Когда я была маленькой, то услышала однажды вместо сказки на ночь известие о том, что моя прабабушка была полькой. Это произвело на меня неизгладимое впечатление. Страшно хотелось все с кем-нибудь обсудить.
— Поляки — спесивые, — аккуратно заметила мама. (Прабабушка числилась по папиной линии).
— А мы, между прочим, вообще евреи, — заявила подружка по детским играм, чтобы сбить с меня, по всей видимости, ту самую польскую спесь. У других девочек нашлись в роду молдаване, украинцы, татары, а также манси и эрзя, но прабабушка-полька все равно была вне конкуренции.
О поляках в закрытом Свердловске было известно значительно меньше, чем, к примеру, о чехах со словаками или монголах — одним разрешали въезд в город в рамках побратимской дружбы Свердловска и Пльзеня, другие учились в Уральском университете у моей мамы и волновали мое чуткое ономастическое восприятие именами Жаргал и Бямбасурэн. А любила я вообще тогда Францию и французов, потому что еще дошкольницей прочла «Трех мушкетеров» и «Королеву Марго». Но какие французы, какие монголы с чехами: следовало обратить самое пристальное внимание на Польшу, с которой я была связана узами крови!
Журнал мод Uroda, обнаруженный вскоре после описываемых событий в квартире подружки, произошедшей от манси, вначале смутил меня странным названием, но подружкина мама объяснила, что по-польски это значит «красота». Тетеньки, демонстрирующие на страницах журналах модели сезона, были все и вправду очень красивые — наверное, и прабабушка выглядела не хуже.
А бабушка по маминой линии однажды сказала о ком-то с одобрением: — Фигура как у польки!
Так что с внешним видом польской женщины я разобралась довольно-таки быстро — все они по определению красивые и с хорошими фигурами. Много лет спустя замечательный писатель Асар Эппель, то ли процитировав кого-то, то ли самостоятельно вычислив взаимосвязь, скажет мне буквально следующее:
— У каждой красивой русской женщины обязательно была бабушка-полька. «Прабабушка», — мысленно поправила я Асара Исаевича.
А вот с изучением польского характера пришлось труднее — оценить его в детстве и юности было невозможно по причине полного отсутствия каких-либо контактов. Даже подругами по переписке были девочки из Чехословакии и Болгарии — польских адресов не нашлось. А ревнивого маминого заявления о «спесивости» не хватало для полноценного портрета.
Миф о сложном польском характере для русского человека моего поколения складывался из неприязни, почерпнутой у Достоевского, симпатии к детективам Хмелевской, памяти о челночных турах в Варшаву и стереотипов, что «они нас не любят и много о себе понимают». Опять, значит, спесь.
Впервые в Польшу я попала уже очень взрослым человеком. Ту девочку, которая от волнения расплела заплетенные на ночь косы, услышав про «польскую кровь», я не узнаю даже на фотографиях.
Тогда я прилетела на десять дней, чтобы найти в Варшаве и Ловиче следы прабабушки, Юлии Александровны Шаверновской. В Варшаве ничего, конечно, не нашла — ни фотоателье на улице Мёдовой, где снимали «на карточку» мою двоюродную бабку Евгению, ни других адресов… В Ловиче повезло больше — я отыскала здание реального училища, директором которого был мой дед (а одним из его учеников — любимых, кстати! — Антон Деникин), но погулять по этому красивому городку, вызывая к жизни призраки прошлого, а точнее, взывая к ним, у меня не получилось. На весенний месяц март, выбранный для поездки, пришлись аномальные для здешних мест снегопады. В Варшаве в некоторые подземные переходы трудно было зайти — все было завалено снегом, ни дать ни взять Северный Урал. В Ловиче я просто шла навстречу снежной стене, проклиная свое (не иначе как польского происхождения) упрямство. Был выходной, или праздник — не помню, но все кафе и ресторанчики, и так-то немногочисленные, были закрыты. До автобуса — два часа.
