Я поляк и по крови, и душой. Люблю польский народ превыше всего, но с точки зрения искусства не знаю, что означает «народ» или «человечество». Я пишу по-немецки, потому что это язык, который знают во всей Европе. Правда, сами немцы меня бойкотируют, зато я получил большое признание в Чехии и Дании.
В Польше я бы не нашел издателя, а если даже и нашел бы, то всё было бы конфисковано. В России мои произведения запрещены, а в Австрии недавно изъяли весь тираж журнала Die Zeit, потому что там появился критический отклик на мои «Вигилии». Потому я подумываю перебраться во Францию и писать по-французски.
Я родился на Куявах, в деревне Лоево, недалеко от Шимбожа, где появился на свет поэт Ян Каспрович. Мне только что исполнилось 28 лет.
Вот такое письмо 7 мая 1896 года, в свой день рождения, Станислав Пшибышевский написал литературно-театральному критику Мачею Шукевичу, который приглашал его в Краков. Адресант не случайно подчеркивал свою связь с Польшей: польская пресса рассматривала его произведения в контексте немецкой литературы, а благодаря их тематике и поэтике в сочетании с провокационным и распутным (с точки зрения общепринятой морали того времени) стилем жизни автора Пшибышевского воспринимали как чужака.
Он был представителем новой тогда для Польши эстетической доктрины, которая провозглашала «искусство ради искусства», а также — свободу творцов от национальных, социальных и моральных обязательств. Эссе, пьесы, романы и поэзия Пшибышевского пронизаны декадентскими настроениями, изобилуют описаниями патологических состояний психики и непомерного эротизма, в них нередко присутствуют такие скандальные мотивы, как супружеская измена, инцест, оргия и некрофилия. Все это послужило причиной того, что в польских художественных кругах Пшибышевского не воспринимали как польского автора, однако это не мешало краковской творческой молодежи обожать его — как исключительно скандальное и экзотическое явление.
Путь к ницшеанскому «озарению»
Станислав Пшибышевский родился в 1868 году на польских землях, которые входили в состав Пруссии, в семье сельского учителя Юзефа Пшибышевского и Дороты Громбчевской. Он учился в немецкоязычных гимназиях в Торуне и Вонгровеце. Мать научила Станислава неплохо играть на фортепиано, благодаря чему он еще гимназистом подрабатывал, давая частные уроки музыки, а в дальнейшем в любом обществе оказывался в центре внимания: все восхищались его страстной, хоть и не без технических огрех, игрой.
Преподавая, любвеобильный юноша без памяти влюблялся в своих учениц и сестер друзей, превращаясь под влиянием немецкой романтической литературы (особенно Гете) в экзальтированного любовника, страдающего Вертера, который посвящал своим дамам стихи и вел с ними бурную переписку.
Летом 1899 года Пшибышевский покинул малую родину и переехал в Шарлоттенбург (сегодня — один из районов Берлина) изучать архитектуру в Королевском техническом университете.
Станислав увлекся оккультизмом и мистикой, а еще усиленно занимался самообразованием, читал Ибсена, Золя, Ломброзо, Спенсера, Шопенгауэра.
Познакомившись с произведениями Ницше «Так говорил Заратустра» и «Веселая наука», Пшибышевский «пережил озарение» и «испытал духовную трансформацию». Свои метаморфозы новый адепт Ницше описал в письме к Паулине Пайздерской, сестре своего приятеля, архитектора Томаша Пайздерского:
Я набрался смелости разрушить все, во что верил, все, чем гордился сжечь за собой мост, который соединял меня с прежней жизнью. Сейчас я ищу новый путь.
Прежний курс моей духовной монеты оказался фальшивым: дурные инстинкты, бессилие, рабство и т.д. назывались добродетелями, жалостью, угрызениями совести. Теперь новым моим девизом стали внутренняя независимость, здоровый культ тела и чувство собственного достоинства.
Теперь я — радостный. Я жажду жизни, жажду тела. Я стал собой.
Под влиянием ницшеанских идей Пшибышевский бросил архитектуру, в результате чего лишился стипендии.
