Польский поэт и переводчик Северин Полляк вспоминает сказанные ему Ахматовой слова о том , что она «слышала и читала много стихов итальянских и французских поэтов , однако, по ее мнению, сейчас в Европе новаторской можно считать только русскую и польскую поэзию». Он поясняет , что Ахматова имела в виду общую тенденцию к окостенению поэтических форм в мировой литературе и — в противовес ей — свободу поисков, характерную для поэзии двух стран. С 1958 по 1964 годы Ахматова перевела стихи Юлиуша Словацкого, Владислава Броневского, Марии Павликовской-Ясножевской, Виславы Шимборской, Юлиана Тувима — всего около пятидесяти стихотворений. Я спросила об отношении Ахматовой к работе над переводами с польского Анну Каминскую — внучку ее третьего мужа Николая Пунина, в чьей семье она жила до самой смерти. Ответ был таков: конечно, Анна Андреевна могла жаловаться на усталость, тем не менее «поляков переводила с уважением» , «находила созвучия с нашими поэтами».
Перевод как поденная работа
Вообще Польша и польская культура много значили для Ахматовой , об этом уже доводилось писать и мне, и другим исследователям. Но не надо думать, что перечисленные имена замечательных поэтов отражают ее выбор и вкус. В 1950–1960-е годы Ахматова фактически стала профессиональным переводчиком: перевод (с разных языков) был для нее поденной работой — добросовестной, но исключительно ради заработка, и переводила она то, что ей предлагали. Она не любила переводить стихи, говорила, что переводить и писать свое одновременно немыслимо, что переводить — «это все равно что есть собственный мозг».
Долгие годы она отказывалась от заказных поэтических переводов , а когда стала заниматься этой работой, относилась к ней как к способу избавления от нищеты, в которой провела почти весь советский период своей жизни.
«Только переводы давали поэту надежный заработок , — пишет журналист и редактор Владимир Радзишевский. — В середине 30-х годов Борис Пастернак рассчитал , что переводами он может за месяц обеспечить семью на год. Когда гонорарные расценки упали, на переводы уходило уже два месяца в год. Но десять оставались для прозы. Роман “Доктор Живаго” вырос на переводах».
Ахматова переводить с такой энергией не умела , но и ей нужны были заработки, она не могла постоянно находиться в положении чьей-то нахлебницы. В 1953 году она перевела стихотворную драму Виктора Гюго «Марьон Делорм». Это был огромный труд, тогда ей очень помогла дружеская редакторская помощь знаменитого переводчика Михаила Лозинского. За Гюго Ахматова получила свой первый большой гонорар. Она отправила денежный перевод и посылку сыну в лагерь, купила кое-какую одежду взамен ветхой («Я была счастлива видеть ее новую шубу , туфли, перчатки» , — записала в дневнике Лидия Чуковская) и сделала подарки близким, в том числе — актеру Алексею Баталову. Она дружила с его родителями и в течение многих лет, приезжая в Москву, подолгу жила в их доме.
Когда я вернулся из армии , она мне дала деньги, чтобы я купил что-нибудь из одежды. Но я купил не пиджак, а старый «Москвич» и пригнал под окна своего дома. Поднялся в квартиру, подошел к Анне Андреевне и говорю: «Я купил машину». Пауза. Потом она поворачивается ко мне и говорит: «По-моему, это великолепно».
Машину эту в доме называли «Аннушка» , «Анечка».
Переводы , опубликованные под именем Ахматовой (по подсчетам Ники Глен, ее литературного секретаря в конце 1950-х – начале 1960-х годов, это переводы почти ста пятидесяти поэтов с тридцати языков), по объему значительно превосходят ее собственное поэтическое творчество. Ныне они собраны и прокомментированы Ниной Королёвой в двух последних томах восьмитомного собрания ахматовских сочинений, выпущенного в Москве в 1998–2005 годы. В свою очередь, Королёва опиралась на огромную работу, проделанную, но не опубликованную ныне покойным исследователем Эрнестом Песоцким.
