Жизнь Станислава Лема можно поделить на два периода: львовский (более короткий) и краковский (более продолжительный). Во Львове он родился и рос, начал сочинять стихи и написал первый рассказ. А в Кракове стал всемирно известным писателем и кандидатом на Нобелевскую премию.
Станислав Лем. Фото: Александр Ялосиньский / ForumПубличные упоминания о львовском периоде долгое время были для Лема табу. Наконец, в 1966 году он издал воспоминания «Высокий Замок», а в начале 1980-х даже немного рассказал о Львове своим биографам. Но и письменные воспоминания, и устные рассказы фрагментарны. Писатель больше скрыл, чем сообщил. Например, литературовед Станислав Бересь, готовя книгу об известном фантасте, попросил его рассказать немного семейных историй.
Если речь идет о моих отношениях с отцом и матерью, я хотел бы ограничиться тем, что написал в «Высоком Замке». Здесь и далее цитаты приводятся в переводе Владимира Борисова, Виктора Язневича.
Его Львов — это одиночество, отсутствие не только близких друзей, но и вообще знакомых. Это увлечение игрушечными машинками, моторчиками, электростатическими устройствами.
Действие мемуарного «Высокого Замка» завершается 1939 годом. Разумеется, в 1960-х Лем не мог писать о том, что творила советская власть во Львове в 1939–1941 годах. А может, и не хотел. Впрочем, что бы он там написал? Что в том же 1939-м, окончив гимназию, подал документы в Политехнический институт, а его не приняли из-за «буржуазного происхождения»? Что благодаря протекции друзей отца, известного врача, его буквально запихнули в Медицинский институт, иначе оккупанты мобилизовали бы его в ненавистную Красную армию? Или, может, он должен был описать тот кошмар, когда во время Холокоста нацепил на одежду шестиконечную звезду и носил с собой смертельную дозу яда? Или рассказать о том, как бежал из гетто и скрывался у знакомых, обдумывая варианты поведения в случае, если попадет в руки гестапо? Жуткие воспоминания. Хотя в некоторых послевоенных произведениях Лем, расставив только ему понятные автобиог рафические «опознавательные знаки», наделил персонажей — в очень завуалированной форме — собственными переживаниями тех страшных времен.
Например, в 1946 году Лем, студент медицинского факультета Ягеллонского университета и автор ряда публикаций в периодике, завершил роман «Человек с Марса», где главный герой, американец Макмур, так же как и автор когда-то изучал медицину и сотрудничал со СМИ. Действие так же происходит во время Второй мировой войны. В Нью-Йорке Макмура хватают гангстеры, надевают на него наручники. Герой уверен, что это агенты гестапо, и прикидывает, какую тактику выбрать.
И позже ужасы пережитого во время оккупации не оставляли писателя. В 1968 году он отважился упомянуть о львовском погроме 1941 года, но сделал это по всем правилам литературной конспирации. В романе «Глас Господа» действие тоже происходит в США. Один из участников секретного научного проекта по фамилии Раппопорт вспоминает, как в 1942 году ему пришлось выносить сотни трупов из тюремного подвала во двор. На самом деле этим Раппопортом был сам Лем, и было это не в 1942-м, а в 1941 году. И трупы — заключенные советской тюрьмы «Бригидки», которых энкавэдэшники расстреляли, когда бежали из Львова.
Трилогия по принуждению
Отец пришел домой и сказал, что мы должны ехать, иначе мы станем советскими гражданами. Это страшно! Нужно было ехать, иначе нас бы вывезли.
После Второй мировой войны Лемы покинули Львов — у семьи, которую коммунисты считали «буржуазной», перспективы были не радужными. Но на решение бежать повлияло и желание жить в Польше. Лемы взяли с собой несколько чемоданов и пару книг. Все остальное — мебель, отцовские медицинские инструменты, внушительную библиотеку с книгами на польском, французском, немецком языках — пришлось оставить.