Я не создан быть архитектором. Вы правы, я ненавижу дворцы и костелы — притоны современных злодеяний. Какой трагедией было бы, если бы мне пришлось еще и самому их строить!
Станислав сразу поступил на медицинский факультет Берлинского университета. Паулине Пайздерской он объяснял свой поступок в характерном для него пафосном тоне тем, что следует своему призванию:
Я люблю людей: когда вижу где-то нищету, боль, страдание, то ощущаю их гораздо глубже, гораздо сильнее, чем собственные.
Я хотел бы всем помочь, хотел бы унять чужую боль, чтобы тем самым укротить свою собственную. Нет врачей, которые излечивают от духовных страданий, но есть те, кто исцеляет от нищеты и физической боли. Я хотел бы быть врачом — доктором умалишенных.
Медицинский факультет Пшибышевский тоже не окончил, потому что, оставшись без стипендии, был вынужден зарабатывать себе на жизнь. Он тайком писал на заказ дипломные работы по гистологии и психофизиологии, а также редактировал польскоязычный социалистический еженедельный журнал Gazeta Robotnicza. Однако Пшибышевский чувствовал все более сильную тягу к литературе.
Король берлинской богемы
В 1892 году Станислав Пшибышевский дебютировал как литературный критик — в эссе «Из психологии творческой личности» он на примере наследия Шопена и Ницше исследовал категорию гениальности. Размышления автора о роли подсознания в творческом процессе, пересыпанные медицинской терминологией, вызвали нешуточный резонанс в немецких литературных кругах.
Станислав Пшибышевский. Источник: Википедия24-летний Пшибышевский очень быстро стал королем берлинской богемы, которая любила собираться в винном погребке «Под черным поросенком». Возле его столика постоянно толпились друзья, поклонницы и случайные гости — они восхищенно слушали, как мастер слова виртуозно дискутирует, шутя и перескакивая с темы на тему.
В этом погребке Пшибышевский доработал свое первое художественное произведение — поэму в прозе «Заупокойная месса» (1893). Она начиналась провокационным парафразом пролога Евангелия от Иоанна: «В начале была похоть».
В «Заупокойной мессе» Пшибышевский — задолго до появления психоаналитических теорий Фрейда — доказывал, что сексуальное влечение есть основа существования.
Слава неординарного поляка ширилась, и однажды шведский писатель и страстный поклонник Ницше Ола Гансон пригласил Пшибышевского в свой дом, где собиралась берлинская литературная богема. Там Станислав познакомился с поэтом Демелем, художником Шеербартом, драматургом Гартлебеном, критиком Бёльше и другими людьми, которые открыли перед ним двери в мир немецкой литературы.
Однажды после полудня в квартире супругов Гансон мы с Пшибышевским познакомились с великим и противоречивым поэтом Стриндбергом. Он не принадлежал к числу тех, кто легко открывает свое сердце, но Пшибышевский мастерски ломал первый лед, поэтому — как и с другими — он подобрал для разговора со Стриндбергом правильную интонацию, которая разрядила царившую вначале напряженную атмосферу. Это ему удалось прежде всего благодаря игре на фортепиано. Я как сейчас вижу: Стриндберг поднимается ко мне, высоко вскидывает брови и говорит с нажимом: «Вот это он играет!» С тех пор эти два диаметрально противоположных человека сблизились, и их сближение после нескольких недель, проведенных совместно за рюмкой — а выпить оба могли много — только укрепилось.
Дружба со шведским драматургом Августом Стриндбергом, который называл Пшибышевского гениальным поляком, была близкой, но непродолжительной. Художники обладали разными жизненными и творческими темпераментами, однако их пути окончательно разошлись из-за красавицы-норвежки Дагни Юль.
Страсть по имени Дагни
Дагни Юль. Источник: ВикипедияПо воспоминаниям современников, Дагни Юль была высокой, стройной, рыжеволосой девушкой ошеломляющей красоты. Она происходила из богатой и влиятельной семьи, была эмансипирована, играла на фортепиано, писала пьесы и рассказы, а также исполняла эротические танцы в кругу ближайших друзей.