Проблема авторства
При жизни Ахматовой это не афишировалось , но сегодня известно, что многие переводы делала не она, а кто-то из ее окружения: сын Лев Гумилев, друзья Николай Харджиев, Анатолий Найман и другие. Я назвала имена тех, кто сам через годы после смерти поэта предупредил читателей и исследователей о своем переводческом авторстве или, что часто бывало, соавторстве. Найман, который был официальным соавтором Ахматовой при подготовке книги Джакомо Леопарди, писал об этом так:
Вообще , с публикацией ахматовских переводов следует вести себя осторожно. Например, переводы Леопарди, сделанные одним, обязательно исправлялись другим, и распределение их в книжке под той или другой фамилией очень условно. Я знаю степень помощи, долю участия в ахматовском труде — Харджиева, Петровых. Поэтессы и переводчицы Марии Петровых Ручаться за авторство Ахматовой в каждом конкретном переводе никто из людей , прикосновенных к этим ее занятиям, не стал бы. …Я переводил вместе с Ахматовой — Леопарди, Тагора, еще нескольких поэтов, — и я один из тех пяти, возможно, шести переводчиков, кто когда-либо переводил и за Ахматову. (Оговорюсь, что это «за» всегда до некоторой степени условно, ибо называть вполне моим перевод, в котором Ахматова поправила хотя бы строчку, я, строго говоря, не вправе.)
Радзишевский сообщает: «В качестве дублеров Ахматовой мне называли… филолога-германиста Владимира Адмони…» и цитирует поэта Льва Озерова: «Один из моих переводов тоже печатается с подписью Ахматовой…» Кто еще из друзей в той или иной степени причастен к ахматовским переводам , неизвестно.
Прежде всего из-за этого соучастия друзей Ахматова не раз указывала , что ее переводы никогда не должны публиковаться вместе с ее стихами.
Почему же она шла на то , чтобы подписывать либо чужие, лишь отредактированные ею переводы, либо переводы, выполненные в соавторстве? Причин несколько. Она боялась отказываться от работы — в следующий раз не предложат. Подписав же договор, нужно было его выполнить: вовремя сдать материал. При этом объем предстоящего труда часто был таков, что в одиночку справиться она не могла. А кроме того, Ахматова давала возможность заработка тем, кому была нужна помощь.
Говоря языком Радзишевского , «литературные негры» «не были внакладе. Анатолий Найман объяснил мне , что никто бы из них не получил в издательстве тех заказов, которые получала Ахматова. Тем более — тех гонораров, которые полагались ей».
Анна Ахматова и Анатолий Найман. Комарово , 1964 год. Фото: Лев Поляков Заказчики зачастую относились к Ахматовой как дóлжно , т.е. как к великому поэту. Все знали, что она «королева-бродяга» и нуждается в заработке. Она много сотрудничала с московским издательством «Художественная литература» (до 1963 года — Гослитиздат), сотрудники, выпускавшие книги социалистических стран — одновременно редакторы и переводчики — стали ее друзьями: ведавшая болгарской литературой Ника Глен, которую Ахматова называла «болгарской королевой»; отвечавшие за польские издания Марк Живов и его дочь Юлия Живова, красавица, по определению Ахматовой, «царица Савская». Анна Каминская вспоминает: «Польская редакция Анну Андреевну боготворила. Все держалось на инициативе Юлиной». К ахматовским доброжелателям нужно отнести и занимавшуюся в «Худлите» югославской литературой Ольгу Кутасову , и других.
Иногда Ахматова бралась за переводы по просьбе автора. Так , из письма Живова к Ахматовой следует, что Броневский при встрече с ней в Ленинграде сам просил о переводе его стихов, признаваясь в горячей любви к ее творчеству.
На мой вопрос к Анне Каминской , полностью ли сама Ахматова переводила поляков, она ответила: «Конечно , нет. Вы же знаете, что она давала подработать и Леве, и Найману». Но это соображения общего порядка. Отмечу , что Лев Гумилев к началу 1960-х годов отказался от сотрудничества с матерью, он мог участвовать лишь в работе над польскими переводами конца 1950-х годов. А искусствовед и литературовед Николай Харджиев признавался:
Некоторые мои переводы включены в изданный в 1968 году сборник «Мастера русского поэтического перевода» (Тувим , Броневский и др.)…
Эта фраза , очевидно, означает, что в антологии, в которую включены пятнадцать переводов Ахматовой с разных языков, ему принадлежат переводы «Последнего стихотворения» Броневского и стихотворений Тувима «Темная ночь» и «Счастье», а также какие-то стихи других авторов.
