Еще одна машина скорой припарковалась возле приемного отделения. Марта , врач-ординатор, знает, что у них уже нет ни одного свободного места. В машине, которая ездила от больницы к больнице несколько часов, не хватает кислорода. Кажется, что зараженный вирусом пациент вот-вот начнет задыхаться. «Мы протянули трубку с кислородом через больничное окно прямо в машину , больше я ничего сделать не могла. Пациенты уже лежали на матрасах прямо на полу» , — говорит Марта.
* * *
Врачи , с которыми я говорил с самого начала эпидемии, часто спрашивали: «Вы не знаете , где государство?» В экстремальных ситуациях многое видится гораздо отчетливей и ярче. Про серьезные проблемы польской системы здравоохранения говорилось много лет , но пандемия особенно ясно показала всем нам, что к чему.
Майя , врач-вирусолог призналась в своем разочаровании: «Вы знаете , я всегда жила в убеждении, что мы хоть как-то подготовлены к кризисным ситуациям: как государство, как воеводство или как больница, и что в случае чего придет кто-нибудь умный и скажет: “Слушайте, мы должны действовать вот по такой схеме, обозначить входы, создать изолированные помещения”. А когда пришел кризис, то оказалось, что нет никого такого. И чтобы что-то начало работать, это должны делать мы сами».
Слово «сами» не было преувеличением.
«Перестройку нашего приемного отделения под нужды сегодняшнего дня во многом сделали благодаря активистам , — рассказывает Арлета , сотрудница отделения неотложной помощи в крупной больнице. — Коллектив отделения сам разработал план , мы нашли людей, которые купили и привезли материалы. И мы вместе с ними тут горбатились с перфораторами. А дирекция смотрела на это и была очень довольна. Потому что все сделали, не тратя денег. И даже тендер объявлять не пришлось».
Поначалу все делалось на чистом энтузиазме. Зигмунт , молодой анестезиолог, отправленный на работу в ковидную больницу, рассказывал: добровольцы шили маски, кафе привозили в больницы еду, одна мастерская подарила специальные комбинезоны, а военные дали палатки и медицинские противогазы.
— Я был на дежурстве с моими коллегами , тоже молодыми врачами. И подумал: «С чем мы, блин, идем на эту войну? Вооружившись словом “миссия”»?...
— А как твоя семья к этому относится?
— Жена все понимает. А я боюсь с ней разговаривать. Как я ей скажу , что на два месяца исчезну из дома? Как она справится с сыном и двумя дочерьми? А если я не вернусь? Как она сама выплатит ипотеку?
Когда эпидемия притихла , власть перестала ею интересоваться. И осенью оказалось, что к очередной, значительно более сильной волне вируса мы снова не готовы.
* * *
Недавно отделение скорой помощи в городе Мелец попросило жителей о помощи: «Если у вас есть медицинский кислород или вы знаете , где его можно купить, свяжитесь с нами». На призыв откликнулись в том числе добровольцы из пожарной службы.
Доктор С. , врач отделения скорой помощи в районной больнице в Малопольше, говорит, что на его территории медики используют уже свои последние резервы:
— Последние , отложенные на черный день аппараты ИВЛ пошли в ход. Почти нет резервов. Начинаются дилеммы.
— То есть?
— Кого подключать к аппарату , а кого нет. У нас нет расписанных медицинских процедур или этических предписаний, которые бы сейчас помогли. Я остался с этими дилеммами один на один.
К последним двум аппаратам искусственной вентиляции легких С. подключил мужчину старше 50 , известного в округе алкоголика с предельно расшатанным здоровьем, и пациентку, которая недавно перенесла рак с пересадкой почки и последующую длительную терапию и была очень ослаблена.
— Я буду жесток: первый пациент , если переживет ковид, все равно протянет еще максимум несколько лет — сопьется и умрет. А пациентка, по моему мнению и мнению анестезиолога, скорее всего не справится с вирусом.
— Вы думаете о том , имеет ли все это смысл?
— У меня в голове крутится такой сценарий: вдруг какая-то наша медсестра из отделения внезапно получает положительный результат ковидного теста и нуждается в аппарате ИВЛ.
