«Итак , вновь будет Польша! Да что я говорю? Польша уже есть!» — эти заключительные слова речи министра финансов Тадеуша Матушевича вызвали восторженные приветствия депутатов , собравшихся 28 июня 1812 года на чрезвычайную сессию сейма Великого герцогства Варшавского. В те минуты, когда 8-й Польский уланский полк, выступавший в авангарде Великой армии Наполеона, входил в оставленное Русской армией Вильно (современный Вильнюс), сейм в Варшаве принял решение о создании Генеральной конфедерации Королевства Польского.
Это должно было стать первым шагом к объединению Варшавского герцогства с землями бывшей Речи Посполитой , находящимися под властью России. Конфедерация должна была побудить поляков к действию и доказать Наполеону их готовность к самопожертвованию и полному единению в достижении общей цели. Доказательством первого стали 100 тысяч поляков в наполеоновских рядах, а о единении должно было свидетельствовать участие местной элиты в деятельности польской администрации, создаваемой в Литве. Но перед лицом провозглашенной готовности поляков к совместным действиям на стороне Наполеона серьезной проблемой стало наличие в рядах Русской армии значительного числа их соотечественников — служивших не по принуждению, а по собственной воле.
Первые поляки под российскими знаменами
Явление это было не новым. Еще после первого (1772) и второго (1793) разделов Речи Посполитой российские власти , помимо принудительного набора в ряды своей армии целых польских отрядов, проводили масштабную вербовку польских добровольцев. Стремясь заполучить солдат и офицеров из армии Речи Посполитой, они гарантировали им признание воинских званий и денежного вознаграждения. На момент восстания Костюшко (1794) в рядах Русской армии оставалось еще около 12 тысяч польских солдат — известно, что после разгрома восстания около 9 тысяч из них были разоружены и распущены по домам. Чуть ранее три бригады народной кавалерии (более 2 тысяч солдат) вышли из рядов российской армии и присоединились к повстанческим войскам.
После падения Речи Посполитой некоторое количество польских добровольцев по-прежнему оставалось в рядах Русской армии , но они не составляли компактных национальных отрядов.
К прошениям новых кандидатов о зачислении на военную службу поначалу относились с недоверием , опасаясь распространения в армии «якобинской заразы». Исключения касались лишь выходцев из семей, известных пророссийскими симпатиями.
Унтер-офицер Польского уланского полка , 1815. Источник: ВикипедияНа заре правления Павла I ситуация изменилась. В 1797 году началась вербовка добровольцев (офицеров и солдат) в Татарско-Литовский конный полк. В нем оказалось много татар и поляков из бывших полков народной кавалерии. В том же году по принципу вербовки был сформирован Польский конный полк , состоящий из одних поляков. Оба эти подразделения получили структуру и обмундирование образца Речи Посполитой. Тенденция к созданию полков, имеющих в какой-то мере национальный характер, сохранялась и в царствование Александра I. В 1803 году из Татарско-Литовского конного полка были образованы две отдельные части — Татарский и Литовский полки, которые в 1807 году вместе с Польским конным полком были переименованы в уланские. Тогда же были сформированы — главным образом из поляков — и другие добровольческие полки: Волынских улан и Лубенских гусаров. Немало польских добровольцев оказалось и в рядах гусарских полков, создававшихся в то время путем вербовки.
При формировании полков , которые могли привлекать польских добровольцев, учитывались не только военные соображения, но и политические мотивы. Еще за несколько месяцев до начала войны 1812 года анонимный автор памятной записки, адресованной Александру I, подчеркивал опасность, которую несет наполеоновская агитация на Волыни и в Подолии. Чтобы поддержать влияние правительства на умы тамошней польской знати, он предлагал приступить к формированию новых «национальных» частей, утверждая, что в надлежащий момент их можно будет использовать для создания польской армии, связанной с российским правителем.
Кто и почему записывался в Русскую армию
Для поляков существовали и другие пути поступления на службу: индивидуальные прошения в царскую военную канцелярию или — для тех , кто помоложе — обучение в кадетских корпусах в Вильно или Гродно, где получали образование отпрыски бедных шляхетских родов. По завершении учебы они должны были отслужить в Русской армии год. После образования Варшавского герцогства интерес поляков к службе в российской армии слегка поостыл. Национальные надежды, связанные с появлением на карте Европы польского государства, и параллельно — опасения перед участием в братоубийственной войне охладили пыл многих кандидатов на службу в Русской армии.