2 мая 1964 году Ахматова писала Найману: «Наташа Горбаневская принесла мне “Польшу”. Там стихи , которые Вам кое-что напомнят». Адресат так прокомментировал эти строки: «В журнале “Польша” , который принесла Горбаневская, были стихи полячки Виславы Шимборской в ахматовском переводе». Публикация должна была напомнить ему о совместной работе над переводами Шимборской. По словам Анатолия Генриховича , других польских поэтов он под маркой «Ахматова» не переводил.
Станислав Балинский
С большинства языков , включая польский, Ахматова переводила по подстрочнику. Такая практика была широко распространена. Но, по мнению слависта и переводчика Анджея Дравича, «поэтесса , видимо, немного знала польский язык: пользуясь подстрочником, она постоянно контролировала себя, сверяясь с оригиналом. Кажется, она говорила, что ей помогает знание старославянского языка».
Переводы Ахматовой , как и переводы ее соавторов, в основном не шедевры, но плод добросовестного труда. Это касается и переводов с польского.
Однако есть исключения. И прежде всего это стихотворение Станислава Балинского «Варшавская коляда 1939 года». Балинский не принадлежал к числу тех поэтов , которых Ахматова переводила в конце 1950-х – начале 1960-х годов. Его «коляду» она переложила на русский язык в 1942 году, когда переводом стихов еще почти не занималась. И это единственный перевод с польского, о котором со стопроцентной уверенностью можно сказать, что он выполнен Ахматовой и только Ахматовой.
На мой взгляд , это именно шедевр, поскольку обращение к «Варшавской коляде» было душевным порывом поэта. Причин тому несколько: стихотворение Балинского с художественной мощью и экспрессией говорит о страданиях Польши и Варшавы во время Второй мировой войны; Анна Андреевна услышала его в Ташкенте, где находилась в эвакуации, когда погибал ее Ленинград, а ее сын был в лагере. Услышала она «Коляду» — по-польски и в подстрочном переводе — из уст художника и писателя Юзефа Чапского, недавнего заключенного сталинских лагерей , затем вступившего в польскую армию генерала Андерса.
Я до сих пор вижу слезы в огромных глазах молчаливой Ахматовой , когда я неловко переводил последнюю строфу «Варшавской колядки»…
Их знакомство произвело огромное впечатление на обоих. Об этом подробно писал и сам художник , и исследователи. В частности, об этом говорится в дневниковых записях Чапского , сделанных после встречи с Ахматовой в 1965 году в Париже. Воспоминание о ташкентской встрече стало причиной того, что в стихотворении Ахматовой «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума…» (1959) появились строки: «То мог быть Стамбул или даже Багдад , / Но, увы! не Варшава, не Ленинград…»
Наконец , есть еще одна причина душевного отклика Ахматовой на «Коляду» Балинского: образность польского произведения близка ахматовской в «Реквиеме». Сравним:
Не дай нам ,
Матерь, Христа рождения
Праздничный час.
И да не видят глаза Спасения,
Как мучат нас.
Пусть Бог родится , о, Пресвятая,
Средь звезд иных —
Не здесь, не в самом печальном крае
Из всех земных.
Здесь , в нашем граде, что ты любила
От давних дней, —
Растут кресты лишь, растут могилы
В крови своей.
И под шрапнелью все наши дети ,
С свинцом в груди.
Молись, Мария, за муки эти,
Не приходи.
А если хочешь родить средь теней
Варшавских мест ,
То сразу сына после рожденья
Пошли на крест.
В «Реквиеме» (1939):
Как тебе , сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.
Результатом ташкентского вечера у Алексея Толстого , когда Чапский читал на языке оригинала и переводил прозой стихи современных польских поэтов об испытаниях военного времени, должен был стать сборник польских стихов в русских переводах. Ахматова, выбравшая «Варшавскую коляду» Балинского, перевела стихотворение и очень точно, и вдохновенно. Другие гости Толстого также выполнили свои обещания. Планировалось тогда включить в антологию стихи Марии Павликовской-Ясножевской, Владислава Броневского, прошедшего через советскую тюрьму , а затем вступившего в армию Андерса, и других.
Сборник был подготовлен , но по цензурным соображениям не вышел. Ахматовский перевод через много лет был обнаружен в архиве и в 1998 году опубликован Евгением Ефимовым.
Еще раз оговорив , что лишь в случае «Коляды» есть абсолютная уверенность в имени переводчика, все же перейду к другим переводам. В ряде случаев опорой могут служить ахматовские автографы, особенно когда есть не только беловики, но и черновики текста. Подробно о рукописях переводов, хранящихся в ахматовском фонде РНБ (Российской национальной библиотеки в Петербурге), можно прочесть в комментариях восьмого тома собрания сочинений Ахматовой.
