Ален Безансон:
Гитлеровский нацизм и коммунизм — в равной мере преступные системы: обе допустили массовые преступления и геноцид, обе растлевали миллионы людей. Однако историческая память относится к ним по-разному: если о преступлениях фашизма всё время напоминают, то, пожалуй, в большинстве стран, вышедших из-под власти коммунистов, об их преступлениях забывают, а о наказании ответственных за убийства, заключение в тюрьмах, разорение и одурманивание двух или трех поколений вообще не было речи. Откуда берется асимметрия в отношении к нацизму и коммунизму?
Во-первых, нацизм более известен, так как союзники настежь раскрыли его «шкаф со скелетами», к тому же западные страны на себе испытали зверства, совершенные гитлеровцами. Советский же ГУЛАГ и его китайский аналог, лаогай — это нечто отдаленное и весьма туманное.
Во-вторых, еврейский народ взял на себя миссию напоминать о преступлениях нацизма. Человечество должно быть благодарно евреям за то, что геноцид, учиненный фашистами, не был предан забвению.
В-третьих, нацизм и коммунизм были ошибочно помещены на противоположных полюсах политического спектра — правом и левом. Многие интеллектуалы причислили коммунизм к левым силам, приняв видимость коварных коммунистических лозунгов за действительность. Корни же нацизма усматривали в правой идеологии. А между тем, итальянский и германский фашизм корнями уходят в левую демагогию.
В-четвертых, военный союз демократических государств с Советским Союзом во время войны против гитлеровской Германии ослабил защиту Запада от коммунизма и породил своего рода интеллектуальную блокаду. Демократические страны понесли тяжелые жертвы во имя победы над Гитлером, а потом у них не хватило сил для того, чтобы остановить советский режим. Стремясь сохранить равновесие, они в конечном счете помогли коммунистам удержаться.
В-пятых, крупнейшим достижением советских идеологов было то, что они распространили и навязали свою систему классификации политических режимов: социализм противопоставили капитализму, причем социализм отождествлялся ими с советским строем.
В-шестых, большую роль сыграла слабость групп людей, способных сохранить память о власти коммунистов. Нацизм господствовал в течение 12 лет, в то время как европейский коммунизм просуществовал 50-70 лет. За это продолжительное время общество было сокрушено, элиты постепенно уничтожены или подвергнуты перевоспитанию. Господствовал обман, предательство, нравственное растление. Большинство самостоятельно мыслящих людей было лишено возможностей ознакомиться со своей историей и потеряло способность к анализу. После распада тоталитарной системы труднее всего возродить нравственные принципы и интеллектуальные способности. Германия была в более выгодном положении, чем постсоветская Россия: у Гитлера не хватило времени на то, чтобы уничтожить гражданское общество.
В-седьмых, амнезия, с которой мы имеем дело в случае коммунизма, приводит к тому, что память о нацизме оказывается гипертрофированной. А между тем хорошей, честной памяти было бы достаточно, чтобы осудить обе системы.
На наших глазах создается лживая история; было бы плохо, если бы мы именно такую историю передали будущим поколениям.[1]
Лешек Колаковский:
Мой друг Ален Безансон представляет длинный перечень причин, объясняющих поразительную асимметрию в восприятии коммунизма и нацизма, а также расхождения в критериях оценки этих двух игрушек великой Госпожи Истории. Несомненно, все эти причины названы правильно, однако мне представляется, что общая картина, начертанная Безансоном, требует поправок.
В самом ли деле национал-социализм и коммунизм — это близнецы-братья? Такое вполне возможно: как и в случае любого исторического парадокса, мы найдем аргументы и за, и против.
В одном случае мы имеем дело с тоталитарной системой, исходящей из идеи превосходства расы или нации, осуществляющей соответствующую политику и, следовательно, не нуждающейся в каком-то «ложном сознании». В другом — со столь же тоталитарной, которая опирается на идеологию интернационализма, равенства, гуманизма и обращается к таким ценностям, как общность людей, братство народов, всеобщий мир, обещает освобождение от тирании, конец нищеты и безработицы, объявляет приход государства благоденствия и т.п.