Те , что оказались в ее рядах раньше, скорее всего, не разделяли подобных сомнений. Хотя быстрый рост численности армии в Варшавском герцогстве открывал пути карьеры для опытных офицеров, служивших в армиях оккупационных держав, большинство из тех, кто вступил в 1807–1911 годах на польскую военную службу, были выходцами из прусской и австрийской армий.
Количество офицеров и унтер-офицеров , прибывших в Варшавское герцогство из российской армии, было невелико. Это, по всей видимости, было связано с более широкими карьерными возможностями, открывавшимися в ней перед поляками.
Российская административная и военная система издавна отличалась большей открытостью для иностранцев. Им охотно присваивали офицерские звания , и шансы продвижения по службе были для них довольно велики — в том числе и из-за отсутствия соответствующего количества профессиональных кадров, необходимых для командования огромной армией. В Петербурге также осознавали преимущества, какие дает не только вознаграждение преданных сторонников, но и вовлечение в сеть служебной зависимости представителей местных элит, в данном случае — польской шляхты.
Некоторые из них благодаря военной удаче или протекции продвинулись действительно высоко — в 1812 году среди 550 генералов Русской армии было восемь поляков. Всего в 1795–1815 годах , по оценкам исследователей, около 30 служащих в ней польских офицеров получили генеральские эполеты. По сравнению с австрийской и прусской армиями, где до генеральского звания дослужились лишь немногие поляки, разница просто разительна. Возможно, это связано и с более серьезными проблемами, вызванными языковым барьером, который им приходилось преодолевать.
Существенную роль для большинства поступающих на российскую службу , несомненно, играли экономические мотивы. Бывших солдат расформированной в 1794 году Польской армии и более молодых потомков семей мелкой шляхты, независимо от возраста, звания и опыта, объединял обычно низкий уровень образования и отсутствие поместных владений.
В подавляющем большинстве случаев имеющиеся в сохранившихся документах сведения об имущественном положении и образовании польских офицеров сопровождаются краткими примечаниями: «крестьян не имеет» , «русской грамоте читать и писать умеет».
Лишь изредка в них упоминается знание геометрии и арифметики , рисования или иностранных языков, включая латынь. Впрочем, по уровню образования поляки не сильно отличались от своих русских товарищей, служивших в линейных войсках, — в кавалерии количество офицеров, чье образование ограничивалось умением читать и писать, составляло 64 %, а в пехоте — 70,5 %.
Однако , при всей важности денег, решение поступить на военную службу определялось и другими причинами. Юноши из хороших семей могли счесть это интересным и достойным шляхтича жизненным выбором — будущий генерал Владислав Браницкий утверждал в одном из писем, что избрал военную специальность «по призванию и желанию».
Распространенный и довольно невинный род мотивации был связан с юношеской жаждой приключений и воинской славы , типичной для эпохи, когда образцы чести и карьеры формировались именно на поле брани. Военная служба влекла молодых людей миражом славы и обещаниями жизни, полной приключений. Для многих это, несомненно, с легкостью отодвигало на задний план все размышления о нравственном аспекте принимаемого решения. К вступлению в ряды Русской армии могло побуждать и распространенное в ту эпоху убеждение, что военная служба — важный элемент воспитания молодежи. Как утверждал один из мемуаристов: «Молодые люди должны служить где могут , дабы не пребывать в праздности и чему-либо научиться».
Для юных потомков бедных семей военная служба бывала еще и ценой , которую нужно заплатить за возможность получить образование — ее давали кадетские корпуса.
Этим способом воспользовался тринадцатилетний Вавжинец Заборовский , шляхтич с Виленщины, чей старший брат сложил к августейшим стопам особое прошение, в котором писал, что после смерти родителей сам он «по бедности своей , не в силах дать ему доброго воспитания и образования». Семейные решения по поводу военной службы юношей бывали порой , как и в другие эпохи, актом педагогического отчаяния, а армия — последней надеждой несчастных родителей. В одном из мемуаров описывается история юноши из богатой семьи, которого родители отправили в Виленский университет, где он прославился не усердием и талантами, а чрезмерной склонностью к картам и кутежам. «Родители , не имея надежды укротить сей бурный нрав смолоду, отдали сына в армию, полагая, что военная дисциплина сумеет его обуздать».
Оставаться поляками
Силу каждого отдельного мотива , под влиянием которого принималось решение поступить на службу в армии захватчиков, точно определить невозможно. Следует, однако, отметить, что служба под командованием захватчиков не должна была ассоциироваться ни с денационализацией, ни с сознательным отречением от польской идентичности.