Дагни приехала в Берлин в начале 1893 года к своему другу и любовнику Эдварду Мунку.
Мне суждено было познакомиться с ней через несколько месяцев, но еще до того я видел ее мимоходом: гордая и молчаливая, она сидела на ковре в зале, а ее приятель, норвежский художник Эдвард Мунк, развешивал перед выставкой свои картины.
Однако в Берлине Дагни почти сразу оставила Мунка и начала отношения со Стриндбергом, но вскоре бросила и шведа, влюбившись в «гениального поляка», Пшибышевского. 18 августа 1893 года они поженились.
Он — поляк, который не говорил по-польски и писал на немецком дерзкие стихи. Его звали Стах. Она — норвежка, необыкновенно стройная, напоминавшая Мадонну с картин XIII века и смеявшаяся так, что мужчины сходили с ума. Ее звали Духа. Так Пшибышевский ласково называл Дагни — прим. авт. Она пила абсент и не пьянела.
Супруги Пшибышевские постоянно испытывали финансовые затруднения. Привыкшая к достатку Дагни переносила все стоически. Молодые снимали квартиру в престижном районе Берлина на Луизенштрассе, и их квартира с небольшим пианино вскоре стала излюбленным местом встреч местной богемы.
Стах безжалостно колотил по пианино обеими руками. Он играл Шопена, фальшивя, в казачьем ритме. Кто-то из гостей танцевал с Духой. Мунк и Стриндберг наблюдали, сидя за столом. Все трое мужчин были влюблены в Духу — каждый по-своему. И ни один не показывал этого остальным.
Впрочем, ревнивым мужчинам не всегда удавалось сдержать свои эмоции. Например, Эдвард Мунк, которого со Станиславом и Дагни связывал странный эмоциональный клубок обожания, сладострастия и влюбленности, написал тогда серию картин «Ревность». Ключевой мотив — любовный треугольник. На заднем плане одного из полотен Мунк нарисовал под деревом себя и Дагни, которая, как Ева, срывает яблоко, а на переднем плане — темную фигуру Пшибышевского в образе Сатаны.
«Ревность», Эдвард Мунк. Источник: Коллекция Расмуса Мейера«Обнаженная душа» и «Крик» Мунка
Однако Мунк был также благодарен Пшибышевскому, поскольку после скандального закрытия выставки художника в Берлине осенью 1892 года и разгромных рецензий в местной прессе (с упреками в колористической небрежности, отсутствии вкуса и нездоровом эротизме) именно «гениальный поляк» встал на защиту норвежца.
Мало с кем из художников у меня было такое близкое духовное родство, как с Эдвардом Мунком. Причем это чувство взаимно — что он сам часто подчеркивал. В те времена требовалось недюжинное мужество, чтобы отважиться воспринимать Мунка всерьез.
В 1894 году Пшибышевский написал о творчестве Мунка эссе «Психический натурализм». Уже в самом заглавии он определяет стиль художника и новую творческую концепцию, призванную отражать «обнаженную душу» — потайное человеческое естество, лишенное рациональных и социальных наслоений.
Эссе Пшибышевского имело важное значение для Мунка, поскольку открыло ему глаза на его собственное творчество и повлияло на его переход от импрессионизма к экспрессионизму.
После публикации моего эссе о Мунке вся литературная братия была убеждена, что я сошел с ума. Глубоко тронутый Мунк пришел ко мне и сказал: «Я шокирован тем, что кто-то подслушал меня в самые сокровенные мгновения моего творчества, но я тебя тоже подслушал». На следующий день он показал мне свою знаменитую картину «Крик». Невозможно более искусно передать при помощи красок литературное произведение, в данном случае — «Заупокойную мессу».
Плоды внебрачной любви
Союз Станислава и Дагни стал предметом разнообразных сплетен: ни для кого из их окружения не было секретом, что на содержании у Пшибышевского находились его внебрачные дети и их мать, хоть «гениальный поляк» и пытался скрывать этот факт.
