Катажина Кубисёвская: До 1989 года люди с инвалидностью были в Польше практически невидимыми.
Анна Дымна: В счастливой социалистической стране не могло быть инвалидов. В 1973 году я испытала шок , когда, будучи молодой актрисой, поехала в Лондон с «Ноябрьской ночью»спектакль краковского Старого театра им. Хелены Моджеевской по пьесе Станислава Выспяньского — прим.пер.. Я подумала: «Вот несчастный народ , сколько здесь инвалидов, а у нас все здоровые». Когда много лет спустя я проводила отпуск в Дембках с маленьким сыном, я наблюдала на пляже за семьей, в которой был мальчик с детским церебральным параличом. Это я сейчас знаю, а тогда еще не отличала ДЦП от синдрома Дауна. Родители все время смеялись вместе с ребенком, а до меня не доходило, как это возможно, чтобы настолько больной человек мог так радоваться.
КК: Родители рассказывали вам о людях с инвалидностью?
АД: В общем-то , нет, в нашей семье их не было. Впервые я столкнулась с беспомощностью, когда заболел дедушка. Несколько месяцев он не вставал с постели, а я, пятнадцатилетняя, переворачивала и мыла его, мне только было немного неловко. В 1996 году у моей мамы была мозговая эмболия. В течение полугода она была полностью парализована, не говорила. Со мной она объяснялась, моргая глазами: раз — означало «да», два раза — «нет». Так мы разговаривали обо всем. Помню, тогда у меня появился рыжий котенок, Чача. Я говорила маме, что пронесу его в больницу, когда никого не будет.
КК: Это ее радовало?
АД: У нее лились слезы , и в то же время она смеялась. Врач мне объяснил: при повреждении мозгового ствола человек реагирует очень эмоционально, но эти реакции смешиваются. Тогда я много читала ей вслух: «Винни-Пуха», стихи Яна Твардовского , беседы с Папой. В свое время Кароль Войтыла проводил надо мной обряд конфирмации в костеле Миссионеров , мама тоже познакомилась с ним.
Каждый день после спектаклей я приходила к ней — делала массаж, маникюр, руки у нее были ухожены как никогда. И еще я ее причесывала, ей это очень нравилось. Это еще с детства был наш ритуал: в воскресенье после обеда мы сидели около приемника, слушали передачу, мама пила кофе, а я тем временем расчесывала ей волосы. Потом мама вдруг похорошела — морщины у нее разгладились, пролежни зажили. Она умерла во сне — молодой и улыбающейся.
КК: Кончились ее страдания.
АД: Вся моя нынешняя деятельность — благодаря ей. Она была бухгалтером , но ей бы работать врачом или медсестрой. Мама привлекала людей, с ней им было хорошо. Добрый человек. Она не говорила, что нужно помогать другим, а просто: «Знаешь, Малгося — так меня называли дома, — если тебе хочется кричать, петь — пожалуйста, но только проверь сначала, не спит ли Юречек». Юречек — это мой младший брат. Не поучая, она учила главному: не забывай о других, ты не одна. И помогай в самых простых делах. Если у помойки лежал пьяный, мама не делала «фи», а заботливо спрашивала: «Что-то случилось, вам не холодно, вам что-нибудь нужно?»
Учение не пропало даром. Уже взрослой женщиной я как-то шла по улице вместе с моим мужем ВеславомВеслав Дымный (1936-1978) — художник, актер, киносценарист, поэт, прозаик и сатирик — прим.пер. , и перед нами неожиданно рухнул какой-то парень, ударившись головой о бордюр. Я наклоняюсь, хочу ему помочь, а он, совершенно пьяный, начинает меня душить, обзывая последними словами. Дымный только сказал: «Аня, ты поосторожней с этой своей помощью, а то однажды кто-нибудь тебя за это задушит».
КК: То есть уже с детства у вас были четкие жизненные ориентиры?
АД: Такое детство — это капитал. Сейчас , если мне тяжело, я всегда обращаюсь к нему, это помогает. Отец — болезненно честный, антикоммунист, за что «народная власть» отравляла ему жизнь. Золотые руки: он даже смастерил маме духовку — она, правда, била током и странно нагревалась, но печь можно было. В доме не жаловались, что чего-то не хватает, а ведь жили бедно. Мы многое ухитрялись делать сами, елочные игрушки начинали клеить еще в октябре, и до самого декабря по дому валялся цветной картон и папиросная бумага. Теперь мы с друзьями и родными тоже лепим к Рождеству вертепы и фигурки из соленого теста.