И вот именно тогда я впервые столкнулась с проявлением польского характера, точнее, характера польской женщины. О мужском я все-таки рассуждать не имею права — слишком мало у меня знакомых поляков, сплошные польки. Марта, Магда, Малгожата… (Когда я пересказывала сыну Федору новости от польского издательства, собравшегося выпускать в свет мой роман, и в очередной раз запуталась в именах агентов, переводчиц и журналисток, Федор сказал:
— А ты назови так свой новый рассказ: «Марта, Магда, Малгожата…»)
Так вот, в метель бредя по Ловичу с замороженными пальцами и севшим телефоном, с намертво окопавшейся в мозгу строчкой «И вот я стою на краю снегопада…», я увидела слабо мерцающую вывеску гостиницы. Нет, ночевать я там не собиралась — мне нужно было только согреться и выпить чашку чая. И съесть что-нибудь, даже если оно вчерашнее и невкусное.
Это был скромный отель, без ресторана и кафе. За стойкой администратора сидела блондинка лет пятидесяти, ничем не напоминавшая красавиц из журнала Uroda, но зато в бусиках (если женщина в бусиках, это хороший знак). Она всплеснула руками, когда я возникла на пороге с сугробом на спине. По-русски блондинка говорила еле-еле, но о чем здесь говорить? Она согрела чайник, принесла мне кусок торта, явно оставленный себе на вечер и поставила на зарядку мой completely dead айфон. Мы оба вскоре ожили — и он, и я. Блондинка не взяла с меня денег, она не ждала и благодарности — для нее было естественным помочь замерзшему, упрямому человеку, случайно вошедшему в дверь.
Так я открыла первое качество польского характера — даже не одно, а сразу два. Надежность и готовность помочь. Можно не любить человека, не симпатизировать ему, даже не знать его, но при этом помочь ему в трудную минуту. Отдать свой кусок торта. И не ждать, что тебя будут за это благодарить (как свойственно русским), и не думать, что облагодетельствованный теперь тебе должен (как нередко поступают французы).
И когда я вспоминаю ту, самую первую, внешне холодную встречу с Польшей, то на сердце у меня всегда тепло. А во время последующих, уже не таких климатически изнурительных поездок в Варшаву, к портрету польской женщины добавлялись новые и новые черты: и каждая восхищала, как восхищали меня польские подруги и знакомые.
Вот прямо о каждой сейчас скажу отдельно.
Паулина удивила своей четкостью, собранностью и тем святым терпением, с которым она встречала все сыплющиеся на наши головы проблемы. Магда была и остается самым работоспособным, талантливым и усердным человеком. С ней можно лететь в космос и получится выжить на необитаемом острове. Агнешка по-матерински заботлива даже к тем, кто ей самой годится в матери, а еще она женственна и очень искренна. Малгожата относится к своей работе так, как будто делает ее в первый или в последний раз — она каждый день выкладывается по полной, кроме того, ей можно звонить вечером или в выходной день (попробуйте позвонить француженке по рабочим вопросам в выходной – узнаете много нового). Марта щепетильна до предела, она внимательно отслеживает реакции даже малознакомого человека и делает все, чтобы не обидеть его и не ранить мимоходом.
Я могла бы продолжить — польских подруг у меня теперь много, некоторым я даже рассказывала про бабушку Шаверновскую и метель в Ловиче. Но ряд определений будет повторяться — у всех в большей или меньшей степени имелись указанные выше черты. В Кракове, во время презентации сборника Lolotta, меня осенило: так ведь и у меня они есть, пусть и не представленные так объемно! Поэтому, возможно, польки и кажутся мне такими родными, понятными, близкими, поэтому мне так нравятся их упертость (настойчивость), педантизм (аккуратность), въедливость (внимание к деталям), работоголизм (эффективность) и даже пресловутая спесь (чувство собственного достоинства).
Ну а когда слушатели в Познани хохотали, слушая отрывки из моих рассказов, я точно убедилась в том, что мы с поляками (тут возьмем широко, без гендерных реверансов) одной крови. Мне-то ведь всегда казалось, что в моих книгах хватает смешного, но ни один отечественный литературный критик, ни один читатель (за редким исключением) этого не отметил. А поляки, извините, ржут!
Знаменитая артистка Анна Полоны сказала мне: «Ваша проза напомнила мне Бабеля. Вы так остроумны!» Я даже по сторонам начала оглядываться, может, пани Анна с другим кем разговаривает? Но потом ситуация повторилась в Кракове, в Варшаве… Получается, что у меня польское чувство юмора?
Что ж, спасибо прабабушке Шаверновской! (А также Марте, Магде, Малгожате…)
