Шел 13-й день моего непрерывного дежурства. Когда россияне сбросили бомбу на мариупольский роддом , в нашу больницу начали перевозить оттуда беременных женщин, младенцев, всех, кто прятался в подвалах и кому удалось выжить. Казалось, поток раненых не кончится никогда. Их становилось все больше. Малыши с катетерами, завернутые в одеяла, засыпанные обломками и стеклом после взрыва. Их слабые легкие могли спасти только кислородные станции, но у нас уже не было электричества. Нам приходилось говорить родителям: «Простите , мы ничем не можем помочь, идите домой». Морально это было очень тяжело. Когда они доезжали до дома , ребенок умирал без кислорода. Таким я запомнила 9 марта 2022 года.
Людмила Васковская. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаКогда вечером накануне полномасштабного вторжения я собиралась на работу , мне и в голову не могло прийти, что в свою квартиру я больше никогда не вернусь. Я взяла сменную одежду и завтрак. Новости были неутешительные, в воздухе висело напряжение. Но тревожных чемоданчиков мы с мужем не собирали. Думали, что если и начнется, то будет, как в 2014 году. В случае чего — эвакуируемся в направлении Херсона. Мы не ожидали , что окажемся в осаде.
Утром 24-го мне позвонила мама и сказала , что началась война. Я как раз работала в реанимационном отделении. Открыла новости и все поняла. Потом на работу приехал муж (он тоже врач), привез документы. На всякий случай мы пошли в магазин, но полки были уже почти пустые.
В больницу привозили первых пострадавших , жителей области, с осколочными ранениями от взрывов. Когда россияне подошли к городу и начались обстрелы, скорые привозили уже по три-четыре человека. Работы становилось все больше. Поэтому из реанимационного отделения я перешла в приемное, где тогда был только один врач-терапевт. Мы стабилизировали пациентов перед операциями. Меня спасло то, что в университете я ходила в так называемый хирургический кружок. Терапевт очень профессионально использовал дефибриллятор.
Людмила Васковская. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаКаждый врач тогда работал по всем специальностям одновременно , поскольку персонала осталось очень мало — только те, кто в ночь на 24-е был на дежурстве. Многие не вышли на работу: кто-то уехал, кто-то не смог из-за обстрелов, у кого-то были лежачие родственники. Но вышли студенты медицинского университета, которые подрабатывали у нас медсестрами и медбратьями.
В первый же день наш коллектив собрался , чтобы обсудить, как действовать. Мы начали вспоминать, что нам говорили в университете о ситуациях военного времени, в частности, вспомнили о маркировке пациентов разноцветными карточками, в зависимости от состояния. Стандартно это должно выглядеть так: людей в критическом состоянии, которым требуется неотложная помощь, обозначают красными карточками, тех, у кого состояние критическое, но жизнь пока вне опасности, — желтыми. Зелеными — тех, чьей жизни ничего не угрожает. Но во время войны все это не работает. Персонал не был к такому готов. Нам приходилось выбирать, кого спасать, хотя мы до последнего верили, что сможем помочь всем. Но когда одновременно привозят десять человек, конечно, всех спасти невозможно. Никакие медицинские протоколы уже не действовали.
Людмила Васковская. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаЕдинственный раз я расплакалась , когда к нам привезли троих ребят, которые играли во дворе в футбол, и возле них упала бомба. Одному ампутировали ногу, у другого было ранение грудной клетки. А третий, к сожалению, погиб. Отец плакал над телом сына прямо в операционной. Обычно ты держишься, не показываешь эмоций, но тогда было очень больно. Все это сняли журналисты, и их кадры потом вошли в документальный фильм «20 дней в Мариуполе». Хорошо, что в больнице были корреспонденты.
Благодаря им мир увидел , что происходит в нашем городе. Не будь этих материалов, вопрос: «А в Мариуполе действительно было так , как рассказывают?» — звучал бы чаще.
Когда вокруг столько смертей , в коридорах на полу лежат раненые и кричат, как им больно, тебя переполняют ужасные эмоции. Мы, врачи, привыкли к ранам после ДТП, к смертям пожилых людей после инсультов, а тут все совсем иначе. Мы никогда не видели столько погибших детей. С каждым днем раненых становилось все больше, но эмоции не притуплялись. К такому невозможно привыкнуть.
Нас спасала механическая и монотонная работа. Она давала ощущение , что даже в этом аду ты кому-то нужен. Если ты опустишь руки и начнешь паниковать, от этого будет хуже и тебе, и окружающим. Благодаря работе мы отключались от мыслей о том, в какую пропасть летит наш мир.
Во время войны плохие люди становятся еще хуже , а хорошие — лучше. Несмотря на то, что вокруг разворачивалась невероятная трагедия, было и много любви. Наш медбрат решил, что именно сейчас настал момент сделать предложение девушке. Он бежал к ней через весь город. Летели ракеты, падали бомбы, Мариуполь накрывало «Градами». Медбрат все-таки добрался до девушки, сделал ей предложение и вернулся на работу.
С каждым днем в больнице становилось все меньше еды и медикаментов. Некоторые люди тогда мародерствовали в магазинах и аптеках , а часть добычи приносили в больницу и отдавали нам. Я им благодарна. Мы питались печеньем: съел одно — и можно работать дальше.