Почему Лемы выбрали Краков? Потому, что там поселился друг родителей, тоже недавний беженец из Львова.
Он приготовил нам пристанище. Там было только две комнаты. Он с женой жил в одной, а мы с матерью и отцом — в другой.
Отец Станислава Лема настоял, чтобы сын продолжил изучать медицину в Ягеллонском университете. Параллельно с учебой студент писал стихи и носил свои сочинения по редакциям. Ему везде отказывали. Наконец журнал Tygodnik Powszechny напечатал стихи Лема, а еженедельник Kuźnica — несколько рассказов. Слава? Вовсе нет. Однокурсники не скрывали, что считают поэтические экзерсисы товарища графоманией. Тогда Лем забросил рифмы и написал роман «Больница Преображения». Нет-нет, не фантастический. Полностью реалистичное произведение — рассказ о молодом враче (да, опять врач!), который в начале Второй мировой, получив диплом, устраивается на работу в психиатрическую лечебницу, но с приходом нацистов оказывается перед сложным выбором — оккупанты требуют уничтожить пациентов.
Попытка издать роман открыла начинающему писателю глаза на литературный процесс изнутри. Варшавское издательство Książka i Wiedza заинтересовалось рукописью и подписало договор с автором. И началось. Редакторы, доказывая, что произведение идеологически вредное, декадентское и контрреволюционное, заставили Лема сделать одного из героев коммунистом, добавить новых персонажей, изменить сюжет. Этого им показалось мало. От автора потребовали продолжения сюжета и поставили ультиматум: иначе книга не выйдет.
Станислав Лем. Фото: Войцех Земек / WikipediaВторой том романа правили в том же духе, а потом велели Лему написать третий, заключительный. Издательский кошмар длился четыре года. Наконец в печати вышла трилогия «Неутраченное время», в которой первоначальный замысел почти не просматривался. Когда Станислав Лем стал известным писателем, какое-то издательство предложило переиздать трилогию. Он дал согласие только на первый, да и то — в авторской версии.
«Дно дна» и другие фильмы
Фантастом Лем стал почти случайно. В 1950 году молодой автор, уже подписавший договор с издательством об издании трилогии, получил путевку в Закопане, в Дом литераторов. Там он подружился с каким-то толстяком — они вместе ходили на прогулки в горы, беседовали о литературе. Однажды зашел разговор о том, что в стране не хватает польской фантастики. Лем заметил, что в детстве зачитывался Гербертом Уэллсом и что современных польских фантастов действительно нет. Собеседник поинтересовался, смог бы Лем — конечно, если бы имел в кармане соглашение с издательством, — написать фантастический роман. Пан Станислав ответил утвердительно и разговор перешел на что-то другое. Спустя месяц, уже в Кракове, Лем получил по почте договор от варшавского издательства Czytelnik. Оказалось, что толстяк из Закопане — его директор.
В следующем году вышел роман «Астронавты», ставший литературным дебютом Лема («Больница преображения» появилась три года спустя). «Астронавтов» расхватали в книжных магазинах как горячие пирожки. Лем решил повторить успех и продолжил работать в жанре фантастики. Парадоксально, но если бы не издательские муки с трилогией, отнявшие у автора кучу сил, нервов и времени, все могло бы сложиться иначе: Лем дебютировал бы в 1948-м романом «Больница Преображения», получил бы положительные рецензии и новые издательские предложения — и писал бы реалистические произведения.
«Астронавты» стали также первым произведением Лема, переведенным на иностранный язык — книга вышла в Восточной Германии. Затем ее взялись переводить в СССР, и писатель убедился, что решение покинуть «первое в мире социалистическое государство» было абсолютно правильным. Начались проблемы с цензурой, редакторы настаивали на существенных изменениях в тексте, а вполне оптимистичный финал требовали сделать еще более оптимистичным. Лем разозлился и заявил, что не изменит ни одной запятой. Ему объяснили, что в таком случае книга вообще не выйдет. «Нет — так нет», — ответил писатель, потому что после эпопеи с трилогией решил, что больше не пойдет ни на какие компромиссы. Упрямство себя оправдало — после годовой задержки роман вышел на русском языке без каких-либо серьезных изменений.