Юлиуш Словацкий
Соглашаясь в конце 1950-х годов на переводы польских поэтов , Ахматова наверняка вспоминала ташкентский вечер 1942 года. Стихи Словацкого тогда тоже звучали, хотя он не был современником собравшихся, а жил в XIX веке. Но переведенные Чапским строки из стихотворения «Фатум» были созвучны тональности того вечера:
Диким зверем пришло несчастье к человеку
Вонзило в него свои роковые очи
Ждет
Покуда человек не собьется…
Из шести переведенных Ахматовой стихотворений Юлиуша Словацкого к пяти есть ее беловые автографы; нет лишь к первому из двух сонетов , обращенных к Анеле Мощенской.
«Именитой поэтессе , — в 1960 году написал об этих переводах польский писатель Ярослав Ивашкевич , — …удалось глубоко прочувствовать и тонко передать музыку Словацкого. …отдаленное родство существует между поэтикой Словацкого и поэтикой Ахматовой. Именно поэтому переводы русской поэтессы так близки к совершенству».
Действительно , некоторые строки Словацкого сродни ахматовским. При этом Ахматова отнюдь не дублирует в переводах свой собственный стиль.
…Все за общим столом , все по-прежнему в сборе,
И наполнились чаши, и счастья избыток…
Нет разлуки, исчезло вчерашнее горе.
Все собрались, и нет лишь навеки забытых.
Молодая Мария улыбки не прячет ,
Просит лютню настроить и шепчет соседу:
«Не хватает кого-то…» Но праздник уж начат,
Загремела мазурка, вторгаясь в беседу.
«Да , он умер», — сосед отвечает. «Так, значит,
Он лежит в тишине? — Нет, рыдают до свету
Соловьи на березе, и чудится, плачет
Над могилой береза».
Этот фрагмент из стихотворения «В альбом Марии Водзинской» звучит как двойник-перевертыш ахматовской «Новогодней баллады»:
И месяц , скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой , и я, и друзья мои
Встречаем новый год.
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
Хозяин , поднявши полный стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!»
А друг , поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем!»
Но третий , не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
В отличие от приведенных стихов , смысловая перекличка первых строк стихотворений «Пусть Зося у меня стихов не просит…» («В альбом Зофье Бобровой» Словацкого) и «Ты стихи мои требуешь прямо…» (Ахматова) не становится подлинным сходством: в них разное поэтическое настроение, хотя в обоих произведениях идет речь о разлуке. Четыре строки альбомного стихотворения, звучащие в переводе легко, естественно, гармонично, и впрямь «близки к совершенству»:
Пусть Зося у меня стихов не просит;
Едва она на родину вернется ,
Любой цветок прочтет канцону Зосе,
Звезда любая песней отзовется…
Думается , эти строки не были Ахматовой кому-то передоверены.
Владислав Броневский
Автографы пяти из семи переводов из Владислава Броневского находятся не в РНБ , а в ахматовском фонде РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства в Москве): «Аноним», «Зеленое стихотворение», «Счастье», «Мария», «Последнее стихотворение» (которое, по утверждению Харджиева, было переведено им). А в петербургском фонде есть лишь машинопись стихотворения «Warum?» с правкой в одной строке и ахматовской подписью. «Warum?» — название пьесы композитора-романтика Роберта Шумана (в переводе с немецкого — «Почему?»). Хороши в переводе строки:
И слезы блещут и кипят ,
Как наша польская сирень!
…
На шумановское «Warum?»
«Люблю…» — чуть слышен твой ответ.
А также в стихотворении «Аноним»:
…Как ласточки , что бороздят окоем
По две…
Мария Павликовская-Ясножевская
В 1962 году Ахматова перевела стихи Марии Павликовской-Ясножевской. Судя по комментарию в ахматовском восьмитомнике , ни автографов, ни авторизованной машинописи этих переводов нет. Есть лишь косвенное свидетельство: две записи в рабочих тетрадях (июнь 1962 года), содержащие перечень переводов из Павликовской с подсчетом строк. В одной из записей возле названия «Смерть кариатиды» приписка: «Ввела новую строчку!» Все ли девять стихотворений переведены самой Ахматовой , неизвестно. Однако качество большинства переводов заставляет думать, что они выполнены именно ею, причем с погружением в творческий мир польской поэтессы.