— И что тогда? Вы подумаете: «Быть может , стоило придержать оборудование для такого случая? Или может…»
— Вы сами все понимаете.
У страха много обличий. Внештатные медбратья , которые работают по контракту, боятся, что в случае заражения или необходимости сидеть на карантине они не смогут брать дежурства на скорой и зарабатывать, а значит — платить кредиты и содержать свои семьи.
Медики боятся также за родных: «Вернусь домой и всех заражу. Не хочу им навредить». Боятся , что их будут унижать. «Наши семьи страдают , — говорит Магда. — Например , мой ребенок не играет со сверстниками, потому что если кто-то из них заболеет, все будут говорить, что это из-за него. Я не хочу, чтобы он попал в такую ситуацию».
Страх поселился также в больницах. Вирус изначально был одной большой неизвестностью. Медработники боятся , что не справятся, совершат ошибку, не смогут помочь. Тем более что из-за пандемии все перевернулось с ног на голову: их всю жизнь учили, что умирающего надо спасать любой ценой, а сейчас приоритеты поменялись. Был приказ, чтобы медработники первым делом надевали защитную одежду, обезопасили от вируса себя и остальных сотрудников.
Бартек , врач-спасатель, работающий в бригаде скорой помощи, говорит: «Человек задыхается , а я на лестничной клетке надеваю комбинезон. Семья в бешенстве: “Спасайте человека! Что это, б****, такое!” Проходит несколько минут. Я все еще переодеваюсь, а они сходят с ума».
Больше всего медики боятся того , что им придется принимать решение, кому жить, а кому умирать. Кого подключить к последнему свободному аппарату. Как говорил доктор С., начинаются дилеммы.
* * *
Врач-анестезиолог Михал , одетый в комбинезон, с медицинской маской и защитным пластиковым щитком на лице, сидит на металлическом табурете, окруженный мониторами. Цветные линии, бегущие по экранам, говорят о том, что и так было видно невооруженным глазом: лежащие на койках старики с прозрачной кожей держатся за жизнь лишь благодаря силе привычки . Врач немного может для них сделать.
Он просто следит за работой аппаратов ИВЛ. Иногда разрядом дефибриллятора возвращает уставших беглецов , отправляющихся на тот свет. Чаще всего его работа ограничивается реакцией на сигнал тревоги. Когда заканчивается лекарство, Михал неспешно встает и добавляет новую дозу. Старики проваливаются в наркотический сон, который врачи называют медицинской комой.
— Так лучше , — говорит мне Михал.
— То есть как?
— Чтобы умирали во сне.
После дежурства Михал возвращается в пустую квартиру. Окна его дома выходят на больницу. Семья выехала из квартиры сразу после того , как все началось. Если бы кто-то сфотографировал измученного Михала, его портрет мог бы стать символом этого времени.
Слово «одиночество» лучше всего описывает пандемию. Врачи в одиночестве принимают самые сложные решения , в одиночестве справляются со страхом, усталостью, бессилием. Их пациенты отрезаны от семьи, они одиноко лежат в закрытых палатах. Медики, которые о них заботятся, — это всего лишь фигуры в белых комбинезонах, защитных масках и очках, едва напоминающие человека. Зараженные болеют в одиночестве, и в одиночестве умирают.
* * *
Смерть от ковида ужасает. В больницы попадают пожилые люди , не всегда понимающие, что с ними происходит.
Я помогал одной из таких пациенток: огромные испуганные глаза , в анализах — безнадежный уровень кислорода в крови. Я видел, как она медленно уходит из жизни. Когда женщина почувствовала, что я к ней прикасаюсь, она схватила мою руку. Как будто в последний момент хотела еще раз почувствовать прикосновение человека.
Марта говорит , что это частое явление: из-за ковида человеку не хватает кислорода, и тогда организм начинает паниковать: «Пациенты иногда хватают за руку. Некоторые еще в состоянии прошептать “побудь со мной”».
Перевод Яны Карпенко
В тексте использованы фрагменты книги автора «Критическое состояние».