КК: Вы даже трудоустраиваете подопечных в своем фонде , как Януша Свитая.
АД: Однажды меня замучили звонками журналисты. Говорят , что полностью парализованный мужчина двадцати с чем-то лет просит об эвтаназии, и спрашивают мое мнение. Тогда у меня была генеральная репетиция «Орестеи», и я попросила их оставить меня в покое. Но, вернувшись домой, включила телевизор и в новостях вижу этого парня, с которым, оказывается, знакома. Он как-то обращался в фонд за помощью, и мы купили ему насос для откачивания мокроты и противопролежневый матрац. Когда я сообразила, что это Януш просит права прекратить поддерживающую терапию, я тут же позвонила ему и отругала на чем свет стоит. «От безделья маешься, — кричу, — может, тебе делом заняться?» А потом думаю: «Господи, что я ему такое говорю». Ведь на самом-то деле, прося об эвтаназии, Януш умолял о жизни. Он ощущал себя балластом для окружающих, хотя у него фантастические родители, которые о нем заботятся. Но Януш представлял себе, что произойдет, когда они умрут и он окажется в доме социальной опеки, или, как он говорил, «в комнате с закрашенными окнами», где все будут ждать его смерти. А ведь это парень, у которого внутри бурлит энергия, как лава в вулкане.
Итак , Януша взяли на работу в фонд на полставки. Довольно комично выглядел обязательный противопожарный инструктаж. Я говорю: «Если загорится, то отлей», а Януш в ответ: «Не могу, у меня ж катетер». Шутки глупые, но примерно в таком духе проходили наши разговоры. Януш много раз пытался сдать экзамены на аттестат зрелости, но всякий раз заваливал математику. Он оправдывался тем, что, пока он, отвечая на вопрос по геометрии, объяснит, куда должна вести линия, время экзамена закончится: из-за аппарата искуственной вентиляции легких Януш говорит очень медленно. Я даже думала попросить министра образования, чтобы ему простили эту «матику», она же не была обязательной. Но Януш уперся и в этом году сдал. Сейчас он приступает к занятиям на факультете психологии.
КК: Какой он работник?
АД: Фантастический. Ему доверяют , он непринужденно устанавливает контакт с людьми, подкошенными болезнью. Со мной больные сохраняют дистанцию — мол, актриса, ясное дело: вечная красота, молодость и никаких болезней, что такая баба может знать о жизни. Я ведь иногда слышу о себе: моралистка, изображает Матерь Божью. Я познакомилась со многими людьми, подобными Янушу. Дружу с Пшемеком, который тоже когда-то просил эвтаназию. Красивый молодой мужчина: блондин с голубыми глазами.
КК: Парализованный ниже пояса после автомобильной аварии.
АД: У него появлялись невыносимые пролежни , он просто гнил, его уже не хотели лечить ни в какой больнице. Я позвонила по вопросу о Пшемеке врачу, которая его вела. «О чем вы? — удивилась она. — Ведь он уже никогда не сможет пошевелить ногами». А я говорю: «Но он страдает». Врач: «Его место в доме опеки, мы ничем не поможем». Тогда я позвонила знакомому доктору, который направил его в ожоговую клинику, где Пшемека подлечили, мужик взял себя в руки и теперь на коляске ездит по всей Польше, а в последнее время даже по Ирландии. Он показывает, что люди с инвалидностью могут пробудить в себе необыкновенные силы и радость жизни, которые дремлют в каждом. Пшемек теперь силач, он не сдается, недавно даже начал работать в хосписе, поддерживает умирающих.
КК: В возрасте 27 лет вы тоже попали в автомобильную аварию в Венгрии , по пути на съемки фильма Миклоша Янчо. Врачи говорили, что вы уже не будете ходить.
АД: Перед этим несчастным случаем я регулярно , раз в три месяца, переживала трагические события: сначала сгорел мой дом, потом умер муж. От отчаяния меня спасало актерство: я была запрограммирована на то, чтобы каждый вечер играть спектакль. Я работала, как машина, считала, что вот сейчас все само собой закончится. А в этой аварии я потеряла память, не имела понятия, кто я, замужем я или, может, юная девушка. На секунду я приходила в сознание, например, когда мне пришивали палец, и это была страшная боль. Я радовалась, что существую, и снова уплывала. Но когда я уже очнулась по-настоящему, то чувствовала огромную радость. От жизни. А потом меня навестила Эля Каркошка из театра — тогда начала возвращаться память.
КК: А что с радостью?
АД: Она уже никогда меня не покидала. Я уяснила для себя , что человек обязан жить и бороться за каждое мгновение. Тогда я так это не называла, но уже чувствовала. После той аварии я долго восстанавливалась — оказалось, что у меня еще и перелом таза, которого никто не заметил. Меня направили в реабилитационную клинику в Буско-Здруй. Там, подавленная, мучаясь от боли, я как-то делала упражнения в группе пациентов в бассейне, и увидела, как две девушки хохочут и дурачатся в воде. Я с ненавистью посмотрела на них и подумала: «Вот дуры, чему они так радуются?» А когда они вышли из бассейна на бортик, то я увидела, что у одной из них нет обеих ног, а у второй — одной. Я пришла в себя, думала, сгорю от стыда перед самой собой. Вот тогда-то Бог меня и вразумил, по-другому не скажешь. Дал мне знак, чтобы не жаловалась, а увидела, как много мне дано, и радовалась этому. Потом я уже никогда не болтала таких глупостей, хотя порой было тяжело. После операций, то на лодыжке, то на плече, во время упражнений вместе с другими в реабилитационных залах, когда услышу, как кто-то стонет, или самой охота захныкать, я вспоминаю кредо Дымного: «Боль — фигня, главное — сознание».
КК: То есть это была задача , которую вам поставила судьба.
АД: Актерам приходится играть самые разные роли. При коммунистах мне приходило множество писем. Писали люди , измотанные проблемами, о которых они не могли говорить вслух, боясь всего — чиновников, властей, самих себя. А так как в фильмах мои персонажи отличались добротой — Марыся Вильчур, Аня Павлячка, Бася РадзивиллМарыся Вильчур — героиня фильма Ежи Гофмана «Знахарь», Аня Павлячка — героиня фильма «Крутых здесь нет» режиссера Сильвестера Хенчинского, Барбара Радзивилл — знаменитая литовская красавица, жена польского короля Сигизмунда II Августа, которую Анна Дымная сыграла в сериале Януша Маевского «Королева Бона» — прим.пер. — люди проникались ко мне доверием. Однако истории из этих писем давали мне понять , что жизнь не такая веселая штука, как мне казалось. Хуже всего были письма без обратного адреса. Однажды пришло письмо от мужчины, у которого умерла жена. Он один воспитывал пятерых детей. Денег у него не было, никто ему не помогал, дети ходили в школу по очереди, потому что не хватало обуви, так что они носили одну пару попеременно. Этот мужчина продал из дому всё, оставил только телевизор, так как, писал он, когда показывают фильмы со мной, им всем становится лучше.
КК: После 1989 года вам продолжали писать?
АД: Еще как! Ведь тот человек еще боялся , что кому-то может не понравиться его обида на весь мир. А когда власть коммунистов рухнула, то из писем полился океан нищеты и одиночества. Со временем я научилась читать эти письма как следует, потому что иногда писали и обычные аферисты. Одна женщина жалуется, что у нее нет денег на лекарства и ее спасут 100 злотых. Ну, послала я эти 100 злотых, а через две недели эта дама уже пишет, что хочет тысячу: на шубку ей нужно. Или вот пан Францишек писал из тюрьмы: «Сестра Анна Дымная из Старого театра, обращаюсь к тебе за помощью для меня, бедного человека...» Красивые слова, мелкий почерк, а речь шла о том, чтобы прислать «тетрадь в клетки, грелку, ветчинки в баночке, трусов три штуки, чай грузинский» — так этот господин писал. В начале письма вывел такими большими буквами, что у него язвенная болезнь. А в конце приписал карандашом, как бы шепотом, что просит еще «кольцо колбасы или два». Я понятия не имела, за что и какой срок он сидит, но собрала посылку с помощью коллег из театра. Я еще думала, какой прекрасный пример подам своему пятилетнему сыну: людям надо помогать делом, а не болтовней. Отправила я эту посылку. Сначала пришло письмо с благодарностью, прекрасное, написанное библейским языком, обклеенное изображениями святых и с многообещающей фразой: «На свободе я вас найду». А потом стали приходить письма со всей Польши: заключенные ведь слали друг другу малявы, и пошла весть, что в Старом театре есть такая сестра Анна, которая посылки шлет.
КК: Пан Францишек еще объявлялся?
АД: Совсем недавно. «Я снова в тюрьме» , — так начиналось письмо. Но после отправки этих посылок началась эпоха благотворительных балов для всех, кому требуется помощь. На балах я ходила с коробкой, собирала деньги, какой-то пьяный тип шлепнул меня по заднице: «Анечка, блин, держи еще сотенку». Я это искренне ненавидела, в какой-то момент просто чувствовала себя затравленной, ведь не откажешь: сбор на благородные цели. Но уже тогда я видела, что есть люди, которые помогают умно, что можно основать фонд. Но я не лидер по характеру и никогда не думала об этом.
КК: Еще какой лидер!
АД: Нет , нет! Сейчас я учусь, но вообще всегда предпочитала стоять тихоньку сбоку и говорить шепотом. У меня работает 40 человек, и я вижу, как это трудно: руководить ими так, чтобы они были счастливы, чтобы поддерживать их увлеченность и хорошо использовать их потенциал.
А еще до появления фонда , в конце 90-х, на меня просто с неба свалился о. Тадеуш Исакович-Залеский, чьи мама с сестрой жили подо мной на улице Зыбликевича. Тадек где-то написал в воспоминаниях, что я им несколько раз заливала квартиру. И вот однажды кто-то меня попросил приехать в Радвановицы (где о.Тадеуш руководил центром для своих подопечных) и посидеть в жюри театрально-музыкального конкурса для людей с ментальными нарушениями. Я боялась, но не могла отказать, потому что это был понедельник, и все знали, что в этот день театры не работают, а значит, у меня выходной.
КК: Чего вы боялись?
АД: Того , что будет, когда я окажусь перед этими людьми. Пойму ли я их? Как с ними говорить, чтобы они меня поняли? Ведь мы, актеры, народ избалованный. Обычные люди знают о нас больше, чем мы сами о себе. Но я поехала — и оказалась на другой планете. Десятки странных людей подбегали ко мне, обнимали, читали стихи, пели песни, целовали, называли мамой.
КК: А что с конкурсом?
АД: Он перевернул мои тогдашние представления об искусстве. Я увидела выступления людей , которые часто не способны были говорить, петь, но на сцене отдавали себя целиком, радостно и по-настоящему. Я увидела красоту и истину совсем в другом измерении. Я уже не замечала их инвалидности. Мне тогда хотелось дать призы всем: я и думать не могла о том, что должна кого-то выделить. Так что я учреждала собственные призы, вынимая из сумочки бижутерию, духи и авторучки.
КК: И что было дальше?
АД: Я вернулась домой без сил и благодарила Бога за то , что мой ребенок родился здоровым. В то же время, я сознавала, что произошло нечто важное, что не дает мне покоя, к чему я возвращаюсь мыслями. И я стала приезжать в Радвановицы — то покататься на велосипеде, то на церковную службу. Потом я начала помогать подопечным в постановке спектаклей. Через какое-то время ксендз Залеский наградил меня медалью святого Брата АльбертаСвятой Брат Альберт — в миру Адам Хмелёвский (1845-1916), польский монах-францисканец, основатель католических конгрегаций альбертинцев и альбертинок, живописец, участник восстания 1863-1864 годов. Самоотверженно помогал неимущим и бездомным, в 1989 году причислен к лику святых Папой Иоанном Павлом II — прим.пер.. Он дал мне ее ни за что. Мне было ужасно стыдно — я посвятила людям с инвалидностью всего несколько десятков часов , а вместе со мной медаль получали те, кто отдавал им всю свою жизнь и имущество. Вот я и решила действительно заcлужить эту медаль.
При поддержке мужа я организовала в Театре им. Словацкого фестиваль «Альбертиана» , на котором представлены лучшие любительские театральные коллективы людей с ментальными нарушениями.
КК: Это было в 2001 году , а фонд «Несмотря ни на что» вы основали через два года.
АД: Фонд я основала , потому что подружилась с подопечными приюта в Радвановицах и мне приходилось их спасать, так как некоторые из них потеряли право пользования лечебными мастерскими Фонда Брата Альберта, получавшими дотации от государства. Я не могла смотреть на то, как по воле судьбы их жизнь теряет смысл. Это очень впечатлительные, искренние, беззащитные люди. Они напомнили мне о том, что важнее всего в жизни. И дали мне много пищи для размышлений о нас, «нормальных». Я думала: почему я с такой радостью езжу к ним? И поняла, что с ними я отдыхаю от притворства, уверток, стремления понравиться, приспособиться. Нормально как раз здесь.
КК: Серьезно? Вы не идеализируете?
АД: Люди с ментальными нарушениями — они другие , они самим своим существованием показывают: неважно, стара ты или молода, богата или бедна, худа или толста, главное, что ты есть, что ты близко. Контакт с ними — это такая простая проверка на человечность. Если ты любишь их, они будут любить тебя, это просто. По случаю 10-летия фонда мы открываем в Радвановицах «Долину Солнца» — центр, где будут работать мастерские арт-терапии. Сейчас мы работаем над спектаклем «Франек из долины Солнца» для торжественного открытия. Мои актеры безумно дисциплинированы — в любую погоду готовы к работе. Перед началом репетиции обязательно нужно пообниматься, пожать друг другу руки, затем мы все вместе кричим: «Гип-гип ура!!!» — и за работу. Через часок перерыв на булочку, потом снова работа. И дело движется.
КК: Всегда все так безоблачно?
АД: Чтобы руководить фондом и помогать людям , недостаточно иметь доброе сердце, хотя с душевных порывов все и начинается — нужен тяжкий труд, знания и умение. Поэтому у меня работают профессионалы — терапевты, психологи. Мне необходима безупречная бухгалтерия: мы же ворочаем миллионами, это общественные деньги — у нас без конца проверки, ни один злотый нельзя потратить неправильно. Ну и эти дебри законов и правил, которые постоянно меняются. Когда я строила «Долину Солнца», то планировала, что мы будем продавать поделки моих подопечных, созданные в терапевтических мастерских. Эти деньги я могла бы использовать как часть средств на содержание центра. Но вступили в действие новые правила, и, поскольку я построила «Долину Солнца» на средства «с одного процента»Согласно польскому законодательству, граждане могут по своему выбору перечислить 1% своего подоходного налога одной из неправительственных организаций, занятых общественно полезной работой и включенных в соответствующий реестр — прим.пер. , то есть на государственные деньги, оказалось, что мне нельзя здесь ничего производить и продавать. А ведь это только помогло бы государству, которое должно содержать эти мастерские!
КК: Вам понятно , как видят мир люди с интеллектуальной инвалидностью?
АД: Когда-то в свою программу «Давайте встретимся» я пригласила Лукаша , молодого человека с синдромом Дауна. Я говорила с ним о том, как он видит мир, и в какой-то момент мне пришла в голову идея поменяться ролями, чтобы он провел интервью со мной. Ну он и начал меня спрашивать. Своими вопросами он быстро загнал меня в угол. Они были и простые, и одновременно — очень неудобные. Он показывал на кого-то пальцем и спрашивал: «А ты его любишь?» Я ему говорю, что не могу отвечать на такие интимные вопросы. А Лукаш: «А почему? Ведь ты меня спрашиваешь о том же самом». Или как-то на репетиции один подопечный говорит мне: «Аня, ты сегодня некрасивая, у тебя такие синяки под глазами!» Я на это: «Так нельзя говорить женщине, мне неприятно». А он: «Но я же тебя люблю, а синяки у тебя некрасивые, потому что ты, наверное, не спала». Знаете, это так важно, что кто-то нас любит и с синяками.
КК: Это самое главное.
АД: Недавно у меня был разговор с одним из моих пожилых подопечных , который зовет меня мамой. Спрашиваю: «Сколько тебе лет?» — «67». — «Так я младше тебя на пять лет, мне 62. Я не могу быть твоей мамой». Он страшно расстроился, слезы на глазах. «Тогда кто ты мне?» — спрашивает. «Сестра», — отвечаю я. «Да, хорошо, мама», — говорит он. Ну и я по-прежнему для него мама, впрочем, не только для него. Чудесно иметь столько любимых детей.
Интервью было опубликовано в журнале Tygodnik Powszechny и затем — в русском переводе в «Новой Польше» 12/2013
