На репутации польских писателей есть большое пятно. Они предали свою страну в самый тяжелый момент — когда осенью 1939 года Польшу разорвали надвое Третий рейх и Советский Союз.
1 сентября Германия атаковала Польшу с запада , а 17 сентября Советский Союз присоединился к вторжению с востока. Хронология здесь важна , потому что в первые две недели войны многие поляки бежали от немцев на восток, на территории, которые вскоре занял СССР. Волна беженцев достигла Львова , в то время — важного польского научного и культурного центра. Вновь прибывшие перемешались с местными жителями.
Сперва Львов оборонялся от немецких штурмов , а затем в него вошла советская армия. В то время многие писатели, в межвоенной Польше придерживавшиеся левых взглядов, оказались важнейшей среди поляков группой, на которую смог опереться Сталин. Он действовал в соответствии со своей теорией «инженеров человеческих душ».
«Ничего наши танки не будут стоить , если души у них будут гнилыми, — сказал Сталин в октябре 1932 года во время встречи с советскими писателями. — Вот почему я говорю: производство душ важнее вашего производства танков. И вот почему выпьем за вас , писателей, инженеров человеческих душ!» цитата из публикации «К.Зелинский. Вечер у Горького. Минувшее. Исторический альманах. 10. М.-СП6., 1992»
В сентябре 1939 года он воплотил в жизнь свою веру в литераторов применительно к польским писателям. Именно им предстояло заняться «производством» новых , полезных советской власти поляков. Именно их произведения должны были повлиять на формирование системы ценностей.
Писатели левого толка стали важнейшей группой , через которую советская власть внедряла свою идеологию в польское общество, — на тот момент определенно более значимой, чем довоенные польские коммунисты. Те, после роспуска в 1938 году Коммунистической партии Польши, были разобщены, а кроме того всё еще находились под подозрением Сталина: он по-прежнему видел в них троцкистов и агентов полиции.
Важнейшей фигурой среди польских «инженеров человеческих душ» стала Ванда Василевская. Хотя по масштабу своего литературного таланта она не могла сравниться с лучшими писателями , Василевскую особенно ценил Сталин, благодаря чему она заняла место политического лидера просоветского польского сообщества.
В списке предателей оказались фамилии самых выдающихся польских литераторов: Тадеуш Бой-Желеньский , Владислав Броневский , Юлиан Пшибось, Александр Ват, Адольф Рудницкий, Юлиан Стрыйковский, Станислав Ежи Лец , Люциан Шенвальд, Ежи Путрамент, Леон Хвистек. Все они принадлежали к числу ведущих авторов межвоенной Польши, которых ценили даже их литературные и идеологические противники. Были среди предателей и менее известные фигуры: Софья Дзержинская — жена Феликса Дзержинского, Юлия Бристигер , Адам Шаф или, например, Эльжбета Шемплиньская — она 13 декабря 1939 года опубликовала в газете Czerwony Sztandar стихотворение, в котором разрывала с довоенной Польшей:
Так как нам теперь рыдать по Варшаве?
Как жалеть о кафе , о костелах, о замке
Когда для нас
та Польша
Это Польша буржуев, мерзавцев
офицеров, помещиков, полицейских
Когда для нас Варшава
это столица кривды,
столица террора,
столица бесправья
Таков был и тон публикаций других писателей , объединившихся вокруг этой газеты — органа советской компартии, издававшегося на польском языке тиражом 40 тысяч экземпляров. Одни падали в объятья советской власти по убеждениям — они еще до войны поддерживали левых, закрывая глаза на преступления сталинизма. Другие — по расчету. Третьи же — из страха, ведь советская оккупация сопровождалась насильственной высылкой, затронувшей сотни тысяч поляков.
Литераторы в массовом порядке писали хвалебные статьи о новой действительности и открещивались от довоенной Польши. Им устраивали экскурсии в колхозы , откуда они привозили восторженные материалы. Адам Важик описывал бывший сахарный завод Любомирских, где прежде «из рабочих выжимали золото», и графский дворец, который теперь населяли «окрыленные жизнью дети пролетариев».
Писатели поддерживали присоединение к Советскому Союзу земель Западной Белоруссии и Западной Украины , принадлежавших до войны Польше — они считали, что таким образом белорусы и украинцы обретают свободу.
Активная поддержка новой власти — что очевидно — облегчала жизнь. Ян Котт вспоминал , что было выгодно переводить поэмы, потому что гонорар считали построчно. За четыре строфы можно было купить в универмаге два фунта прекрасной мороженой белуги. По вкусу она напоминала индюшатину.