По словам автора диссертации об Ахматовой и Павликовской-Ясножевской Натальи Голка , «историко-типологическую близость двух поэтов… польские критики увидели еще в 1920-е годы».
И в 1973 году Ивашкевич писал об Ахматовой: «…несомненно , существует какое-то сходство и родство с другой необычной поэтессой — нашей Марией Павликовской-Ясножевской. Недаром так великолепно звучат переводы стихов Павликовской, выполненные именно А.Ахматовой… Предельно сжатая мысль-развязка выступает тут как итог драматически уплотненного действия».
Павликовская-Ясножевская , как и Ахматова, мастер поэтической миниатюры:
Небо в черном гневе.
Толпы туч. Рокот.
Счастливы деревья!
Вышуметься могут!
Как схожа ты с Самофракийской Никой ,
Любовь отторгнутая и глухая!
Ты вслед бежишь с такой же страстью дикой,
Обрубленные руки простирая.
Ива Польши , согнутая криво,
Молнии — жесточе раз от разу —
Жгли ее… Но зеленей, чем листья
Тысячи ветвей ее прямых
Из груди рвались, как стрелы, к выси
В ярости экстаза!..
Сколько чувств тревожит эта ива!
Верит в жизнь она… Поверим тоже.
Стихи переведены без буквализма , с эмоциональной и образной точностью.
Polska wierzba , krzywa, pochylona... Слово wierzba можно перевести и как «верба» , и как «ветла», и как «ива». Ахматова выбрала «свое» дерево — сразу приходит на память ее стихотворение 1940 года «Ива» («А я росла в узорной тишине…»):
… Я лопухи любила и крапиву ,
Но больше всех серебряную иву.
И, благодарная, она жила
Со мной всю жизнь, плакучими ветвями
Бессонницу овеивала снами.
И — странно! — я ее пережила.
Там пень торчит, чужими голосами
Другие ивы что-то говорят
Под нашими, под теми небесами.
И я молчу... Как будто умер брат.
А безрифменная концовка стихотворения Павликовской: «Верит в жизнь она… Поверим тоже» , — по-видимому, отозвалась (редчайший случай для перевода!) в последних строках ахматовского стихотворения 1964 года «Памяти В.С. Срезневской» («Почти не может быть, ведь ты была всегда…»):
Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать , как чуда.
Ну что ж! попробую.
Однако очевиднее , чем сходство Ахматовой и Павликовской-Ясножевской, их разность: ахматовская сдержанность и экстатичность польской поэтессы противостоят друг другу.
И здесь срабатывает то , о чем Ахматова сказала Нике Николаевне Глен: «Говорили: “Ахматова и Гюго — невозможно” , а переводить надо именно непохожих, тогда это настоящее перевоплощение».
Перевоплощаясь в переводах Павликовской , Ахматова обращается к цветаевской поэтике, включая — в стихотворении «Ураган» — даже цветаевское словообразование (несуществующее в языке «вышуметься»). И это оказывается глубоко уместно и органично.
Сравним:
Счастливы деревья
Вышуметься могут! —
и цветаевское в цикле «Деревья» (деревья — ее великая тема):
…Деревья! К вам иду! Спастись
От рёва рыночного!
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано!..
Неожиданная способность к перевоплощению (уже без цветаевского начала) проявилась и в переводе стихотворения «Смерть кариатиды»:
Каська , Героиня пьесы польской писательницы Габриэли Запольской «Каська-Кариатида» мрамор наш польский ,
Брызжет лазурью,
А голова создана для веселого солнца,
Ей же велели терпеть на себе
Безобразье балконца,
Нагроможденье мещанского дома,
Сварливого ада…
Легче балкон удержать,
Чем свое распаленное сердце!..
А в конце текста — знак родства:
И погибает она со словами служанки всегдашней:
«В погреб уже опускаюсь…
За углем…
Темно мне…»
У Ахматовой в стихотворении «Подвал памяти» (1940):
Когда спускаюсь с фонарем в подвал ,
Мне кажется — опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу…
Вислава Шимборская
Именем Ахматовой отмечены переводы еще одной польской поэтессы. Это три произведения Виславы Шимборской , в будущем — лауреата Нобелевской премии. Тут, казалось бы, сомнения в авторстве переводов возникать не должны, потому что известны ахматовские автографы: черновой автограф начала стихотворения «Голодный лагерь под Яслем», ранние варианты перевода стихотворения «За вином», чистовик «Баллады».