2 марта пропала связь. Я бегала на восьмой этаж — там возле одного из окон можно было поймать сеть. Это было очень опасно , ведь в любой момент верхние этажи могли сложиться от российской ракеты или бомбы. Я отправляла СМСки семье — родители с сестрами жили в то время в харьковском метро. А через несколько дней снова поднималась на восьмой этаж , и тогда приходил ответ, что с ними все в порядке. Для меня вести от родных были важнее всего.
Людмила Васковская. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаНа третью неделю большой войны через нас прошла линия фронта. 13 марта в больнице уже были россияне. Сначала здание «зачистил» спецназ. Они искали военных , раздевали парней — нет ли у них синяков от прикладов, патриотических татуировок. Потом пришли так называемые солдаты «ДНР» и «ЛНР». И тут начался кошмар.
Большинство — наркоманы. Они сами в этом признавались , просили хоть что-нибудь им вколоть. Эти «военные», в основном бывшие заключенные, вышибали двери в кабинеты — искали препараты. С ними невозможно было разговаривать. Я им сказала: «У нас ничего нет , все уже использовали. Если вы нас убьете, кто вам поможет?» А они в ответ: «Как это — ничего нет? Это же больница!»
Когда пришел «русский мир» , медперсонал и пострадавшие перебрались с первого этажа в подвал. Там стоял жуткий холод, спать было невозможно. Мы нашли ковидные комбинезоны, но в них не становилось теплее. Начали появляться мысли, что все погибнут.
Тогда мы с коллегами окончательно поняли: надо уезжать. Не было ни света , ни воды. Мы даже не могли стерилизовать инструменты — мыли всё грязной водой.
15 марта. Сцена как из фильма: ночь , горит свечка, а мы сидим и думаем, что делать. Довольно быстро решили выезжать утром — до Запорожья было недалеко. Но сначала нужно было договориться с главным россиянином, которого все называли Осетином, чтобы нам позволили выйти из больницы. Оккупанты постоянно повторяли: выйдет кто — расстреляем. Надо было придумать причину. Мужчины сказали, что нам надо проведать родных, и это сработало. Мы вышли в хирургических костюмах, накинули куртки — и по машинам.
Наша колонна состояла из 17 машин , в каждой по 5-6 человек. Мы ехали по абсолютно пустой дороге. Прошли 15 блокпостов. Оккупанты не понимали, кто мы и откуда: «Врачи? Ну , проезжайте». Когда мы добрались до украинского блокпоста , наши солдаты удивились: «Вы откуда? Там линия фронта , идут бои». То , что мы приехали в Запорожье целыми и невредимыми, — настоящее чудо.
Но уехали не все. В моем близком кругу не было врачей с пророссийскими взглядами , но уже после нашего отъезда коллеги рассказывали, что кое-кто в больнице радовался приходу «русского мира». Когда россияне полностью оккупировали Мариуполь, эти врачи повесили в своих кабинетах флаги России и портреты Путина. Они видели, как РФ уничтожает их город , как соседи закапывают во дворах тела убитых россиянами родственников, и все равно потом записывали для Путина видеопоздравления ко дню рождения, пели ему песни. Предатели.
Людмила Васковская. Фото: Каролина Йондерко / Новая ПольшаЯ не впервые покидаю свой дом. До 2018 года я жила в Донецке. Потом приезжала туда время от времени , чтобы посмотреть, все ли в порядке с нашим домом. Там уже не было ни друзей, ни близких, с которыми я поддерживала бы отношения. Единственное, что меня грело в Донецке, — это воспоминания.
И теперь я не хочу возвращаться в Мариуполь , несмотря на то, что наша квартира цела, хотя и разграблена. Вещи — дело наживное. Главное, что мы выжили.
Теперь я понимаю , что мой дом там, где мои родные, а не собственные квадратные метры. Пусть это будет съемная квартира, зато все рядом, и ты знаешь, что у них всё хорошо. И в Донецке, и в Мариуполе люди уже другие. Я не вижу там своего будущего.
Сейчас я живу и работаю в Киеве , в Мариупольской больнице №2. Дирекции нашей больницы удалось собрать часть коллектива, мы сняли помещение в столице и работаем. В Киеве у нас временный юридический адрес. Если в Мариуполе у нас было три крыла, восемь этажей и десять операционных, то здесь — только маленькое поликлиническое отделение, восемь палат и две операционные. Но у нас работают почти все хирургические отделения: хирургия, травматология, урология, нейрохирургия, эндоскопия. К нам присоединились коллеги из Краматорского кардиологического центра. На сегодняшний день у нас около 100 человек персонала.
Большинство пациентов — мариупольцы. Но обращаются и другие переселенцы , например, из Херсона. В больницу приходит все больше киевлян: они поняли, что уровень помощи у нас ни в чем не уступает местным клиникам, а очереди намного меньше.
Чуть ли не каждый день вспоминается , чтó было в Мариуполе. Например, когда я на работе, и звучит сигнал воздушной тревоги, летят дроны, и нужно спускаться с пациентами в подвал, — в такие моменты думаешь о кошмарном марте 2022-го. Война продолжается, мы каждый день видим страдания людей, каждый раз вспоминаем, как страшно было в Мариуполе, и понимаем, как тяжело тем, кто переживает это сейчас. Хочется, чтобы война закончилась.
Записал Евгений Приходько
Перевод с украинского Никиты Кузнецова