Станислав Лем. Фото: Мариуш Кубик / WikipediaНо и это еще не все. «Астронавты» стали первой экранизированной книгой Лема. Восточногерманский режиссер Курт Метциг снял фильм «Безмолвная звезда», который получил приз «Золотой астероид» на Международном кинофестивале фантастических фильмов в Триесте, а также был куплен для проката в США, где шел под названием «Планета смерти». Лем остался крайне недоволен картиной («Это дно дна», — оценил он фильм) и даже намеревался убрать свое имя из титров.
Лем вообще терпеть не мог экранизации своих произведений. Он даже поругался с Андреем Тарковским из-за «Соляриса», хотя фильм произвел фурор на престижнейшем Каннском международном кинофестивале, получив специальный приз жюри и награду кинопрессы. Писатель заявил, что не увидел на экране планету Солярис, потому что режиссер снял камерную картину и добавил новых персонажей, сместив тем самым смысловые акценты.
О фильме «Дознание пилота Пиркса» режиссера Марека Пестрака Лем отозвался так: «Почти все сделано грубо и примитивно». А экранизацию «Больницы Преображения», сделанную Эдвардом Жебровским, разнес в пух и прах:
Я недавно написал довольно большое эссе для журнала Pismo, в котором на сценаристов и режиссера вылил огромный ушат помоев.
Жаловался Лем и в письмах, в частности, к американской писательнице-фантастке Урсуле Ле Гуин:
Я не знаю ни одного хорошего научно-фантастического фильма и поэтому я против экранизации моих книг.
Однако утверждать, что Лем не принимал все киноверсии своих произведений, тоже неправильно. Например, ему понравилась телевизионная короткометражка Анджея Вайды «Слоеный пирог». Этому есть объяснение: сценарий написал сам Лем.
В кабинете и за его дверями
Лем держался подальше от Союза польских писателей, а точнее, от той жизнерадостной его части, которая закладывала за воротник и коротала время за пьяными дискуссиями, нередко заканчивавшимися драками. Он даже поселился на окраине города, в 10 километрах от центра. В Кракове, как и во Львове, у писателя не было близких друзей. Далекие планеты были ему ближе, чем реальный мир за окном кабинета. Парадоксально, но его жена, Барбара, терпеть не могла научную фантастику.
Лем вел оживленную переписку с литераторами из многих стран. Она даже заказал ради этого «фирменные» бланки: в левом верхнем углу были напечатаны его имя и фамилия, адрес и номер телефона. Писал Лем сразу на машинке, внося потом ручкой пропущенные буквы. Так ему было комфортнее общаться, чем лично. Когда случалось, что в компании обсуждались произведения коллег, Лем выступал преимущественно с критикой. При этом ожидал, что его собственные произведения будут обсуждать доброжелательно, и искренне удивлялся, когда их тоже разносили. Правда, он не принимал критику близко к сердцу.
В кабинете Лема на книжных полках среди биографий Чаплина и Софи Лорен, книг о кибернетике, астрономии, географии стояла и «История Украины». Да, он свободно читал на украинском.
Во время работы Лем непрерывно курил ментоловые сигареты. Над рукописями долго не засиживался. Если сюжет вдруг заходил в тупик, не насиловал себя творческими поисками, а попросту сжигал неудачные страницы во дворе своего дома.
Лем ложился спать в 10 вечера, просыпался в 4 утра и садился за работу. Несколько раз в неделю подвозил жену (она работала в поликлинике). В такие дни он заглядывал в любимую кондитерскую, где покупал пирожные и марципаны (о пристрастии Лема к сладкому ходили анекдоты), заезжал в отель для иностранных туристов, где читал свежую зарубежную периодику, а также заходил в издательства. Затем возвращался домой, в час дня обедал.