Нацизм не нуждался в крупном обмане, он более или менее откровенно говорил, что он такое.
Коммунизм же был воплощением лжи, был ложью монументальной, чуть ли не возвышенной по своему размаху. Разница небольшая? Не думаю. Вся история коммунистических режимов свидетельствует о значимости этого вопроса. Коммунизм многие годы притягивал людей иной породы, чем те, которых заворожил фашизм: он увлекал тех, кто действительно верил в человечество и представлял себе, что ярмо нищеты и безработицы скоро будет сброшено; что милитаризму, национальным и расовым преследованиям, ненависти, войнам скоро придет конец.
Все эти иллюзии, какими бы фантастическими они ни казались несколько лет спустя, имели свои последствия. Именно благодаря ним в недрах коммунизма могли появиться его противники и критики. Прославленное высказывание Игнацио Силоне о том, что решающий бой разгорится между коммунистами и бывшими коммунистами, было, наверное, сильно преувеличенным, но, тем не менее, последние действительно сыграли существенную роль в процессе, который подорвал систему изнутри и привел к ее окончательному падению. Многие коммунисты, которые отреклись от лживой веры, могли ее успешно атаковать именно потому, что раньше сами были приверженцами этой идеологии. Их голос был услышан и отразился широким эхом именно благодаря их прошлому.
Другой источник слепоты — западные единомышленники, приезжавшие в Советский Союз и до, и после войны и восхвалявшие его (хотя были и исключения: Антон Цилига, Панаит Истрати, некоторые польские писатели). Ничего подобного, пожалуй, не происходило в отношении нацистской Германии. Эти паломники в царство коммунизма сильно способствовали утверждению лжи.
Более того, большевизм в России с самого начала был террористическим режимом, но сперва ему не нужно было скрываться за личиной всеобъемлющего обмана. Его лживость нарастала постепенно, достигнув апогея в период позднего сталинизма. Коммунизм делал первые шаги в атмосфере идеологической подлинности. Называть его бесплодным было бы несправедливо: коммунизм как культурная формация оставил до сих пор заметные и весьма важные следы в истории литературы, поэзии, кино, театра, живописи. Разумеется, по мере укрепления твердыни сталинской лжи, количество достойных произведений уменьшалось. Некоторое возрождение культуры произошло во время войны и сразу после нее, но источники его вдохновения были скорее патриотическими, чем коммунистическими. Тогда-то и вышло в свет несколько стоящих произведений. Можно ли то же самое сказать об истории культуры нацизма? Я полагаю, нельзя. В культуре нацизм принес только опустошение и вандализм.
Ответ узника
Исходя из такого диагноза, можно спросить: разве умирающий в Воркуте зэк должен был чувствовать себя довольным и счастливым, из-за того, что он избежал такой же участи в Дахау? Это мой демагогический вопрос, и не следует приписывать его Безансону. Отвечаю: нет. Следует, однако, добавить, что в то время, когда коммунистическая вера была еще жива, степень идейной преданности и дух самопожертвования ее приверженцев были поразительными. Многие коммунисты в ГУЛАГе отказывались отречься от своей веры, а многие из тех, кому удалось пережить кошмар лагерей и вернуться (например, в Польшу), с энтузиазмом участвовали в сталинской политике.
Разумеется, это свидетельствует всего лишь о силе фанатизма, а не о нравственном превосходстве коммунизма, однако интересно проанализировать условия, которые могли привести к подобной степени ослепления.
Если считать по количеству трупов, достижения Сталина намного масштабнее, чем Гитлера. Трудно, однако, сравнивать их по этому критерию, учитывая, что нацистское государство просуществовало только 12 лет и в это время шла страшная война, а коммунизм овладел многими странами, в том числе страной с самым большим населением в мире, где с трудом замечается убыток 50 миллионов человек. Между тем, это не единственный и даже не самый важный критерий при исторических сопоставлениях (хотя, полагаю, это мнение не разделили бы те, кто стоял под виселицей).