«За вином» и «Баллада» сюжетно и отдельными образами перекликаются со стихами самой Ахматовой. Сравним , например, «За вином»:
…И придуманным твореньем
Стала я в глазах любимых.…
Я же выдумана милым
Вся , до самой сердцевины…
А у Ахматовой:
Ты выдумал меня. Такой на свете нет ,
Такой на свете быть не может…
Но более-менее ахматовскими по уровню кажутся лишь строки «Баллады» , где убитая (брошенная возлюбленным) продолжает жить после смерти:
А потом следы убийства
В печке жгла она спокойно:
Кипу старых фотографий
И шнурки от башмаков.
Однако мои рассуждения стоят недорого. Секретарь Шимборской , поэт и переводчик Михал Русинек сообщает: «Эту историю в биографии Виславы Шимборской описали Анна Биконт и Иоанна Щенсная. В начале шестидесятых Ахматовой дали перевести три стиха Шимборской… В 1964 году их напечатали в майском номере журнала “Польша”. Все переводы Ахматова подписала своей фамилией , однако на самом деле она переводила только последнее стихотворение. …Она отдала эти стихи молодому поэту Анатолию Найману, у которого не было работы… Кстати, таким образом Ахматова помогала не одному Найману. Она делилась переводческой работой, например, с Иосифом Бродским».
Должна отметить , что на мой вопрос, действительно ли Бродский переводил что-то под именем Ахматовой, Анатолий Найман ответил: «Ничего , касающегося переводов, насколько мне известно, Ахматову и Бродского не связывало».
О том , что два из трех стихотворений перевел Найман, было известно и самой Шимборской, сказавшей в интервью «Новой Польше» в 2002 году:
Она перевела стихотворение «За вином» — вернее , написала собственное оригинальное стихотворение, но я не только не в обиде на нее, а испытываю удивление и благодарность ей за то, что она проявила интерес к моему стишку.
В том же интервью Шимборская рассказала о встрече с Ахматовой 1 августа 1960 года (пользуясь ахматовским языком , можно назвать ее «невстречей»).
Мы составляли , как тогда говорили, «делегацию»: Владислав Броневский, Станислав Гроховяк, Артур Мензыжецкий и я. …Мы поехали к ней на дачу, в Комарово. Я немного знала ее творчество, но исключительно в переводах, так как, к сожалению, не говорю и не читаю по-русски.
…Нас приветствовала старая, но все еще красивая женщина в каком-то длинном, старомодном платье, с прелестной старинной брошью на груди. Нас привел к Ахматовой Владислав Броневский — он был давно знаком с нею… питал к ней величайшее уважение.
Однако нашим надеждам на интересную беседу не суждено было сбыться. Едва мы переступили порог, как появились какие-то незнакомые типы и расселись вокруг. Я тогда заметила гримасу на лице Ахматовой. Кем были эти люди? Может, какое-то местное партийное или литературное начальство?.. Они сидели, навострив уши, и в результате разговор не клеился, а по правде говоря, просто не состоялся. Да, я прекрасно помню царственный, презрительный взгляд, каким Ахматова окинула незваных гостей.
Через несколько лет Ахматова упомянула эту встречу в записной книжке , в перечне событий, показывающих, что ее знают в мире: «Делегация поляков. (В Будку.)» Будкой Ахматова называла маленькую дачу в Комарове, выделенную ей Литфондом.
Анна Ахматова с собакой Литжи. Комарово. 1962 год. Фото: Александр Гитович Встреча произошла за три года до того , как Ахматова взялась переводить Шимборскую. Возвращаясь к теме переводов польской поэтессы, выскажу простое соображение: наличие их рукописей заставляет считать, что Ахматова пусть не полностью перевела, но все же приняла участие в работе над стихами «Голодный лагерь под Яслем» и «Баллада». Скрупулезный анализ всех трех переводов в сопоставлении с оригиналами, проделанный Владимиром Мякишевым, дал исследователю основание считать, что это «труды одной школы… которые стоило бы трактовать… как неразделимое наследие».
В 1965 году Ахматова планировала перевести еще 400 строк Шимборской , однако этот план не реализовался. По словам переводчицы польской литературы Ксении Старосельской , Ахматова высоко оценила стихи Шимборской, отмечая зрелость мысли и отточенность стиля. Возможно, ее привлекла ирония — качество, которое было присуще и ее собственному мировидению.