Роковым для авторов мог стать сущий пустяк. Юлиан Стрыйковский допустил ошибку , указав в тексте неправильный год создания Красной армии. Придя в редакцию Czerwony Sztandar, он прочитал на доске объявлений в коридоре, что больше здесь не работает. Этот период Стрыйковский описал в автобиографическом романе «Великий страх». Александр Ват трясся от страха, что опечатается и вместо «Сталин» в газете появится «Сралин».
Регулярно проходили вечера , во время которых в новый профсоюз писателей принимали очередных членов. Ходила шутка, что это клуб любителей каяков, ведь писатели там постоянно каялись. Жесткое осуждение вызывали довоенные антисоветские взгляды, все остальное же прощалось с легкостью. Не обращали внимания на былую симпатию к фашизму, даже на публикации, восхваляющие гитлеризм. Но при этом любые публикации о московских процессах в период Большого террора подвергали порицанию. Их рассматривали как доказательства преступной реакционности.
Преданные советской власти польские литераторы вступали в новый Союз писателей Западной Украины. При этом в течение нескольких месяцев во Львове параллельно существовало два объединения: советская власть как бы не обращала внимания , что по-прежнему функционирует старое, довоенное, под руководством Остапа Ортвина. В январе 1940 года секретарь довоенной организации Теодор Парницкий был отправлен в лагерь, а в феврале писателей выгнали из помещения на улице Оссолинских, 11.
Советская власть ясно дала понять , что вера должна быть слепой и безусловной.
По львовским кабакам бродил Владислав Броневский. Он выпил море водки с Марианом Богатко , мужем Ванды Василевской. Оба, хоть и были связаны с левыми силами, позволяли себе антисоветские шутки. Броневского арестовали во время скандала в ресторане, по всей видимости, спровоцированного НКВД. Вместе с ним в советскую тюрьму попали Юлиуш Балицкий, Тадеуш Пайпер, Анатоль Стерн, Войцех Скуза и Александр Ват.
Пришло время окончательно сломать моральный хребет и осуждаемым , и осуждающим. Ведь обвинения в адрес коллег означали падение и самих обвинителей. Czerwony Sztandar опубликовал статью «Задавить националистическую гадину!», изобиловавшую идеологическими штампами о слугах капитала и агентах контрреволюции — к их числу относили арестованных писателей. Автором текста был коммунист Витольд Кольский, журналист, до тех пор считавшийся приличным человеком. Ежи Путрамент, боясь, что его тоже арестуют, начал собирать подписи под письмом с осуждением Владислава Броневского.
Но стоит помнить и другие фамилии. Перед львовским идеологическим мороком устояли: Мечислав Браун , Вацлав Грубиньский, Херминия Наглерова, Януш Ковалевский, Беата Обертыньская. Жившая во Львове писательница Анна Ковальская назвала новый профсоюз литераторов «циничным сообществом проституции». Ее подруга Мария Домбровская — на тот момент наиболее высоко ценимая польская писательница — оставалась в стороне от происходящего , а потом вернулась на территорию, оккупированную немцами.
На немецкую сторону выехал также Адам Полевка , писатель и член Коммунистической партии Польши, один из подписантов заявления польских писателей, приветствовавших присоединение к СССР Западной Белоруссии и Западной Украины. Не захотела жить на землях, занятых Советским Союзом, и Ирена Кшивицкая, писательница и феминистка. Даже будучи еврейкой по происхождению, она больше боялась коммунизма, чем нацизма. После начала войны она не поехала на восток, хотя именно там оказался ее довоенный возлюбленный, Тадеуш Бой-Желеньский.
«Львовская школа инженерии человеческих душ» стала чем-то большим , чем просто эпизодом в истории войны. По мнению некоторых исследователей, она в значительной мере повлияла на то, что произошло в Польше несколько лет спустя, уже после войны.
События во Львове стали своего рода генеральной репетицией перед эпохой Польской Народной Республики , когда многие литераторы потеряли себя в бездумной службе коммунистам.
Послевоенный соцреализм ярко свидетельствует о том , что, хотя формально писатели были авторами своих книг, их идейное содержание диктовали власти.
Писатели в Польше всегда были большим моральным авторитетом. В не столь отдаленные времена , в XIX веке, когда страна была разделена между тремя государствами , именно они поддерживали дух патриотизма. Вот почему поляки так остро восприняли позицию многих литераторов в оккупированном Львове. И , возможно, именно эта позиция особенно ярко показала, что писатели — не какие-то особые люди, которые понимают реальность лучше обычного человека.
Перевод Валентины Чубаровой