Различия в рамках коммунизма
В странах «народной демократии» в период сталинизма, то есть в первые послевоенные годы, совершались убийства как по приговорам суда, так и внесудебные (позднее тоже, но реже). Были пытки, устрашение, показательные процессы против партийных руководителей (за исключением Польши и ГДР, где подобные дела готовились, но после смерти Сталина следствие было прекращено). Были репрессии по отношению к крестьянам, чтобы принудить их к коллективизации, а также по отношению к мелким предпринимателям и ремесленникам. Однако по сравнению с тем, что пережил советский народ, это умеренные неприятности, не заслуживающие названия геноцида (в отличие от огромных чисток 30-х годов, переселения целых народов во время войны или масштабной системы лагерей).
Повсюду за довольно короткое время наступил прогресс в области градостроительства, индустриализации, а также образования: университеты и другие вузы идеологически переориентировались, но, к счастью, это не было необратимо, в чем можно было убедиться, когда положение в странах соцлагеря улучшилось. Стало быть, прогресс был значительным, хотя его и нельзя считать заслугой коммунистов. Он шел во всей Европе, притом в странах соцлагеря намного медленнее, чем в остальных. И все же следует подчеркнуть, что он имел место и там тоже, что дает еще один повод считать абсурдным мнение, будто бы у гитлеровской оккупации и «народной демократии» одна и та же природа.
Правда, жестокость коммунистической диктатуры долгое время недооценивалась, умышленно замалчивалась или просто не была известна на Западе, и Ален Безансон очень точно определил причины этого явления. Однако неверно считать, что после 1989 года польская оппозиция, во главе с примасом католической Церкви, рекомендовала «забыть и простить». Простить иногда можно, но забывать — нельзя, и мне кажется, что Ален Безансон не смог бы найти цитаты, подтверждающей его тезис.
Когда я смотрю на книги в моей библиотеке, у меня нет ощущения, что подлинная история коммунизма была забыта и оставлена без анализа: я вижу произведения Конквиста, Пайпса, Геллера, Некрича, Солженицына, Волкогонова, Улама, Малии и еще десятков американских, российских, польских и других авторов, в том числе и некоего Алена Безансона. В Польше об эпохе правления коммунистов написана обширная историческая литература и мемуары, и постоянно появляются новые публикации. Открытие советских архивов, как и предполагали, оказалось плодотворным. (Говорят, что их опять закрывают, но ходят слухи, что ключ к этому кладу — валюта. Ах, этот вездесущий капитализм!)
Эволюция коммунизма
У коммунистической системы, разумеется, не было механизма, благодаря которому она могла бы преобразоваться в правовое государство. Тем не менее, нелепо утверждать, что она все время была неподвижным монолитом, где не могли проходить никакие социальные процессы, не зависящие от Политбюро. Общество подвергалось глубоким преобразованиям, а аппарат власти часто был вынужден подчиняться воздействию внешней силы. Прославленный доклад Хрущева, разумеется, не был голосом новообращенного демократа — скорее воплем раба, разорвавшего цепи. Но прежде всего это был пакт безопасности партийного аппарата, заботившегося о том, чтобы никому впредь не позволить настолько сосредоточить в своих руках власть, насколько это сделал Сталин. Именно из-за масштаба деспотизма секретари ЦК и маршалы, не говоря уже обо всех остальных, были столь неуверенными в завтрашнем дне. Этот вынужденный обстоятельствами доклад реально изменил положение в стране (помню, в 1956 году французские коммунисты не хотели верить, что он существовал, а между тем мы читали текст в подлиннике).
