Не удивительно , что профессор Владислав Бартошевский еще при жизни занял почетное место в пантеоне польских героев. Боец Армии Крайовой, узник концлагеря Аушвиц , участник восстаний, диссидент, один из создателей новой Польши и в то же время — уважаемый историк, популярный публицист и общественный деятель. Что еще нужно, чтобы заслужить высокую оценку современников и благодарность потомков?
При этом , однако, Владислав Бартошевский — очень неудобный герой. Неудобный именно с точки зрения жизненного благоразумия, ведь он всегда выбирал самое трудное решение и был готов бороться, когда большинство соотечественников предпочитало переждать трудные времена. Он помогал польским евреям, когда не только в Польше, но и в целом мире боялись даже говорить об их трагедии. Был готов напоминать о евреях и Холокосте, когда польское коммунистическое начальство культивировало антисемитизм и это имело отклик в обществе. Он был готов сотрудничать с «Радио Свободная Европа», когда многие не то что сотрудничать — даже слушать это радио боялись!
Ни нацистский концентрационный лагерь , ни коммунистические тюрьмы ничему его не научили. Бартошевский постоянно словно лез на рожон, сохраняя при этом свою знаменитую добродушную и немного скептическую улыбку. Он не то чтобы совсем не боялся рисковать, но скорее жил так, будто для порядочного человека никакого риска просто не существует.
Такой человек непременно должен был погибнуть — если не в Аушвице , то в одной из тюрем нового режима. Однако Бартошевский не просто выжил, а прожил долгую и плодотворную жизнь, в которой не останавливался буквально ни на минуту. Свою последнюю речь, посвященную восстанию в Варшавском гетто , он произнес за пять дней до смерти. Такой человек с большой вероятностью мог стать неудачником, маргиналом, а его жизнь стала бы уроком для других — не настолько отчаянных и более здравомыслящих. Нельзя действовать, забывая о последствиях, всё необходимо взвешивать, иногда лучше промолчать, иногда — переждать…
В том-то и парадокс , что Бартошевский еще с юности был счастливым и успешным человеком. Он вытаскивал людей из критических ситуаций, когда, казалось бы, шансов не оставалось. Он сумел выжить в Освенциме. Сумел остаться уважаемым историком и публицистом даже при коммунистах в послевоенной Польше. Он никогда не подстраивался под государство, и в результате государство подстроилось под него. Да, возможно, этим государством была еще не та идеальная Польша, ради которой он боролся с коммунистами. Но это была такая страна, на благо которой он мог работать уже не как диссидент, а как министр иностранных дел и сенатор. И в этой Польше маргиналами оказались как раз те, кто его преследовал.
При этом Бартошевский был человеком , всегда готовым посмеяться: опыт не превратил его в мрачного проповедника. Можно было лишь позавидовать его жизнелюбию, как и его презрительному отношению к дуракам. Израильский институт Яд Вашем назвал его одним из Праведников народов мира. При этом он был праведником не только в своем отношении к Холокосту, но и в отношении ко всей Польше. Его современники буквально шарахались от его праведности, вернее — от его правды. Они никак не могли понять, почему ему до сих пор не все равно. Мол, пожилой человек, при должностях и наградах, почему бы тебе хотя бы сейчас не научиться закрывать глаза на нашу глупость и цинизм? Научиться не замечать.
Однако в том-то и дело , что Бартошевский так не умел и не хотел. Никогда в жизни он не собирался лгать или не замечать правду. И стареть, кстати, он тоже не собирался. Ведь старость — это прежде всего равнодушие, именно поэтому вокруг так много молодых стариков. А Бартошевский до последнего дня оставался романтичным юношей, отягощенным жизненной мудростью.
И уже поэтому он оказался очень неудобным героем.
Перевод с украинского Юнны Коробейниковой
