Когда еще в юности я впервые узнал о Мареке Эдельмане , он вызвал у меня восхищение и недоумение одновременно. Восхищение — потому что он однозначно был моим героем. Сама его жизнь опровергала советские антисемитские мифы того времени. О том, что «евреи не воевали», что они «отсиживались в Ташкенте», что не сопротивлялись Холокосту. Опровергала и другие мифы, не менее лживые — о том, что евреи, способные сопротивляться, появились только в Израиле, а здесь, в Европе, они ходили с Торой и со скрипочкой и в лучшем случае писали стихи и статьи, призывавшие к сопротивлению. Мы ведь тогда мало что знали о еврейских спортивных обществах и военизированных организациях. Для нас в СССР не был культовой фигурой, например, Иосиф Трумпельдор, легендарный предтеча Армии обороны Израиля, который, между прочим, доблестно служил перед репатриацией в армии царской России и был полным кавалером Георгиевского креста. И хоть евреями были и 157 героев Советского Союза, это можно было если не скрыть — ну как скроешь имена людей, которые получили свои награды за военные подвиги? — то, по крайней мере, не заострять на этом внимание. В конце концов, какая разница, кто по национальности тот или иной герой? Все — советские люди.
А вот восстание в Варшавском гетто было еврейским делом. И произошло оно еще до создания Израиля , до Войны за независимость. Фигуры Мордехая Анилевича и Марека Эдельмана напоминали легендарных полководцев эпохи Маккавеев, восставших против римлян в, казалось бы, безнадежной ситуации, но сохранивших стремление своего народа к свободе и независимости. При этом Эдельман был жив, активен и не собирался сдаваться в отстаивании своей позиции: он оставался настоящим эталоном порядочности.
Марек Эдельман. Фото: Цезарий Пекольд / ForumНо вместе с тем я не мог понять того неприятия , с которым этот еврейский национальный герой относился к еврейскому государству. Мне казалось, что человек, профессионально занимавшийся политической деятельностью с юности, не может быть таким зашоренным, что он просто обязан сделать вывод из уроков Второй мировой войны, понять, за что на самом деле погибли такие, как Анилевич. Холокост должен был убедить его в необходимости существования еврейского государства в большей степени, чем любые партийные догмы. Но не убедил.
Я понял Эдельмана , только когда стал часто ездить в Польшу. Я понял, что это не догматизм. Это любовь. Эдельмана часто называют антисионистом. Да, возможно, он и был антисионистом по политическим воззрениям. Но самое главное — он был польским патриотом. Он любил Польшу. Он не просто не хотел — он не мог от нее отказаться. Он не мог отказаться от желания сделать ее лучше. И вместе с тем он был евреем и не хотел, да и не мог отказаться от своего происхождения. Он был евреем, который хотел сделать Польшу лучше. Она не стала его Родиной, она всегда ею была. Это было чувство, которое позволяло ему рисковать жизнью в дни восстания и благополучием в годы коммунистического режима. При этом он прекрасно понимал, что после Холокоста Польша перестала быть еврейским домом, что евреев в ней практически не осталось, что они стали скорее воспоминанием, чем частью повседневной жизни. Что для среднестатистического поляка еврей — это скорее израильтянин, чем соотечественник. Но он хранил в себе довоенный еврейский мир, способный к любви и сопротивлению. Он был настоящим хранителем этого мира, символом его отваги, подлинным героем обоих народов, доказательством того, насколько стремление к свободе важно для их внутреннего устройства.
С годами мое недоумение исчезло просто потому , что я сам проживаю жизнь, которую можно сравнить с жизнью Марека Эдельмана. Не в смысле героизма и самопожертвования — тут смешно даже сравнивать. А в смысле того, что я также ощущаю себя евреем и также воспринимаю Украину как страну, которую хочу сделать лучше. Я теперь понимаю, как это может быть — когда твое чувство произрастает на границах идентичностей, как цветок, который пробивается через трещины асфальтированной дороги. И теперь я восхищаюсь Эдельманом не только потому, что он герой еврейского и польского сопротивления. А просто за то, что он был именно таким — влюбленным, упрямым и верным. Влюбленным в свой народ. Верным Польше.