Во всех странах соцлагеря после смерти Сталина продолжала существовать воля к сохранению системы, но, несмотря на периоды застоя и рецидивов, тоталитарные черты системы слабели — под воздействием экономических катастроф, а иногда даже под нажимом общественности. Идеология вскоре потеряла свою жизнеспособность, и никто больше не воспринимал ее всерьез. Нелепо было бы утверждать, что целью реформ Горбачева было обмануть Запад, а в реальности они ничего в СССР не меняли.
Никто не сомневается, что он не хотел развала Советского Союза — он хотел сделать систему более действенной и понимал, что это требует свободного обмена информацией. В результате, как и многие другие реформаторы, он уничтожил то, что предполагал усовершенствовать. Я бывал в Москве в эпоху Горбачева и видел, что там появилась свобода слова, независимые газеты и агентства печати. Люди высказывались без стеснения, без страха и говорили обо всем. Кто посмеет утверждать, что свобода слова, разрушившая советскую власть — это незначительная деталь?
Коммунистическая идеология не может ужиться со свободой слова; впрочем, я знаю одного теоретика, который тогда признал, что согласно теории, ни Горбачева, ни Валенсы вообще не может быть.
Успехи на выборах так называемых посткоммунистических партий в большинстве стран, покинувших «империю зла» (равно как и сопротивление крестьян ликвидации колхозов) удивительны и неожиданны. О причинах этих странных «шагов назад» написано много, и они тоже не вписываются в теорию, которая предполагает, что коммунистическая власть — это единая и монолитная громада.
Весомость различий
Я не хотел бы повторять нелепость, провозглашенную Троцким, который считал, что большевизм и нацизм похожи друг на друга только по нескольким поверхностным признакам, как, например, отмена выборов, но у них явно различная сущность, разная классовая натура и т.д. Напротив, я убежден, что обе системы были сходны по многим и притом весьма существенным параметрам. Внушать, что различия незначительны, — это недопустимый догматизм. Но важно помнить, что из рядов сторонников коммунизма вели свою родословную многие его позднейшие критики и противники, обращавшиеся (хотя бы на некоторое время) к тем же идеологическим стереотипам, освободиться от которых система не могла, но которые гротескно противоречили действительности. Этот факт доказывает, что генеалогические различия все же имели существенное значение. Коммунизм был выродившимся отпрыском Просвещения, нацизм же — уродливым ублюдком романтизма.
Родословную тоталитаризма можно проследить как угодно далеко: Платон, Блаженный Августин, Гоббс, Гегель, Фихте, Гельвеций, Копт. Правда, нацизм родился отчасти как реакция на большевизм, но это не вносит ничего нового в спор о сущности того или другого. Ведь и успехи коммунизма в Европе частично можно объяснить реакцией на ужасы Первой мировой войны, но какие выводы можно сделать из этого неоспоримого факта?
Общее понятие «коммунизм» вполне правомочно, несмотря на многие его разновидности и внутренние конфликты, точно так же, как правомочно понятие «млекопитающие». Однако вкупе с сильными эмоциями (вполне понятными), которые испытывают антикоммунисты, это понятие может привести нас к суждению, что реальную ситуацию в коммунистических стран следует рассматривать, исходя из неизменной природы тоталитаризма, а не на основе эмпирического анализа. Из этого может следовать, что различия между режимом Пол Пота в Камбодже и положением в Польше или Венгрии во второй половине 80-х годов мелки и незначительны: тут — коммунизм и там — коммунизм. Подобное утверждение (которое я, конечно, не приписываю Безансону), своей «мудростью» превосходящее даже упомянутое замечание Троцкого, — это не только издевательство над действительностью: оно вдобавок оскорбляет людей, которые жили в этих странах. А если мы еще добавим, что различия между нацизмом и коммунизмом несущественны, то отсюда следует, что Польша при гитлеровской оккупации и Польша при «народной демократии» — это, если опустить мелкие детали, одно и то же. Попробуйте убедить в этом того, кто сам там жил!
