (как способ использования одежды) — это не только реальная, но и символическая практика, благодаря которой индивидуальная и коллективная идентичности могут противостоять насилию, обезличиванию, овеществлению. В условиях авторитаризма мода становится пространством свободы, бунта, выражением несогласия с позицией беспомощной жертвы.
Варшавское гетто. Фото из архива автораИменно так носили одежду в Варшавском гетто в 1940–1943 годах. Там , в изоляции, в условиях нехватки вещей, в условиях регламентации и стигматизации, в том числе и визуальной (необходимости носить повязку со звездой Давида), люди предпринимали героические попытки сохранить контроль за своей судьбой, идентичностью и достоинством.
Вот как оккупационные власти использовали в своем пропагандистском дискурсе размышления о жизни в гетто. Еженедельник Gazeta Żydowska , издававшийся с июля 1940-го по август 1942 года сначала в Кракове, а затем в Варшаве, подвергался цензуре оккупационных властей. К нему повсеместно относились как к рептильной газетке, но в некоторых рубриках авторы могли позволить себе публиковать информацию, которая честно освещала жизнь в различных гетто Генерал-губернаторства. Административно-территориальное образование на территории большей части оккупированной немцами Польши. Например , в колонке «Хозяйкам на заметку» (журналистка, которая ее вела подписывалась именем Ина — это все, что мы о ней знаем) появлялись и «модные» советы: как одеваться, чтобы достичь нужного результата, как поспевать за модой, имея ограниченные средства. Советы эти позволяют лучше понять повседневные проблемы, с которыми постоянно сталкивались еврейские женщины.
Хоть бы война продлилась сто лет , хоть бы мир перевернулся с ног на голову — ничто не изменит «лучшую половину человечества», женщин. Мы, ветреные существа, никогда не замечаем того, что происходит в мире — нас куда больше интересует, в каком платье Хеля пришла на чай к пани Зосе, и к лицу ли нам будет цвет ржавчины. И даже сегодня, когда условия вынуждают нас отказывать себе в самом необходимом, дамские портные не справляются с потоком заказов.
Война войной, а капризы госпожи моды не прекращаются.
Рубрика сохранила довоенный знак равенства между женщиной и домохозяйкой , но четко обозначила границы новых женских обязанностей. Ина подчеркивала, что в военное время женщине необходимо быть еще более хозяйственной, однако это не должно наносить ущерба ее женственности. Еврейской женщине следовало удвоить усилия: «преодолевать» жизненные обстоятельства, организовывать, планировать. Ее задача — сохранить логику повседневности: готовить, стирать, убирать и, наконец, красиво одеваться.
Варшавское гетто. Фото из архива автораЕврейки из гетто использовали все более скудные средства и были вынуждены прибегать ко все более рискованным интеллектуальным и мануальным приемам , лишь бы только сохранить видимость нормальности, культуру довоенной жизни.
«Хозяйкам на заметку» — это журналистика «для укрепления сердец» , Фраза Генрика Сенкевича из романа «Пан Володыёвский» (последней части польской трилогии), в которой выразилось намерение автора утешить читателя в тяжелые времена разделов Польши. противопоставляющая практические , конкретные рекомендации тому хаосу, который царил в гетто. Выходившие в ней тексты, посвященные, в частности, моде, позволяли женщинам не забывать, что — несмотря на войну и вопреки ей — они по-прежнему могут оставаться личностями. Рубрика старалась уверить еврейских женщин, что борьбу за сохранение хотя бы осколков прежней жизни можно вести с помощью разнообразных портновских работ — вязания, плетения кружев, штопанья, латания, перелицовки.
Gazeta Żydowska рекомендовала женщинам вязать свитера , носки и чулки, шить одежду и лоскутные одеяла, плести сумки, сетки для волос и помогать самым бедным. Гардеробы тех, кому еще есть во что одеться, должны открыться для лишившихся всего.
«Отдел одежды» , созданный Еврейским обществом взаимопомощи, собирал одежду, обувь и белье и передавал на склад. Там вещи дезинфицировали, а при необходимости чинили или перешивали в специальных мастерских. Затем распределяли по разнарядке.
В архиве Рингельблюма хранятся многочисленные описи собранной одежды , которые представляют собой своего рода срез того, что носили в гетто. Из них мы узнаем, что с января по июль 1941 года еврейской бедноте из Варшавы и провинции выдано со склада 39 048 штук одежды и белья, в том числе пальто, пиджаков, брюк, свитеров, платьев, юбок, блузок, детских вещей — 3 414 штук. Мужских и женских рубашек, кальсон, женских трико, кофт, детского белья —10 677 штук. Гетр, головных уборов, перчаток, косынок, платков, кухонных полотенец, трусов, носков — 5 881 штука. Для бухгалтеров гетто не имело значения, какие пальто, пиджаки или ботинки они выдают, — главное, чтобы вещи были пригодны для использования. Как мы видим, в махине системного обслуживания гетто мода лишалась смысла. Зато она появлялась там, где был человек или группа близких друг другу людей.