Владислав Браницкий , оставаясь верным российским офицером, считал себя поляком. В этой позиции не было внутреннего противоречия — здесь можно привести поданное в 1811 году заявление капитана Русской армии Юзефа Прохницкого, который, прося Адама Ежи Чарторыйского о денежном пособии, писал следующее: «Вашему сиятельству известно , что службу я нес самоотверженно и в исполнении обязанностей руководствовался лишь честью доброго офицера и поляка».
В источниках встречается не слишком много упоминаний о проявлениях неприязни к тем , кто выбрал службу в Русской армии. И даже наоборот, порой они заслуживали добрую память у своих соотечественников. Зачастую некоторые из них оказывались ценными союзниками в трудных контактах с российскими властями.
Многое указывает на то , что среднестатистический житель российского раздела не видел ничего неподобающего в воинской службе под началом захватчиков.
Подаваемые кандидатами прошения о приеме в ряды Русской армии часто поддерживались уважаемыми людьми — к заявлению ротмистра Гожковского прилагалась рекомендация бывшего польского генерала Якуба Барановского , к тому моменту уже вышедшего в отставку с российской службы. Что интересно: в рекомендации есть сведения о предыдущей службе Гожковского, в которых утверждалось, что ротмистр «блестяще проявил себя» в войне с русскими в 1792 году и во время восстания Костюшко!
Сколько же их было?
Количество польских добровольцев в Русской армии трудно определить точно. Некоторые подсказки дают исследования Дмитрия Целорунго , посвященные карьере офицеров 1-й и 2-й Западной армий в 1812 году. На основе анализа сохранившихся списков он утверждает, что поляки составляли 2,7 % из 3 964 офицеров обеих армий — иначе говоря, 107 человек. Исследования, которые я проводил в российских архивах, показывают, что в действительности их было больше. Многое указывает на то, что российский историк причислял к полякам только офицеров, у которых в так называемых формулярных списках, в рубрике о происхождении значилось «из польской шляхты». Однако в полковых списках многочисленные польские имена и фамилии соседствуют со сведениями: «дворянин из такой-то губернии» (Виленской , Минской и др.). Трудно предположить, что офицеры с такими именами и фамилиями, как Тадеуш Франтишкович Витушинский и Роман Яновицкий из Подолья или Казимир Гаштовт и Адам Микуцкий из Литвы, происходили из русской знати.
На основе изучения списков офицеров нескольких полков , сформированных на территориях российского раздела, можно утверждать, что в 1812 году польские фамилии имели 64 % офицеров Польского уланского полка; в Татарском уланском полку их численность составляла 78 %; в Волынском уланском полку — 38 %; в Гродненском гусарском полку — 13 %. В пехотных полках процент был несколько ниже, но все же заметный (от 13 до 30 %). Помимо этого, документы содержат и другую информацию, позволяющую идентифицировать конкретных офицеров как поляков (умение читать по-польски, знание латыни, свидетельства о принадлежности к польской шляхте).
Я полагаю , что среди офицеров Русской армии, бывших родом из Литвы, современной Беларуси, Подолья и Волыни, поляки составляли большинство.
Знамя 1-го егерского полка армии Царства Польского. Источник: ВикипедияВ 1812 году их насчитывалось порядка 20 % всего офицерского состава 1-й и 2-й Западной армий. Таким образом , можно оценочно предположить, что в них на самом деле служили примерно 396 польских офицеров (10 % всего офицерского состава). При этом не следует забывать, что офицеры-поляки служили и в других армиях: Чичагова и Тормасова, а также в воинских частях в глубине империи. Еще в начале 1811 года агент наполеоновской разведки Вандернот утверждал, что поляки составляют половину офицерских кадров армии, действующей в Молдавии. Установить точное количество польских офицеров, служивших под российскими знаменами, не представляется возможным. Однако гипотеза, что в 1812 году в рядах Русской армии служило порядка тысячи офицеров-поляков (5,8 % всего офицерского состава), выглядит вполне правдоподобной.
