Однажды, когда я лежал в больнице после тяжелой операции на глазах, раздался телефонный звонок. Мне нельзя было ни смотреть, ни двигаться, ни даже говорить, но мне все-таки принесли трубку, и я услышал голос Анджея Вайды. Он говорил по-русски, сказал, что перезвонит вечером, когда в Берлине будет проходить церемония награждения. В 2003 году на Берлинском международном фестивале Александру Сокурову была присуждена «Премия Свободы», учрежденная Анджеем Вайдой и компанией «Филип Моррис». Я тогда был далек от этого всего: главный вопрос, который меня волновал в тот момент, — буду я видеть или нет. Но его звонок вселил в меня странную легкость — мне сразу стало лучше от того, что он обо мне подумал. Вечером он снова позвонил. Шла трансляция церемонии. А после перезвонил еще раз, и наутро мои боли ушли. Тогда его голос — певучий, с какой-то особенной интонацией — был для меня спасением. Я не ждал такого внимания, а он б ыл на него способен.
Новость о его смерти погрузила меня в состояние тоски. Он был моим собеседником. Он был учителем. Но кроме того, был практиком. Он не был самодовольным всезнайкой, обладал талантом видеть свои системные ошибки и преодолевать их. Помню, как он вглядывался в лицо собеседника. Его поразительную доброту, поразительное умение и желание слушать.
Последний раз я виделся с ним незадолго до его смерти. Я был у него с актрисой Натальей Пантюшковой, когда разрабатывал свой «польский замысел». Вайда даже помогал нам в поисках сценариста. И вот в день нашего отлета он попросил заехать к нему. Мы оказались в небольшом домике с садом. Скромном, уютном. Он ценил деликатность и лаконизм. До этого мы не виделись полтора-два года. И теперь он уже сидел в коляске. Хотя и в таком положении он сохранял завидную подвижность — не было никакого ощущения, что ему столько лет, что жизнь его угасает.
Мы много говорили о фильме, который он начал снимать. Речь идет о последнем фильме Вайды «Послеобразы» (2016). Он задавал вопросы по тонкостям технологии, по работе с массовкой. Я вспомнил, как когда-то он расспрашивал меня о «Катыни», и я обмолвился, что на большом экране массовые сцены мне показались очень искусственными, в том числе по актерской работе. Я сказал это ему, и вдруг внутри все похолодело — так же не делают! Зачем я? А он как-то очень горячо с этим согласился. Потом добавил от себя еще что-то о недостатках «Катыни». У него не было комплексов. Он был человеком огромного художественного дарования и профессионализма.
Анджей Вайда и Александр Сокуров на премьере фильма Вайды «Катынь» в Москве, 2010. Источник: polit.ruИ вот теперь мы говорили о массовых сценах в новом фильме, о том, как избежать этой искусственности. Он рассказывал о декорациях и атмосфере, о взаимоотношениях между героями, о том, как он будет ставить свет, делать грим. Я спрашивал о том, как он набирал актеров, как добивался от них понимания. Ведь в кино пришло поколение, которое не застало тоталитарного режима, они не чувствуют эту атмосферу, не знают ее. Его это беспокоило. О предстоящей работе он говорил: «Это будут большие, тяжелые ступени».
Он учил каждым своим словом, но никогда не говорил о том, что у него можно чему-то научиться. Ему казалось, что учиться должен он. Это просто вежливость, конечно. Я счастлив, что могу назвать его своим учителем.
Я не помню, какой фильм Вайды я увидел первым. Я воспринимал его кино не отдельными фильмами. Я пил его как воду. Все не мог насытиться его динамикой, энергетикой. Например, «Все на продажу». Конечно, это очень формальная, очень режиссерская картина, но такую картину невозможно сделать, если у тебя нет предтечи. Откуда эта свежесть? Поляки по способу передачи эмоций, по скорости перехода из одного состояния в другое очень близки русскому характеру. Эта скорость определяет и Вайду. Посмотрите, какой честный и чистый у него монтаж. В нем нет особых подтекстов, как у той же французской новой волны. Мимо моды Вайда пролетел как ангел. Ничто его не коснулось, он не болел этими болезнями. Разве что польской болезнью «историзма».
Анджей Вайда и Александр Сокуров на премьере фильма Вайды «Катынь» в Москве, 2010. Источник: polit.ruДа, он не мог погружаться в глубинные взаимоотношения людей, как тот же Бергман. Он не был в той степени религиозен. Он был социален, был на переднем крае, жил на кухне, где все время что-то жарилось, в то время как Бергман мог позволить себе уйти в гостиную или даже в сад. Его не волновало, что происходит в замке, пока речь не заходила о вопросах налогообложения. Тогда он мог вспыхнуть, уехать из страны. А вот Вайда не мог быть вне Польши. Сюжеты его рождались из польской реальности.
Когда мы с ним встретились последний раз, был теплый день, мы пили чай, разговаривали. Я не думал, что это последняя встреча. Не было чувства, что его энергетика уходит. Человеку честному и чистому с возрастом часто дается еще что-то, что не позволяет душе затухать.
Записал Василий Степанов
Благодарим журнал «Сеанс» за возможность публикации материала.