Написанные легким пером советы Ины были субъективными , адресовались каждой женщине в отдельности и учитывали индивидуальные потребности. Это были не наставления, а именно советы, призванные, как в довоенные времена, помочь поддержать чувство общности. И эти советы, как и сборы одежды, вселяли в людей веру в то, что судьбу можно переменить.
«Сбор одежды в Варшаве , или Нет худа без добра» — таким заголовком Gazeta Żydowska призывала делиться одеждой. Переработка одежды должна была способствовать перемене еврейской судьбы: как рваное тряпье становилось новой блузкой, так злая судьба должна была стать доброй.
Газетные объявления напоминали: не можете самостоятельно перешить одежду? — вам помогут профессионалы в многочисленных «перешивочных».
Крысы забрались к тебе в шкаф и изгрызли в труху весь гардероб. Пришел Келлер со своей штопальной машинкой и спас вещи.
Штопаю без следов! Стираю , чиню, дешево перелицовываю, крашу лучше всех — шляпы, галстуки, дешево подновляю. Валицув, 25.
Можно было также пойти на базар , где процветала тряпичная экономика. Так называемое тряпье массово скупали и распродавали на барахолке на Генсьей (Гусиной) улице или Генсювке, как ее называли в народе. Там торговали очень поношенной одеждой, принадлежавшей беднеющему день ото дня еврейскому населению.
Многие предпочитали не дожидаться , когда их имущество разграбят, и сами распродавали весь свой гардероб, оставляя лишь совершенно необходимое. Кто-то приносил уже перешитую одежду. Переделкой одежды в гетто, по разным подсчетам, занималось около 10 тысяч человек — чаще всего ночью, чтобы затем днем ее продать.
Однако больше всего на площади было мародеров , которые приносили туда свою добычу. Изо дня в день агенты различных фирм скупали на Генсювке тысячи килограммов старых простыней и одежды. Значительная часть вещей принадлежала убитым. Постоянно разрасталась свалка в гетто. Чем больше вещей выбрасывали, тем нагляднее становился факт, что их владельцев массово убивают.
Рахеля Ауэрбах , журналистка, работавшая в группе Рингельблюма, писала: «Есть слезы вещей и есть их крик». Война наделила новым , зловещим значением хорошо известное выражение «крик моды».
У войны своя собственная мода , своя «коллекция», свой «крик моды». В то же время система моды как часть культуры перед лицом военной катастрофы распадается, нарушается, рвется. И, по метафоре Ауэрбах, кричит от боли. «Крик вещей» такой же пронзительный, как крики людей. Забота о вещах сродни заботе о человеке. Забытые, покинутые вещи лежат на улицах, как трупы. Их поругание — мера поругания человека.
Одежда стала в гетто знаком личности , знаком стойкости. Спасая одежду, можно было спасти человеческое достоинство и жизнь. Лишая евреев права на моду, на достойный внешний вид, оккупанты лишали их права на общественное лицо. Особенно ярким примером этой практики стала конфискация мехов и кожгалантереи, необходимой рейху в качестве сырья для производства формы. Это имело и символическое значение: меха символизировали благосостояние, общественную позицию, классовую принадлежность и — как и кожаная обувь — позволяли сохранять комфорт жизни.
Лишившись этих вещей , евреи были вынуждены вязать свитера и шарфы, им приходилось передвигаться по грязным улицам гетто в деревянных башмаках. Гардеробы евреек, из которых исчезли очевидные атрибуты женской привлекательности — элегантная обувь и чувственные меха, — наполнились результатами разнообразных женских изощрений: башмаками собственной работы, лоскутными платьями, штопанными колготками, платочками из обрезков, войлочными шляпками.
Варшавское гетто. Фото из архива автораЕврейские женщины пользовались методом коллажа: импровизировали , придумывали новые структуры, приспосабливаясь к менявшимся условиям. Способность к созданию таких коллажей — одно из основных свойств моды, обеспечивающих ей потенциал произвольных вариаций. Рукав может превратиться в штанину, платье — в блузку, плащ — в жилет. Мода жонглирует значениями, перемещая их так, чтобы они значили нечто совершенно иное, чем кажется на первый взгляд.
Лохмотья , превращающие их владельца в нищего, переделываются в одежду, которую носят культурные люди. Перестает иметь решающее значение, мужской костюм или женский: мужское с легкостью переделывается в женское, повседневное в праздничное, летнее в зимнее. Классовая принадлежность тоже перестает играть роль, что видно на примере уменьшения значения шляпки. До войны ни одна дама не решилась бы выйти без нее на улицу, однако в гетто шляпки быстро были признаны излишней роскошью. Функции головного убора выполняли так называемые капюшоны, которые завязывались на подбородке, — из войлока, шерсти или обычного сложенного пополам шарфа.
Часто еврейки одевались по принципу «чем больше , тем меньше». Чем больше еврейка будет выделяться благодаря одежде, тем меньше немец будет сосредотачиваться на том, что перед ним еврейка, рассматривая ее прежде всего как женщину, кого-то из себя изображающую. Экстравагантность или даже эксцентричность не обратят на себя внимания оккупанта, а если даже обратят, то это будет лишь внимание, какое уделяют безобидным сумасшедшим.