При определении чисенности польских добровольцев в Русской армии 1812 года следует учитывать также унтер-офицеров и — в полках , формировавшихся с помощью вербовки, — солдат. Точное их количество установить трудно, но оно, очевидно, должно было быть больше числа поляков-офицеров, верхнюю границу численности и можно попытаться найти. В проекте организации армии автономного Великого княжества Литовского, подготовленном в 1811 году Казимиром Любомирским и Иваном де Виттом, предлагалось начать ее формирование с перевода на литовскую службу пяти кавалерийских полков, в которых было больше всего поляков. Из оставшихся польских офицеров и унтер-офицеров, отобранных из других русских дивизий, предполагалось составить семь новых уланских полков и кадры шести пехотных полков. Следовательно, Любомирский и Витт, которые наверняка неплохо разбирались в реалиях Русской армии, посчитали возможным вывести из ее рядов десять с чем-то тысяч польских добровольцев.
«Любовь к отечеству и чести»
Солдаты армии Царства Польского. Источник: ВикипедияПока существовал союз между Наполеоном и Александром I , в Варшавском герцогстве не испытывали особых эмоций по поводу большого числа поляков, добровольно служивших в Русской армии. Но когда началась война 1812 года, это стало одной из важнейших политических и военных проблем, с которыми столкнулись польские сторонники Наполеона. Переход нескольких сотен или тысяч польских офицеров и солдат на сторону Наполеона не решил бы, конечно, судьбу войны, зато мог существенно дезорганизовать действия Русской армии. Это также значительно ускорило бы формирование частей, создаваемых поляками в Литве. Кроме того, массовый выход польских солдат из рядов российской армии стал бы политическим и пропагандистским козырем, важным как для Наполеона, так и для самих поляков.
Не менее важен , конечно, был и эмоциональный аспект — в момент, когда начиналась битва, решающая будущее Польши, возвращение под национальные знамена соотечественников, служащих врагу, полностью соответствовало бы общественным ожиданиям. Сделать это недвусмысленно приказывал Акт Генеральной конфедерации Королевства Польского, принятый Сеймом. Совет Конфедерации также огласил воззвание к соотечественникам в Русской армии. Однако его принятию предшествовал спор между членами Совета — некоторые из них доказывали, что призыв оставить добровольно принятую службу и нарушить воинскую присягу аморален и вреден.
Оставим каждому свободу , пусть он принимает решение согласно собственным представлениям о любви к Отечеству и чести.
Убеждение , что никого нельзя принуждать к поступкам, недостойным человека чести — даже во имя верности народному делу — было не новым. В 1808 году Государственный совет Герцогства высказал возражения против декрета тогдашнего его правителя, Фридриха Августа, приказывавшего полякам дезертировать со службы в прусской армии. Однако в конечном итоге воззвание «к полякам на московской службе гражданской и военной , к обращению оружия против родины принужденным» , было принято. В нем говорилось, что поляки, которых загнали в Русскую армию «либо нужда, либо принуждение», не совершили измены. Но ситуация изменилась.
Восстала Отчизна — с ней возродились во всей своей силе те обязанности , которые вы взяли на себя с первым дыханием жизни. Сыновья Ходкевичей, Собеских и Жолкевских! Сорвите с себя эти унизительные знаки. Настоящее поле чести и долга — здесь.
Аналогичное обращение к полякам в Русской армии направило созданное Наполеоном временное правительство Литвы:
Эта служба была оправдана , пока Отчизна лежала в могиле. Генералы, офицеры, солдаты, поляки! Услышьте голос Отчизны; оставьте службу вашим угнетателям и встаньте под орлами Ягеллонов, Казимиров и Собеских!
В начале войны 1812 года часть российских генералов была серьезно озабочена позицией поляков. Командующий 2-й Западной армией князь Багратион в письме Барклаю-де-Толли подчеркивал опасения по поводу «инакомыслия» Литовского уланского полка , который «наверняка не станет воевать против своих соотечественников с усердием и единодушием , подобающим русским рыцарям».
Ход событий отчасти подтвердил эти опасения. В июле , несмотря на эскорт из двух русских полков, в полку Литовских улан были отмечены многочисленные случаи дезертирства. Из Польского уланского полка сбежали в наполеоновскую армию полтора десятка солдат, а пятьдесят военнопленных добровольно попросили принять их в польские ряды. Эти события, наряду с почти маниакально нарастающими у части российских генералов опасениями измены, усилили подозрительность в отношении поляков. Они также стали причиной временного удаления из главного штаба из-за обвинения в шпионаже в пользу Наполеона царских флигель-адъютантов польского происхождения: Браницкого, Константина Любомирского и Михала Влодека.
Однако в большинстве случаев кавалерийские полки , сформированные из поляков, сражались хорошо.
Польский уланский полк даже прославился хитростью , благодаря которой спас крупный партизанский отряд, окруженный французами, — воспользовавшись схожестью своей формы с мундирами улан Варшавского герцогства, он на глазах французских войск разыграл сцену нападения на русский отряд, взял его в «плен» и отконвоировал в безопасное место.
