На репутации польских писателей есть большое пятно. Они предали свою страну в самый тяжелый момент — когда осенью 1939 года Польшу разорвали надвое Третий рейх и Советский Союз.
1 сентября Германия атаковала Польшу с запада, а 17 сентября Советский Союз присоединился к вторжению с востока. Хронология здесь важна, потому что в первые две недели войны многие поляки бежали от немцев на восток, на территории, которые вскоре занял СССР. Волна беженцев достигла Львова, в то время — важного польского научного и культурного центра. Вновь прибывшие перемешались с местными жителями.
Сперва Львов оборонялся от немецких штурмов, а затем в него вошла советская армия. В то время многие писатели, в межвоенной Польше придерживавшиеся левых взглядов, оказались важнейшей среди поляков группой, на которую смог опереться Сталин. Он действовал в соответствии со своей теорией «инженеров человеческих душ».
«Ничего наши танки не будут стоить, если души у них будут гнилыми, — сказал Сталин в октябре 1932 года во время встречи с советскими писателями. — Вот почему я говорю: производство душ важнее вашего производства танков. И вот почему выпьем за вас, писателей, инженеров человеческих душ!» цитата из публикации «К.Зелинский. Вечер у Горького. Минувшее. Исторический альманах. 10. М.-СП6., 1992»
В сентябре 1939 года он воплотил в жизнь свою веру в литераторов применительно к польским писателям. Именно им предстояло заняться «производством» новых, полезных советской власти поляков. Именно их произведения должны были повлиять на формирование системы ценностей.
Писатели левого толка стали важнейшей группой, через которую советская власть внедряла свою идеологию в польское общество, — на тот момент определенно более значимой, чем довоенные польские коммунисты. Те, после роспуска в 1938 году Коммунистической партии Польши, были разобщены, а кроме того всё еще находились под подозрением Сталина: он по-прежнему видел в них троцкистов и агентов полиции.
Важнейшей фигурой среди польских «инженеров человеческих душ» стала Ванда Василевская. Хотя по масштабу своего литературного таланта она не могла сравниться с лучшими писателями, Василевскую особенно ценил Сталин, благодаря чему она заняла место политического лидера просоветского польского сообщества.
В списке предателей оказались фамилии самых выдающихся польских литераторов: Тадеуш Бой-Желеньский, Владислав Броневский, Юлиан Пшибось, Александр Ват, Адольф Рудницкий, Юлиан Стрыйковский, Станислав Ежи Лец, Люциан Шенвальд, Ежи Путрамент, Леон Хвистек. Все они принадлежали к числу ведущих авторов межвоенной Польши, которых ценили даже их литературные и идеологические противники. Были среди предателей и менее известные фигуры: Софья Дзержинская — жена Феликса Дзержинского, Юлия Бристигер, Адам Шаф или, например, Эльжбета Шемплиньская — она 13 декабря 1939 года опубликовала в газете Czerwony Sztandar стихотворение, в котором разрывала с довоенной Польшей:
Так как нам теперь рыдать по Варшаве?
Как жалеть о кафе, о костелах, о замке
Когда для нас
та Польша
Это Польша буржуев, мерзавцев
офицеров, помещиков, полицейских
Когда для нас Варшава
это столица кривды,
столица террора,
столица бесправья
Таков был и тон публикаций других писателей, объединившихся вокруг этой газеты — органа советской компартии, издававшегося на польском языке тиражом 40 тысяч экземпляров. Одни падали в объятья советской власти по убеждениям — они еще до войны поддерживали левых, закрывая глаза на преступления сталинизма. Другие — по расчету. Третьи же — из страха, ведь советская оккупация сопровождалась насильственной высылкой, затронувшей сотни тысяч поляков.
Литераторы в массовом порядке писали хвалебные статьи о новой действительности и открещивались от довоенной Польши. Им устраивали экскурсии в колхозы, откуда они привозили восторженные материалы. Адам Важик описывал бывший сахарный завод Любомирских, где прежде «из рабочих выжимали золото», и графский дворец, который теперь населяли «окрыленные жизнью дети пролетариев».
Писатели поддерживали присоединение к Советскому Союзу земель Западной Белоруссии и Западной Украины, принадлежавших до войны Польше — они считали, что таким образом белорусы и украинцы обретают свободу.
Активная поддержка новой власти — что очевидно — облегчала жизнь. Ян Котт вспоминал, что было выгодно переводить поэмы, потому что гонорар считали построчно. За четыре строфы можно было купить в универмаге два фунта прекрасной мороженой белуги. По вкусу она напоминала индюшатину.