Еврейки , ходившие по городу, изобретали разнообразные способы маскировки. Писательница Хелена Шерешевская писала в своих воспоминаниях «Крест и мезуза»:
Одна , выходя на улицу, всегда брала с собой длинный рулон клеенки. Другая, едя в пролетке, держала огромный букет цветов. Третья вызывающе одевалась, носила большие бриллиантовые серьги и ходила с маленькой собачкой на поводке. Еще одна после смерти матери не снимала длинную траурную вуаль.
Мода была одним из способов перехитрить и высмеять «глупого немца» , которого сбивал с толку вид хорошо одетого еврея или красивой элегантной еврейки.
Варшавское гетто. Фото из архива автораОсобенной находчивостью в модной партизанской борьбе отличались девушки-подростки. В условиях нараставшего ужаса они хотели жить , верили, что выживут, стремились открывать зарождавшуюся в них женственность, красоту, вкус, юношескую радость. Как правило, они делали это бессознательно. Их сопротивление было естественным, органически связанным с их созревающими телами. Они хотели жить и радоваться жизни — как Янина Бауман, в те времена Янка.
Ее воспоминания — это не только репортаж из ада гетто , но и дневник девушки-подростка, которая впервые переживает свою женственность. Ее упорство, чтобы любой ценой оставаться собой, можно назвать личным сопротивлением, хотя в дневнике она много раз сожалеет, что не ведет подпольную борьбу, не совершает подвигов. И все же она боролась, хотя и не осознавала этого. Приведем отрывок из ее дневника:
Я чудовище. Лицемерка. Вчера я поссорилась с мамой. Повод был ничтожный: я выросла из всех своих летних платьев. Все они мне коротки и малы — ведь их шили для ребенка , лишенного выпуклостей. Мама настаивала, чтобы я надела то единственное, в которое я еще влезаю благодаря его свободному крою, — красное шелковое. Я ненавидела это платье с той минуты, когда получила его два года назад. Однако я не могла убедить маму, что не стану носить это платье только потому, что оно мне не нравится.
Тогда я сказала, что если выйду на улицу в таком ярко-красном платье, то меня может тут же застрелить тот шальной эсэсовец, который почти каждый день приезжает в гетто на мотоцикле, чтобы пострелять в толпу. Этот аргумент подействовал сразу. Мама перестала ворчать и дала мне свое собственное платье — то красивое, из серого холста. Теперь я выгляжу чудесно и ненавижу себя.
Несмотря на угрызения совести , взрослеющая девушка побеждает в Янке перепуганного войной ребенка. Случай с платьем — неопровержимое доказательство этой победы. Мать видит в ней ребенка, о безопасности которого надо заботиться, а дочь видит в себе женщину, которая сама принимает решения, хочет любой ценой не отказываться от жизни.
Об этой характерной для гетто жажде жить «несмотря ни на что» свидетельствуют и частные коллекции фотографий , собранные после войны в архиве Ghetto Fighters House (Музей борцов гетто) близ Хайфы. На снимках молодые люди позируют в парках и на улицах гетто, веселятся на домашних вечеринках и на природе. Они совершенно не подходят к визуальной матрице Варшавского гетто, характерной для официальной памяти, — в которой отведено место главным образом для документирования смерти. Эти фотографии документируют жизнь.
Халина Блаттер , участница движения сопротивления в варшавском гетто, с подругами. Фото: архив Музея борцов геттоОсобенно «ненастоящей» кажется фотография , подписанная в архиве GFH так: «Халина Блаттер , участница движения сопротивления в варшавском гетто, с подругами». Снимок сделан на пикнике в парке. На траве расстелено покрывало , а на нем лежат четыре девушки, кокетливо улыбающиеся в объектив. Две из них игриво болтают ногами, показывая зрителю каблуки туфелек. Может быть, по ту сторону аппарата стоит парень, который им нравится? А может быть, они просто радуются пикнику, тому, что они такие дружные, молодые и красивые?
Эта фотография — настоящее торжество молодости. Такой снимок мог быть сделан где угодно — на нем нет ничего , что подсказало бы зрителю место действия. На первый взгляд, на фото — очевидная повседневность, такая, как везде. Однако на снимках из частных архивов, в дневниках и свидетельствах, в газетных объявлениях и советах, ускользнувших от официальной цензуры, мы видим именно ее — жизнь между двумя катастрофами, жизнь, которая позволяет выдержать постоянную угрозу смерти.
Алиция Гавликовская-Сверчиньская , пережившая концлагерь в Равенсбрюке , подчеркнула в одной из наших бесед:
Неправда , что человек с утра до вечера только выл от отчаяния и рвал на себе волосы. Тогда он бы не выжил. Казалось бы, в трудную минуту мы должны отказаться прежде всего от ничего не значащих вещей, которые обычно даже не замечаем. Но это ужасающая неправда. Именно эти вещи — важнейшие ориентиры на пути к выживанию.
Вот чем были практика и метафора моды в Варшавском гетто , эти «капризы госпожи моды», как писала журналистка Ина, — ориентиром на пути к надежде.
Перевод Никиты Кузнецова