Юлиан Тувим
В томе переводов собрания сочинений Ахматовой семнадцать стихотворений Юлиана Тувима — существенно больше , чем стихов других польских поэтов.
Если верить приведенному мной свидетельству Харджиева , то как минимум два тувимовских стихотворения переведены им: «Счастье» и «Темная ночь». Замечу, что комментарий к «Счастью» в собрании сочинений отсутствует, видимо, в ахматовском фонде в РНБ нет ни его рукописи, ни авторизованной машинописи. Это делает утверждение Харджиева убедительным. С «Темной ночью» все не так однозначно: существует авторизованная Ахматовой машинопись перевода, но эта версия отлична от печатной, совпадает лишь ритм и строка «Сундук дубовый». Возможно, это означает, что выбранный для печати перевод (преимущества которого не очевидны) принадлежит Харджиеву.
Несомненно и активное редакторское участие в переводах Тувима со стороны друга Ахматовой Марии Петровых: она вместе с поэтом и переводчиком Давидом Самойловым готовила издание стихов Тувима для издательства «Художественная литература» , и Анна Андреевна посылала ей свои переводы. Из неопубликованных писем Ахматовой к Петровых: «Шлю оставшегося Тувима» (9 сентября 1964 года) , «Маруся , вот перевод… Я уверена, что Вам с этим переводом придется еще повозиться. Я была все время совсем плохой — это сказалось и на работе» (25 октября <1964 года?>).
Все же трудно сомневаться в том , что большинство стихотворений Тувима переведены Ахматовой или, по крайней мере, со значительным ее участием, иначе она вряд ли писала бы одной из своих молодых подруг: «Я кончила переводить Тувима. Посмотрите переводы — может быть , Вам будет интересно». Кроме того , существуют ахматовские автографы некоторых переводов, ко многим переводам есть машинописные варианты с подписью Ахматовой.
В предисловии к сборнику «Голоса поэтов. Стихи зарубежных поэтов в переводе Анны Ахматовой» — избранному , вышедшему еще при ахматовской жизни (1965), поэт и переводчик Арсений Тарковский писал:
Все переводы , составляющие эту книгу… это произведения русской поэзии. Вот перевод из Юлиана Тувима…
О думы молодые, вас, тихие, прошу я,
— Скажите ей, скажите, — не помню я такую……
Скажите ей, скажите, как я по ней тоскую.
Здесь в интонации, плавной и как бы влажной (хоть и синтаксис и все слова здесь русские не только по принадлежности, но и по их «окраске»), есть столь заметный намек на польское происхождение стихов… Трудно сказать, в чем этот намек скрыт русским поэтом, но чудо совершено. А чудо в стихах и есть поэзия.
Анна Ахматова в своих переводах скромно отступает на второй план, подчиняя свое вдохновение потоку вдохновения извне, и в то же время остается собой. Если мы вспомним четверостишие из ее стихотворения 1940 года:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда… —
и сравним эти стихи с ее переводом из Юлиана Тувима:
Мне стали безразличны
Большие города:
Они не больше скажут,
Чем эта лебеда… —
нам будет нетрудно заметить, что поэт, скромно переводя чужие стихи, может выразить и свое отношение к миру.
Тарковский , преклонявшийся перед Ахматовой, верный друг, да и вообще человек очень щедрый, на мой взгляд, преувеличивал достоинства ахматовских переводов. Момент, характерный для всех, кто их высоко ценил: за работы Ахматовой они нередко принимали работы ее соавторов. «Мне стали безразличны…» — это стихотворение «Счастье», видимо, переведенное Харджиевым.
О ряде стихотворений Тувима я бы сказала , что в переводе, при всей близости к оригиналу, сглаживается их напряжение и лишается неожиданности их образность, что банализирует поэтическую мысль. Это вообще характерно для «добросовестных» переводов. Пример — первая строфа стихотворения «Ты»:
Ty trzymasz mnie na ziemi ,
Ty wznosisz mnie do nieba,
Tyś jest mi tutaj wszystkim,
Po co a tam iść trzeba. Ты держишь меня на земле, ты возносишь меня в небеса, ты для меня здесь всё, зачем надо идти туда.
У Ахматовой:
Ты — связь моя с землею ,
Небесная отрада,
Ты — всё на белом свете,
К чему стремиться надо.