8 мая 1891 года на пороге берлинской квартиры Станислава появилась его ученица еще гимназических времен Марта Фердер, чтобы поздравить своего учителя с днем рождения. Она осталась жить у Пшибышевского и одного за другим родила ему троих детей. В феврале 1892 года на свет появился первенец Болеслав, о котором отец спустя много времени писал:
Болесь — плод физиологии, а не любви, потому что Марту я ни минуты не любил, а лишь жалел, жалел, жалел. Она обожала меня до безумия, а я, негодяй, зная это, взял ее эксперимента ради. Ты, Болесь, пришел в этот мир, зачатый на пьяную голову.
Сперва Пшибышевский еще как-то пытался заботиться о Марте и о сыне. Он как раз стал главным редактором еженедельника Gazeta Robotnicza и начал зарабатывать 120 марок в месяц, что почти на год решило его финансовые проблемы. Однако со временем начинающий писатель стал пренебрегать своими родительскими обязанностями, просиживая ночи напролет «Под черным поросенком», распивая алкоголь и крутя романы с другими женщинами.
Второго ребенка, дочь Мечиславу, Марта родила в 1893 году, когда Пшибышевский уже был женат на Дагни. Третьего ребенка Марта зачала от него после того, как в марте 1894 года Дагни из-за финансовых трудностей поехала в родительский дом в Конгсвингере. В мае Пшибышевский отправился вслед за женой. Там, под крылом состоятельного тестя, у него начался более-менее счастливый норвежский период, продолжавшийся чуть больше года.
В феврале 1895-го Марта в одиночестве родила еще одну дочку, Янину. Выживать ей помогал сводный брат Пшибышевского Антоний, который постоянно напоминал «гениальному поляку» о его ответственности, но тщетно. Когда Марта узнала, что у Пшибышевского и Дагни родился сын Зенон (в сентябре 1895-го), у нее случился нервный срыв, который привел к самоубийству. Болеслава взяли под опеку родители Пшибышевского, узнавшие наконец про своих внебрачных внуков, а девочек, которые даже не получили фамилию отца, отдали в приют.
Последствия «сатанинского банкета»
Трагическая смерть Марты при невыясненных обстоятельствах, двухнедельный арест Пшибышевского (по обвинению в доведении до самоубийства), увлечение оккультизмом (в это время он работал над эссе об истории сатанизма), «Синагога Сатаны», 1897. — все это заставило берлинское литературное общество отвернуться от бывшего короля богемы.
Ходили слухи, будто Марта умерла во время аборта, к которому ее вынудил любовник, что он ее отравил, что на месте трагедии он провел сатанинскую мессу.
Так случилось, что у одного из известнейших жрецов литературного храма умерла подруга — добрая девушка с открытым сердцем. Причем умерла она при подозрительных обстоятельствах, так что пришлось вмешаться следственной полиции. Через несколько дней после ее смерти этот декадент в кругу своих последователей заявил, что, желая услышать шорох смерти, окунуться в мистическое наслаждение сатанизма и почувствовать трупное дыхание собственной жертвы, он вместе с женой провел всю ночь в квартире покойной.
Автор этих воспоминаний, критик и драматург Владислав Рабский, только пересказал слухи. И привел другую, более прозаическую версию событий:
А через два дня стали известны подробности этого сатанинского банкета. Оказалось, что декадент уже бог знает сколько месяцев не платил за квартиру, поэтому хозяин велел ему выселяться. Бедолага от отчаяния напился за чужой счет, а потом, в полубессознательном состоянии, отправился в пустую квартиру своей покойной подруги и заночевал там.
Похоже, этот рассказ ближе к истине, однако сплетни живут своей жизнью. Много лет спустя писатель Станислав Цат-Мацкевич (сам он родился в тот год, когда произошла эта трагедия, так что мог лишь слышать старые слухи) писал:
После смерти Марты Пшибышевский две недели сидит в тюрьме по обвинению в убийстве, а потом на целую ночь идет с Дагни в квартиру покойной. Там они ложатся в постель, чтобы через любовные ласки постичь демоническую природу.
После всех этих событий Пшибышевские не захотели оставаться в Берлине и принялись искать возможность уехать из города.