Роковым для авторов мог стать сущий пустяк. Юлиан Стрыйковский допустил ошибку, указав в тексте неправильный год создания Красной армии. Придя в редакцию Czerwony Sztandar, он прочитал на доске объявлений в коридоре, что больше здесь не работает. Этот период Стрыйковский описал в автобиографическом романе «Великий страх». Александр Ват трясся от страха, что опечатается и вместо «Сталин» в газете появится «Сралин».
Регулярно проходили вечера, во время которых в новый профсоюз писателей принимали очередных членов. Ходила шутка, что это клуб любителей каяков, ведь писатели там постоянно каялись. Жесткое осуждение вызывали довоенные антисоветские взгляды, все остальное же прощалось с легкостью. Не обращали внимания на былую симпатию к фашизму, даже на публикации, восхваляющие гитлеризм. Но при этом любые публикации о московских процессах в период Большого террора подвергали порицанию. Их рассматривали как доказательства преступной реакционности.
Преданные советской власти польские литераторы вступали в новый Союз писателей Западной Украины. При этом в течение нескольких месяцев во Львове параллельно существовало два объединения: советская власть как бы не обращала внимания, что по-прежнему функционирует старое, довоенное, под руководством Остапа Ортвина. В январе 1940 года секретарь довоенной организации Теодор Парницкий был отправлен в лагерь, а в феврале писателей выгнали из помещения на улице Оссолинских, 11.
Советская власть ясно дала понять, что вера должна быть слепой и безусловной.
По львовским кабакам бродил Владислав Броневский. Он выпил море водки с Марианом Богатко, мужем Ванды Василевской. Оба, хоть и были связаны с левыми силами, позволяли себе антисоветские шутки. Броневского арестовали во время скандала в ресторане, по всей видимости, спровоцированного НКВД. Вместе с ним в советскую тюрьму попали Юлиуш Балицкий, Тадеуш Пайпер, Анатоль Стерн, Войцех Скуза и Александр Ват.
Пришло время окончательно сломать моральный хребет и осуждаемым, и осуждающим. Ведь обвинения в адрес коллег означали падение и самих обвинителей. Czerwony Sztandar опубликовал статью «Задавить националистическую гадину!», изобиловавшую идеологическими штампами о слугах капитала и агентах контрреволюции — к их числу относили арестованных писателей. Автором текста был коммунист Витольд Кольский, журналист, до тех пор считавшийся приличным человеком. Ежи Путрамент, боясь, что его тоже арестуют, начал собирать подписи под письмом с осуждением Владислава Броневского.
Но стоит помнить и другие фамилии. Перед львовским идеологическим мороком устояли: Мечислав Браун, Вацлав Грубиньский, Херминия Наглерова, Януш Ковалевский, Беата Обертыньская. Жившая во Львове писательница Анна Ковальская назвала новый профсоюз литераторов «циничным сообществом проституции». Ее подруга Мария Домбровская — на тот момент наиболее высоко ценимая польская писательница — оставалась в стороне от происходящего, а потом вернулась на территорию, оккупированную немцами.
На немецкую сторону выехал также Адам Полевка, писатель и член Коммунистической партии Польши, один из подписантов заявления польских писателей, приветствовавших присоединение к СССР Западной Белоруссии и Западной Украины. Не захотела жить на землях, занятых Советским Союзом, и Ирена Кшивицкая, писательница и феминистка. Даже будучи еврейкой по происхождению, она больше боялась коммунизма, чем нацизма. После начала войны она не поехала на восток, хотя именно там оказался ее довоенный возлюбленный, Тадеуш Бой-Желеньский.
«Львовская школа инженерии человеческих душ» стала чем-то большим, чем просто эпизодом в истории войны. По мнению некоторых исследователей, она в значительной мере повлияла на то, что произошло в Польше несколько лет спустя, уже после войны.
События во Львове стали своего рода генеральной репетицией перед эпохой Польской Народной Республики, когда многие литераторы потеряли себя в бездумной службе коммунистам.
Послевоенный соцреализм ярко свидетельствует о том, что, хотя формально писатели были авторами своих книг, их идейное содержание диктовали власти.
Писатели в Польше всегда были большим моральным авторитетом. В не столь отдаленные времена, в XIX веке, когда страна была разделена между тремя государствами, именно они поддерживали дух патриотизма. Вот почему поляки так остро восприняли позицию многих литераторов в оккупированном Львове. И, возможно, именно эта позиция особенно ярко показала, что писатели — не какие-то особые люди, которые понимают реальность лучше обычного человека.
Перевод Валентины Чубаровой