Станислав Лем. Фото: Фридрих Бригитте / Sueddeutsche Zeitung Photo / ForumВ Кракове все знали «лемовозы» — машины яркого цвета, которые писатель постоянно модернизировал. Первое такое авто появилось в конце 1950-х — Р-70 производства Восточной Германии. Поначалу Лем нанимал водителя. Потом сел за руль сам. Водителем он оказался темпераментным — обгонял все машины, которые попадались ему по пути. Это было делом нелегким, потому что «железный мустанг» Лема значительно уступал «шкодам» и «пежо». Но писателя это не останавливало — желание побеждать и быть первым брало верх.
Однажды «лемовоз» съехал в кювет, но, к счастью, все обошлось. Когда модернизированный писателем мотор вдруг глох посреди оживленной трассы, Лем с олимпийским спокойствием выходил из машины, открывал капот и начинал в нем копаться. Впоследствии писатель приобрел машину помощнее, потом — еще более мощную. Краковские водители знали о мальчишеском азарте Лема, поэтому, чтобы не подвергать известного жителя города опасности, немного играли в поддавки, позволяя обогнать себя.
«Я — львовянин»
Станислав Лем не был общественным активистом, не сидел в президиумах, но это не значит, что он был аполитичным. Когда в 1979 году Кремль ввел войска в Афганистан, писатель разорвал отношения с агрессором:
Мое отношение к СССР сейчас такое, что я не могу понять, как вообще мог туда ездить и позволять им меня приветствовать.
Вместе с другими краковскими писателями, входившими в ПЕН-клуб, Станислав Лем готовил отстранение партийных функционеров от руководства Союзом польских писателей. И действительно, на очередном писательском съезде не избрали ни одного партийца. После этого фамилия Лема начала фигурировать в документах службы безопасности, а ее функционеры распускали о нем компрометирующие слухи.
Писатель по-своему способствовал развитию страны. Например, создал Стипендиальный фонд Станислава Лема, чтобы предоставить молодым переводчикам возможность стажироваться за пределами так называемого социалистического блока. Процесс регистрации завершился 10 декабря 1981 года. А через три дня в Польше ввели военное положение. Фонд так и не начал работу.
Военное положение Лем воспринял как возвращение коммунистической диктатуры в сталинском духе и прогнозировал самые печальные сценарии развития событий. Спустя несколько месяцев 61-летний фантаст выехал с семьей в Западный Берлин на писательскую стипендию в Институт перспективных исследований. Позже его пригласили остаться в ФРГ навсегда, но очнулись демоны прошлого — память о временах оккупации. Когда он видел на улице немцев старшего поколения, невольно задумывался: а что эти люди делали во время войны? Поэтому Лем переехал в Вену по приглашению местного Института литературы.
Военное положение отменили летом 1983-го. Но писатель не спешил домой. Он вернулся в Польшу только в 1988-м, когда стало очевидно, что призраки коммунизма отступили в прошлое. Последние 18 лет он прожил в Кракове.
Я — львовянин и останусь львовянином до самой смерти. Тут ничего не изменить. Люди и нации — это не шкаф, который можно переставить из угла в угол.
Лем признавался, что на протяжении всей жизни чувствовал себя в Кракове «искателем убежища» и даже «изгнанником».
Ранние свои книги писатель считал поверхностными. Больше всего он ценил «Кибериаду», «Солярис» и «Голем XIV». К последней испытывал особый сантимент, потому что вложил в нее столько сил и времени, как ни в одну другую. Однако, отвечая на вопрос, у какой из его книг больше шансов стать вневременной, назвал «Кибериаду».
Всю жизнь великий фантаст пытался заглянуть в будущее. Где-то угадал, где-то ошибся. На его надгробии написано на латыни: «Сделал, что умел, остальное пусть сделают более талантливые».
Переводчик Полина Козеренко, редактор Ольга Чехова