Масштабы дезертирства польских добровольцев во время войны 1812 года оценить сложно. Массовым явлением оно , безусловно, не стало, и, вероятно, затронуло в первую очередь рядовых и унтер-офицеров. В источниках практически отсутствуют упоминания о дезертирах, имевших высшие воинские звания. К исключениям относится капитан Быковский, адъютант генерала Ланжерона, который — отказавшись от многообещающей карьеры — перешел на польскую сторону и принес вести о российских войсках на Волыни. В начале сентября на сторону французов перешел также майор Пиотровский, адъютант генерала Римского-Корсакова. На допросе в штабе Наполеона он заявил, что оставил российскую службу, потому что чувствует себя поляком, и — прочитав воззвание Совета Конфедерации — решил, что не может воевать против соотечественников.
Враги или все же свои?
Однако подавляющее большинство польских добровольцев в Русской армии оставалось в рядах своих полков. В одних случаях решающую роль играло отсутствие благоприятных для побега обстоятельств , в других — воинская честь и чувство долга. На позицию поляков в российских мундирах мог существенно повлиять и холодный расчет: наблюдения за ходом событий показывали, что дезертирство из Русской армии — неразумный поступок. Кроме того, для большинства добровольцев военная служба составляла единственный источник дохода.
Их позиция в 1812 году была еще и следствием своего рода нравственного кризиса , наступившего после утраты независимости. Отсутствие общепринятого свода принципов, определяющих поведение поляков в социальной жизни при отсутствии собственного государства, привело к тому, что их во многих случаях заменили другие регуляторы, — например, честь дворянина и офицера. Это открывало поле деятельности для индивидуальных мотиваций — стремлению сделать карьеру, жажде приключений или воинской славы. Современное национальное сознание, более четко определяющее принципы поведения патриота в отношении иностранных властей, сформировалось лишь в последующие десятилетия XIX века.
Слабый отклик , которым были встречены адресованные соотечественникам призывы отказаться от службы врагу, вызвал резкую критику со стороны многих поляков.
Ее следы мы находим у Адама Мицкевича , изобразившего в своей поэме «Пан Тадеуш» майора Плута — «отъявленного мошенника», который на царской службе утратил свою национальную идентичность. Но немало поляков из Литвы, Подолья или Волыни могли бы дать Плуту иную оценку. Ведь многие их родные и друзья служили в Русской армии, и отнюдь не каждому приходилось «менять польскую фамилию из-за чинов и денег». В оригинале цитата из Мицкевича — zmoskwicieć, что можно перевести как «омосковититься». В русском переводе это передано так: «Носил он польскую фамилию Плутович, / Но изменил ее, отъявленный мошенник, / Так поступал кой-кто из-за чинов и денег». Случалось , например, что во время преследования остатков отступающей Великой армии они защищали имения польских помещиков от грабежей со стороны российских войск.
Солдаты 5-го пехотного полка армии Варшавского герцогства на картине Яна Хельминского. Источник: Музей Войска Польского в ВаршавеМежду поляками , сражавшимися в обеих враждующих армиях, нередко возникали даже дружеские отношения. При осаде Смоленска в часы краткого перерыва в военных действиях один из немецких офицеров наполеоновских войск заметил, что перед фронтом его полка появился поляк — офицер российкой армии — и спросил, как пройти к ближайшему польскому подразделению. Его направили на позиции кавалеристов императорской гвардии, и он вступил с соотечественниками в дружескую беседу, в которой высказал презрение к осторожной медлительности Барклая-де-Толли, после чего, никем не потревоженный, вернулся в свой лагерь.
Дополним эту картину сценой из дневников Яна Дуклана Охоцкого. В 1814 году , после освобождения Александром I польских военнопленных, в имение автора на Волыни пожаловали возвращавшиеся домой наполеоновские офицеры, и среди них — родственник хозяина.
Радость от этого была неописуемая , они провели у нас две недели, я делил это счастье с соседями и друзьями. Были у нас сенатор Ильинский и генерал Гижицкий, провели два дня, а первый пригласил нас всех в свое имение.
Польские наполеоновские офицеры и поляки на русской службе , тепло приветствующие друг друга, — эта сцена хорошо иллюстрирует специфическую ситуацию, в которой оказались поляки после разделов Речи Посполитой, и отношения между представителями разных политических ориентаций в начале XIX века.
Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян
