Теперь , когда я стою на могиле своего прадеда Якова Зальберга на еврейском кладбище на Повонзках, мне стыдно: как же так, почему я столько лет приезжала, бродила по соседним улицам, стояла в ожидании трамвая прямо перед этой стеной — и не догадывалась, что он здесь? К нему 80 лет никто не приходил.
А может , и не стоило? Он ведь почти счастливчик, мой прадед: успел умереть в гетто в июне сорок первого, но своей смертью, и не узнал о том, что из девятерых его детей и нескольких десятков внуков выживут только две дочери и одна внучка. Не узнал, как остальных увозили в Треблинку. Не увидел горящего гетто , не задохнулся в дыму — ни в пожаре, ни в газовой камере. Может, и прах тревожить не нужно было? Искать могилу, плакать над сохранившейся с того времени плитой, разбирать мешок послевоенных писем, идти по сохранившимся адресам? Нет, все-таки нужно было. Потому что теперь у меня есть еще одна ниточка связи с чудом не прервавшимся родом, еще одна могила, еще один адрес в Варшаве, куда можно прийти, еще одна причина сюда возвращаться. Цепь замкнулась, мы снова вместе — Зальберги и Варшава, — и мы по-прежнему неразлучны. От моего Минска до Варшавы, в сущности, рукой подать.
Все началось с писем. Нет , я и до писем знала, что мама и бабушка — варшавянки, что их родная улица — Твардая, что бабушка в тридцать девятом бежала с моей трехлетней мамой на руках на восток, нелегально перешла границу СССР и осталась жива.
Знала , что бабушка была младшей дочерью в большой семье, что у нее было восьмеро братьев и сестер. Знала, что у семьи бабушки был небольшой магазинчик хрусталя и фарфора в Хале Мировской, Hala Mirowska — торговые ряды в варшавском районе Миров, здание которых было построено на рубеже XIX-XX веков и сохранилось до сих пор. что у ее мужа Ежи Бельзацкого , окончившего варшавскую консерваторию, было нотное издательство GeBe. Правда, кто такой этот Ge, чья фамилия образовала первый слог, я так и не узнала: мой дед умер в 1963 году, и я не успела с ним познакомиться. Еще знала, что в гетто погибли все, кроме бабушкиной старшей сестры Брони, которая сбежала и пряталась у варшавянки Хелены Влодарек, а после войны оказалась в Лондоне.
Ответ Красного Креста о том , что в СССР нет семьи Ежи Бельзацкого. Источник: личный архив Ирины ХалипЗнала , что в середине пятидесятых она нашла бабушку через Красный Крест (причем далеко не с первого раза — сначала ей отвечали, что в СССР таких нет) и что, когда приходили письма с марками с изображением королевы, бабушка начинала плакать. Только потом, много позже, я узнала, что бабушка плакала не от радости, что выжившая сестра ее нашла, а из-за того, что Броня в письмах рассказывала, как погибала их большая семья.
Первое письмо , которое бабушка Ирины Халип получила от сестры Брони в 1956 году. Источник: личный архив Ирины ХалипБабушка все письма хранила. И после ее смерти , при переезде из одной квартиры в другую, мы перевозили эти мешки писем. Но долгое время туда не заглядывали. А потом их начала читать мама. И однажды сказала: «А ты знаешь , оказывается, мой дед Яков умер в июне сорок первого и был похоронен на еврейском кладбище на Повонзках. Могила наверняка не сохранилась, но кто знает?..» И прошлым летом я поехала в Варшаву со стопкой писем.
Спрашиваешь , сестра, как погибли наши родные? То, что погребла земля, со временем нужно забыть. Но их не погребла земля. Их вывезли из Варшавы, как еще полмиллиона варшавских евреев, и отравили в газовых камерах. А тела сожжены. Даже пепла не осталось. Пишешь, что имеешь право знать? А о чем ты хочешь знать? О том, как маленький Геник, сын нашего брата Йоськи, ходил в арийский район, где знакомые католики всегда давали ему что - нибудь поесть и хлеба для семьи? Однажды, возвращаясь в гетто со своим «огромным» скарбом — буханкой хлеба, — он был застрелен немецким жандармом, а труп его втащили в гетто. А может, ты хочешь знать, как жену нашего брата Зигмунта арестовали на арийской улице и посадили в тюрьму, где она умерла от голода? Нет, сестра, никакая сила человеческая не в состоянии вычеркнуть из памяти эти чудовищные воспоминания.
Теперь это и моя память. Я начала ходить по тем улицам , которые упоминала Броня в письмах: Твардая, Велькая, Цеплая, Лешно. И Окоповая, где в 50 метрах от гетто Броня пряталась в квартире Хелены Влодарек.
Ирина Халип у памятника Умшлагплац — бывшей площади , откуда в 1942-1943 годах варшавских евреев вывозили в концлагеря. Фото: Юрий Друг / Новая ПольшаВчера была на траурном заседании памяти погибших в Варшавском гетто. 15 лет , а мне все кажется, что это было совсем недавно. Все ужасы вижу так ясно, будто это произошло вчера. В зале, где проходили торжества, у меня было ощущение, что я — одна из очень немногих, кто собственными глазами видела этот кошмар — горевших заживо евреев. Видела это через занавеску из окна в доме пани Хелены. (Дом, в котором я пряталась у пани Хелены, стоял напротив гетто, в 50 метрах от стены.) Видела, как женщина выбрасывает из окна пылающего дома, с третьего этажа, сверток с ребенком на мостовую. Ночью я не могла спать, лежа на удобной кровати в доме пани Хелены — прислушивалась, как взрывался дом за домом в гетто. Только Бог знает, что я чувствовала тогда и о чем я думала вчера, слушая молитву за погибших мученической смертью в газовых камерах, замученных в гетто, умерших от страшного голода в концлагерях. Не могла справиться с собой и плакала. Моя единственная сестра, прости меня, что пишу об этом. Я не стыжусь слез, потому что ты меня понимаешь.
Но прежде чем оказаться у пани Хелены , прежде чем решиться бежать из гетто, Броня потеряла единственную дочь — четырнадцатилетнюю Стеллу.
13 августа 1942 года всех работников , которые были на фабрике (нас было 10 000 работников‑евреев) заперли в мастерских. Все здание окружила немецкая зондеркоманда. Всех остальных, кто оставался в домах малого гетто, к которому относились улицы Цеплая, Твардая, Простая, Валицув и часть Желязной, — выгнали из домов во дворы, там сформировали колонну из тех несчастных и погнали на сборный пункт, который был, если я не ошибаюсь, на улице Ниской. В тот самый день, когда через несколько часов нас выпустили с фабрики, каждый работник бежал как безумный к себе домой, где у всех оставались дети. У меня на Цеплой я нашла письмо и фотографию Стеллы. На карточке были слова, написанные ее рукой, слова, которые я никогда не забуду: «Мама, меня забрали из дома. Спаси меня!» Я поехала на сборный пункт с надеждой, что, может быть, у меня получится ее спасти. Когда приехала туда, узнала, что эшелон из малого гетто уже уехал. Я уверена, что Стелла погибла 13 или 14 августа в газовой камере. Хотя тогда, в 1942 году, каждый еврей еще надеялся, что, может быть, действительно вывезли на работу, как говорили немцы.
Броня — Мария Венгелек. Великобритания , 1950-е. Источник: личный архив Ирины ХалипТогда Броня приняла решение бежать. Если бы поймали и убили — ну и что , ничего страшного. Совсем не страшно по сравнению с потерей единственного ребенка. Но ей повезло встретить Хелену Влодарек — отважную варшавянку, которая не только спрятала у себя еврейку, живя в 50 метрах от стены гетто и рискуя ежечасно, но и ухитрилась где-то добыть для Брони фальшивые документы. Согласно ним, Броня была католичкой Марией Венгелек, домработницей Влодареков.
И уже в качестве католички Марии вместе с Хеленой Влодарек в 1944 году Броня оказалась в Равенсбрюке. 12 тысяч польских женщин вывезли туда эшелонами. Эти женщины работали по 14 часов в сутки , получая немного брюквы, кружку воды и 200 граммов хлеба в день. Многие из них не дожили до освобождения. Броня и Хелена — дожили. Хелена вернулась домой, в Варшаву. Броня уехала в Лондон. Вышла замуж, стала успешной предпринимательницей. Принципиально не приняла британское гражданство. Она писала бабушке: «Я родилась полькой и умру полькой». Так и прожила 34 года после войны — гражданкой несуществующего государства: Речь Посполитая осталась там , в тридцать девятом. А ПНР была уже чужой страной. И всю свою жизнь Броня посвятила поискам хотя бы какой-нибудь информации о своей семье.
Свою единственную выжившую сестру Гуту — мою бабушку — она нашла через Красный Крест. А в варшавских газетах с помощью Хелены Влодарек она много лет публиковала объявления о поиске родственников и знакомых.
Знакомые находились , просили прислать приглашение в Великобританию. А родственники — нет. Некому было находиться. Броня это знала. Но все равно публиковала объявления. И просила Хелену: «Если встретишь на улице или в трамвае молодую женщину , похожую на меня, подойди к ней и спроси, не знает ли она меня или Стеллу».
Первые письма Броня опасалась посылать своей сестре прямо из Лондона , чтобы не создать ей лишние проблемы: та стала советской гражданкой и всю войну проездила с оркестром Эдди Рознера (ее муж, мой дед Ежи Бельзацкий был одним из создателей и пианистом этого джаз-оркестра). Письма эти приходили и не с Окоповой. Адрес был — улица Злотая, потом — Бялобжеская. Прошлым летом я пошла по этим адресам, как по следам. Не знаю, зачем, но почему-то это было важно. Я нашла внучку Хелены, Эву. Эва рассказала мне, что благодаря спасению еврейки Брони Хелена стала праведницей народов мира, и ее имя увековечено в музее Яд Вашем. А еще она вспомнила, как в шестидесятые Броня присылала Хелене в Варшаву роскошные швейные машины, и Хелена смогла вместе с дочерью открыть кооператив. Мы с Эвой обнялись. Наши умершие родные были бы счастливы. Одна часть моего следопытства закончилась. Вторая, очень важная, осталась.
Броня писала моей бабушке , что их отец, Яков Зальберг, умер 5 июня 1941 года. После войны она пыталась выяснить, сохранилась ли могила: давала объявления, писала письма знакомым, которых находила, и потом с горечью делилась с бабушкой тем, что удалось узнать.
Благодаря письмам из Польши знаю , что кладбище в Варшаве при улице Генсей почти уничтожено и что немцы уничтожили документы. Мне писали, что можно сделать какой‑то памятник. Ты бы хотела в 1972 году поехать в Варшаву и заняться памятником? Если тебе нужно приглашение из Варшавы, напиши мне. Что касается денег, то Хелена даст тебе столько, сколько нужно.
Ни одна из двух выживших сестер так никогда больше и не приехала в Варшаву. Обе умерли уверенными в том , что могила их отца уничтожена во время войны. Я тоже была в этом уверена, и пошла на еврейское кладбище, просто чтобы закончить свое следопытское лето и поставить точку: я все сделала. Я обросла памятью погибшей семьи, как старый якорь водорослями. Я вытаптывала ногами все эти улицы. Лешно, Желязная, Простая, Твардая, Цеплая — это и мое прошлое. Мой город. Моя история. Того дома на Окоповой, где пряталась Броня, давно нет, а я все пытаюсь понять, где именно он находился. Всматриваюсь в лица прохожих: а вдруг это потомки других выживших, и они ходят по этим улицам точно так же, как я, пытаясь найти следы наших предков? Стирают подошвы в поисках теней. Хватаются за любое воспоминание. Ночами всматриваются в старые фотографии и письма. А может, это совсем другие люди, которые и не знают о том, что когда-то было здесь?..
Я пришла на еврейское кладбище , просто чтобы потом позвонить маме — мы с ней вместе читали те письма и вместе плакали — и сказать: ничего не осталось, могила не сохранилась. Но Яков Зальберг был здесь, и это хорошо, что он успел умереть в своей постели, а не в Треблинке, мама.
Но все вышло совершенно по-другому.
Милая пани в окошечке кладбища , когда я зачем-то начала ей сбивчиво рассказывать, зачем я здесь, позвала меня в кабинет директора. Я повторила, что здесь когда-то был похоронен мой прадед. Директор кладбища спросил фамилию, имя, дату смерти — и застучал по клавишам компьютера.
— А вот и есть он у меня! — торжественно сообщил он. — Уцелела могила , идемте.
Ирина Халип у могилы прадеда. Фото: Юрий Друг / Новая ПольшаПо дороге — могила прадеда оказалась в дальнем конце кладбища , сама я никогда в жизни ее не нашла бы, даже зная, что она здесь, — я узнала, что директора кладбища зовут Исраэль Шпильман. А еще — что он пришел туда работать в 2002 году и первым делом начал с блокнотом и ручкой обходить кладбище метр за метром, составляя перечень захоронений. За 17 лет составил список из 90 тысяч могил. Создал электронный каталог, так что сейчас напротив каждой фамилии — сектор, ряд, место. Правда, на местности сориентироваться очень трудно. Поэтому посетителей, которые искали могилы своих родных, Исраэль сам провожал к могиле.
— А мацева у вас богатая , как довоенная. И сохранилась хорошо , — сказал Шпильман, когда мы подошли к могиле моего прадеда Якова Зальберга. И ушел, пообещав дождаться меня на аллее. Наверняка он все это делал не в первый раз. И знал, что всякому, кто нашел спустя много лет родную могилу, нужно остаться там в одиночестве и в молчании. Поэтому я тоже дальше промолчу.
