Все, кто интересуется Польшей, знают, что Яцек Качмарский — это такой польский Высоцкий. Всенародно любимый бард, кумир публики, автор песни «Стены», которая стала гимном «Солидарности». Однако не всем известно, что ее автор был человеком сложным и неоднократно говорил, что эта песня была понята неправильно. Почему? Об этом ниже.
Я познакомился с Яцеком в Париже в 1982 году, после того, как в Польше было объявлено военное положение и певец решил не возвращаться на родину из турне по Европе. Любимым местом сборищ польских политэмигрантов был тогда клуб-бар с оптимистичным названием «Зима — ваша, весна — наша». Тогда это был популярный лозунг, но весны этой пришлось ждать еще несколько лет.
Яцек был уже широко известен в Польше и часто выступал и в этом клубе, и вообще в компаниях польских политэмигрантов, где мы часто бывали с моим другом и коллегой Натальей Горбаневской. Пели там иногда, кстати, и советские песни — Наталья тогда мрачнела и выходила.
Cам Яцек любил цитировать высказывание одного западного знатока, что большевистская революция не победила бы, если бы не ее захватывающие песни, и признавался, что именно они послужили источником вдохновения для создания «Стен». Но откуда он их знал?
Качмарский родился 22 марта 1957 года в семье, которую вполне можно назвать номенклатурной. Его отец много лет был председателем правления Союза польских художников, мать и отец учились в СССР. Яцека воспитывал дед — дипломат, заместитель министра науки Польши. Так что записей официальных советских песен в доме хватало.
Песни Яцек начал писать уже в 15-летнем возрасте, но переломным моментом стал для него квартирник Владимира Высоцкого, состоявшийся весной 1974 года в доме кинорежиссера Ежи Гофмана и его русской жены Вали. Там он впервые услышал «Охоту на волков», и Высоцкий стал для него примером и учителем. Яцек начал подражать ему, имитируя даже знаменитую «хрипоту» (что было нелегко, поскольку у него была возрастная ломка голоса). Вскоре он написал первую свою серьезную песню «Охота на волчат».
Настоящая слава пришла вместе со «Стенами». В 1987 году, в интервью подпольному журналу «Индекс», Качмарский говорил: «Я написал „Стены” в 1978 году, и это была песня о моем недоверии к любым массовым движениям. Я услышал запись Льюса Льяка, пение многотысячной толпы и представил себе ситуацию — как эгоист и человек, который ценит в жизни индивидуализм, — когда кто-то создает нечто очень красивое (потому что это красивейшая песня!), а потом автора лишают его произведения, его присваивают себе люди. И эта баллада сама напророчила себе такую судьбу — с ней случилось то же самое».
Что он имел в виду? Вот фрагмент этой песни, которую знала и пела вся Польша.
Зубы решеток вырви у стен!
Клетки ломай, оковы рви!
Пусть стены рухнут, рухнут, рухнут,
Похоронят старый мир!
(...) Кумиров в прах, булыжник в кулак —
Ты за нас или нет, гражданин?
Кто одинок — тот наш злейший враг!
А певец был все так же один.
Он видел ровный марш толпы,
Молча прислушиваясь к шагам.
А стены росли, росли, росли,
Цепи гремели на ногах...
(здесь и ниже — стихи в переводе А. Базилевского)
Однако после «трансформации» 1989 года Качмарский добавил другой вариант последнего куплета, который звучал теперь в настоящем времени:
Он видел ровный марш толпы,
Молча прислушиваясь к шагам.
А стены росли, росли, росли,
Цепи гремели на ногах...
Он видит ровный марш толпы,
Молча прислушиваясь к шагам.
А стены растут, растут, растут,
Цепи грохочут на ногах...
В книге-интервью, изданной в 1995 году, Качмарский говорил:
«На самом деле мои песни — не только антикоммунистические. Как и большинство произведений Высоцкого, они — за свободу и достоинство личности. Не только коммунизм преследует индивидуума. Я написал песню о том, как произведение перестает быть собственностью автора и становится достоянием толпы. Оно оставляет автора в одиночестве и начинает служить в качестве массового марша — такого марша, который уничтожает противника и сосредотачивается на поисках врага. Но, разумеется, поляки тогда воспринимали рефрен буквально. И отбрасывали завершающие строфы».
После возвращения в Польшу весной 1990 года Качмарский с огромным успехом выступает с концертами, записывает пластинки, пишет книги.
Одна из них, «Автопортрет с негодяем», послужила причиной обострения отношений как с деятелями радикального крыла прежней оппозиции, так и с теми, кто благодаря договоренности с коммунистами приобрел огромное влияние и даже вошел в правительство. Все считали, что Качмарский в своей книге их высмеял. «Каждый может оступиться» — прокомментировал ее Адам Михник. И если прежде Качмарский всегда отождествлял себя с кругом Gazeta Wyborcza, то теперь она оказалась единственным изданием, которое обошло книгу полным молчанием.
В 1995 году Качмарский переехал в Австралию. Пять лет спустя он дал интервью газете Trybuna, где впервые рассказал о том, как он видит современную Польшу и разрывающие ее противоречия.
«На протяжении многих лет, благодаря моей общественной и политической роли, я был в некотором роде невольником событий, и Австралия для меня — рай, дающий полную свободу творчества.
В эпоху упадка коммунизма быть на стороне угнетаемых было вопросом порядочности. Но несправедливость порождает ненависть, особенно если она сочетается с бессилием.
На мой взгляд, реальной проблемой польской интеллектуальной и общественной жизни является нежелание рассматривать человеческие аспекты наших действий. Все постоянно парализовано политкорректностью. Что касается поляризации, то это та же проблема, что и во время военного положения. Если что-то появлялось в подпольной прессе, то это мог быть абсолютный мусор, но это было хорошо и правильно, потому что это было наше. Но то, что печаталось официально, могло быть очень качественным, но считалось плохим, потому что это было издано коммунистами.
Когда я езжу с концертами в глубокую провинцию, где людям едва удается сводить концы с концами, то мое сердце сжимается и я чувствую полную беспомощность, когда эти люди приходят ко мне и спрашивают: “пан Яцек, и зачем было разрушать эти стены?”»
В 2002 году Качмарский заболел раком гортани. Он надеялся, что не придется делать операцию, поскольку знал, что она безвозвратно повредит его голосовые связки. Но избежать ее не удалось — и потом он уже не мог петь, а говорил лишь с помощью специальной коробочки. В точности как Веничка Ерофеев.
Яцек Качмарский скончался 10 апреля 2004 года. Вспомнить его сегодня можно словами из его «Эпитафии Владимиру Высоцкому»:
Только помните меня что будет сил,
Хоть мелькнул я перед вами словно тень,
Затопите баньку, чтобы камень — в пыль,
Я вернусь, когда настанет день.
(перевод Г.Погожевой)