Краковско-львовские страсти
Попытки Станислава и Дагни переехать в Париж закончились неудачей. Зато супругам удалось воспользоваться давним приглашением редактора Шукевича и перебраться в Краков. Там Пшибышевского встретили как звезду, и он очень быстро стал любимцем богемы.
В Кракове Станислав возглавил редакцию журнала Życie — впоследствии одного из главных изданий польского модернизма, — а в его квартире на улице Кармелитской, 53, разумеется, не стихали вечеринки, на которых бывал в том числе и Василь Стефаник. Василь Стефаник (1871—1936) — украинский писатель, мастер психологической новеллы, публицист. Станислав и Дагни окунулись и в водоворот богемной жизни краковских кафе.
Пшибышевский был приветлив со всеми своей пьяной приветливостью. В «Паоне» они с женой употребляли алкоголь в непомерном количестве. Обычно пили они одни, потому что остальные ограничивались черным кофе и чаем. Пани Дагни никогда не напивалась. Под воздействием коньяка, своего любимого напитка, она лишь замирала и бледнела, в отличие от мужа, который краснел и оживлялся. Все заканчивалось дикими, безумными импровизациями на фортепиано.
Мужчины боготворили Дагни. Среди ее краковских поклонников были писатель Тадеуш Бой-Желеньский, а также поэты, братья Станислав и Винцентий Кораб-Бжозовски. В 1901 году Станислав Кораб-Бжозовски наложил на себя руки. Ходили слухи, что причиной была Дагни. Между тем Станислав начал отдаляться от Дагни.
В июне 1899 года Пшибышевский приехал во Львов читать лекции о Шопене. Там у него закрутился роман с женой Яна Каспровича Ядвигой и одновременно — с художницей Анелей Пайонкувной, которая в 1901 году родила дочь Станиславу. Станислава Пшибышевская (1901—1935) впоследствии стала известным драматургом и романисткой.
Отношения Пшибышевского с Дагни превратились в бесконечные скандалы, и в мае в 1901 она уехала на Кавказ со своим любовником, предпринимателем и миллионером Владиславом Эмериком. Меньше чем через месяц в тифлисском «Гранд-отеле» он по неизвестным причинам застрелил Дагни, а затем застрелился сам.
Последние метаморфозы
Ядвига Каспрович. Фото: Йоля Липиньская / geni.comЧерез несколько лет Пшибышевский женился на Ядвиге Каспрович, с которой прожил до конца своих дней. Примечательно, что в мемуарах «Исповедь» Станислав старательно подчеркивает, что никогда не любил Дагни — все для того, чтобы не вызвать ревность новой жены.
Это не единственная метаморфоза, произошедшая с Пшибышевским. Из ревностного последователя принципа «искусство ради искусства» он превратился в пламенного патриота, особенно после возрождения независимой Польши. Кроме того, бывший адепт Ницше и богоборец, автор произведений «Дети Сатаны» и «Синагога Сатаны», которого в свое время называли «печальным Сатаной», он обратился в католицизм. За год до смерти Пшибышевский писал:
Заявляю: я хочу жить и умереть в католической вере, в которой я родился. В своих преступлениях против принципов этой веры я искренне раскаиваюсь и стремлюсь все искупить.
С глубочайшей и самой искренней преданностью,
Станислав Пшибышевский.
Писатель умер 23 ноября 1927 года недалеко от своей малой родины. На его надгробии выбита эпитафия: «Метеор "Молодой Польши"». Эти слова, взятые из произведения самого Пшибышевского, символически подводят итог его жизни — он как яркий метеор стремительно пронесся по небосклону польской литературы, навсегда оставив в ней свой новаторский вклад и легенду о «гениальном поляке».
Источники: S. Przybyszewski, Listy, t.1: 1879—1906, oprac. S. Helsztyński, Warszawa 1937; Katarzyna Badowska, “Godzina cudu”. Miłość i erotyzm w twórczości Stanisława Przybyszewskiego, Łódź 2011; S. Helsztyński, Przybyszewski, Kraków 1966; S. Przybyszewski, Moi współcześni, Warszawa 1959; Krystyna Kolińska, Stachu, jego kobiety i jego dzieci, Warszawa 1994.
Перевод с украинского Валентины Чубаровой