В русском эквиваленте ни одна строка не «цепляет». Анализирующая стихотворение «Ты» Надежда Ананьина делает осторожный вывод: «Ахматовой удалось сохранить и размер стихотворения (четырехстопный ямб) , и рифмующиеся 2 и 4 строки с женскими рифмами, которые придают стихотворению плавное звучание. …У польского автора предложения осложнены однородными членами, повторами. Это делает строфы в интонационном отношении более напряженными. Интонационное напряжение усиливается введением восклицательной конструкции (I tak nic nie zrozumiem! пол. «Мне всё там непонятно») Ахматова была очень сдержанна в своих стихах , но в переводе она также использует повторы и синтаксические параллелизмы, избегая лишь несвойственного для нее восклицания. …в этом стихотворении поэтессе удалось найти общий тон с польским автором. Ахматова вводит более спокойные, нейтральные, привычные образы. Делает она это с замечательным тактом, позволяя себе подобные отступления, как правило, только в мелочах — в эпитетах, во вспомогательных образах, в интонации».
Все это так , но то чудо поэзии, о котором говорит Тарковский, в «мелочах» и заключается.
Однако , на мой взгляд, есть среди переводов Тувима и сделанные в полную ахматовскую силу. Таково, например, стихотворение «Цыганская библия»:
Чтó цыганскою библией стало —
Колдовскою , изустной, бездомной?..
Только бабам напев ее темный
Шепчет ночь на Ивана Купала.
В этой книге — дыхание нарда ,
Шелест леса, гаданье по звездам,
Тень могил, пятьдесят две карты,
Белый призрак, что век не опознан…
Судя по комментарию в собрании сочинений , рукописи и авторизованной машинописи «Цыганской библии» нет, но этот перевод воздает польскому поэту по заслугам: в его образности и интонации, в сбое ритма в строке «Тень могил, пятьдесят две карты» — то, что Ахматова называла «тайной».
Таковы же и «Вечерние стихи» , которые приведу целиком:
Порой над сумраком улиц оранжевый блеск заката
Разбивает небесные стены на огненные обломки.
Тогда октябрьской Варшавой весенние , как когда-то,
Плывут вечера молодые, будто напев негромкий.
И сколько ни было слез , и любви, и грусти отрадной,
И сколько ни было счастья в прохладных ливнях весенних,
И слов моих для тебя, и нежности необъятной, —
Все с неба нисходит ко мне в ласкающих дуновеньях.
И снова иду я легкий , дыханием ночи пьяный,
Словно на сердце открытом несу листочек росистый…
Тогда в твоем городке темнели ночью каштаны
И под пальто на сердце дышал горошек душистый…
Единственная моя , лишь пред тобой я плачу.
Ты поймешь. Ты простишь меня взглядом очей покорных,
Найдешь и любовь и весну, что в этих словах я прячу, —
И в этих вечерних стихах — горечь страданий черных.
Рукописи нет , сохранилась лишь авторизованная машинопись раннего варианта перевода. Вариант — это, в сущности, другой текст, более-менее совпадает лишь последняя строфа. Ранняя версия чуть дальше от оригинала, но как стихи не хуже, потому что ритм уже найден:
И снова иду я легкий и ночь ощущаю в теле ,
Словно в груди открытой — сердце с мокрым листочком.
Тогда в твоем городке ряды каштанов темнели,
Пахло душистым горошком сердце твое под платочком.
Автор подстрочника предлагал Ахматовой для перевода либо пятистопный ямб , либо разновидность дольника, с перекрестной рифмой. Ахматова выбрала дольник (паузник), в котором с юности была мастером, — небанальный стих, спотыкающийся, как бы с легкими сердечными перебоями.
Заканчивая статью , вернусь к оценке Тарковским польских переводов Ахматовой:
…Вы невольно ощутите впечатление сочувствия , единства переживаний авторов оригинала и перевода, а это впечатление — лучшее, какое может дать читателю сборник стихотворений, переведенных на русский язык. Жуковский сказал, что переводчик — соперник переводимого автора. Соперничество? О нет, сопереживание — вот суть искусства поэта-переводчика!
И вправду , от лучших из названных переводов с польского возникает именно ощущение сочувствия — той органичности, когда кажется: «Любой цветок прочтет канцону Зосе».
Автор благодарит за помощь в работе Анну Генриховну Каминскую , Анатолия Генриховича Наймана, Романа Давыдовича Тименчика и Татьяну Сергеевну Позднякову.
