Пакт Молотова-Риббентропа и Россия

Close

В советское время пакт Молотова-Риббентропа считался вынужденным, но оправданным шагом сталинской дипломатии, которая смогла предотвратить союз капиталистических стран против Кремля и оттянуть нападение Германии на СССР. При этом игнорировалось, что осенью 1939 года немецкая армия не была готова к такому нападению и не планировала его, а существование секретного протокола, на основании которого Гитлер и Сталин разделили между собой Восточную Европу, отрицалось (его опубликованный по фотокопии из немецких архивов текст был объявлен фальшивкой).

Вторжение советских войск в Польшу в сентябре 1939 года, а также присоединение к СССР Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики и Бессарабии рассматривались как сугубо оборонительные меры, восстановление исторической справедливости и результат свободного волеизъявления соответствующих народов.

Правда об августовских событиях 1939 года была признана в СССР только в конце 1980-х годов, причем признание это носило вынужденный и половинчатый характер.

Соучастие Москвы в развязывании Второй мировой войны стало важным обвинением против советского режима, сформулированным демократической оппозицией эпохи перестройки. Это было особенно важно в контексте национально-освободительных движений народов советской империи, прежде всего – Прибалтики. 23 августа 1989 года два миллиона жителей Эстонии, Латвии и Литвы образовали живую цепь между Таллинном, Ригой и Вильнюсом в ознаменование пятидесятой годовщины пакта. 24 декабря под давлением демократических сил Съезд народных депутатов СССР в специальном постановлении отметил, что содержание договора о ненападении «не расходилось с нормами международного права», но осудил секретный протокол как «акт личной власти» Сталина, не отражавший волю советского народа. Но съезд принял на веру заявление Горбачева, что подлинник секретного протокола не был найден (на самом деле Горбачев видел его). Только в 1992 году президент независимой России Борис Ельцин признал наличие в советских архивах этого документа.

Признание факта советско-германского раздела Восточной Европы было важнейшей частью изменяющихся представлений о Второй мировой войне. Миф о войне, восходивший к сталинской пропаганде военного времени, был важнейшей частью поздней советской идеологии. Согласно этому мифу, СССР проводил политику мира и не нес никакой ответственности за начало войны, а установление коммунистических режимов в странах Восточной Европы было их освобождением. Миф имел и важнейший внутриполитический аспект: он утверждал, что советский народ и партия, а также все народы СССР были едины в борьбе с агрессором. Это помогало отвлечь внимание от репрессивной политики коммунистического режима и представить беды, выпавшие на долю его подданных, как результат внешней агрессии.

В годы перестройки и рыночных реформ 1990-х годов миф о войне утратил былое политическое значение. Конечно, демократические лидеры не могли вовсе отказаться от него, но главным источником легитимности нового руководства стал образ капиталистического будущего. Только в мае 1995 году, в разгар Первой Чеченской войны, Ельцин, в окружении которого генералы спецслужб на время взяли верх над либеральными реформаторами, отметил помпезным парадом полувековую годовщину победы над Германией. Правда, коммунистическая и националистическая оппозиция взяла на вооружение сталинскую мифологию, но в публицистике и научных дебатах 1990-х годов преобладали критические оценки действий советского руководства и Красной Армии в годы войны. Осуждению подверглись советские военные преступления, бессмысленная жестокость командования, и насильственная советизация Восточной Европы. Но центральное место среди этих обвинений занимал пакт Молотова-Риббентропа.

Огромное значение для его переосмысления имела книга Виктора Суворова «Ледокол» (1988). Его главная мысль заключалась в том, что СССР был агрессивен по своей природе, поскольку социалистическая система не могла выстоять в мирном соревновании с капиталистической. Советские лидеры возлагали свои надежды на мировую революцию, которая, по их мнению, могла произойти только в результате новой войны. Поэтому они проводили внешнюю политику, рассчитанную на раскол капиталистических стран и мировую войну, в которой эти страны должны были ослабить друг друга и стать легкой добычей Красной Армии. Такими мыслями Сталин делился с соратниками еще в 1927 году. Поэтому он способствовал приходу Гитлера к власти, запретив немецким коммунистам вступать в коалицию с социал-демократами, и заботливо растил его в качестве «ледокола мировой революции». Пакт Молотова-Риббентропа был самым важным ходом в этой игре: он направил нацистскую агрессию на Запад, и вооруженной до зубов Красной Армии (у которой танков, самолетов и артиллерии было в несколько раз больше, чем у вермахта) оставалось только дождаться удобного момента и ударить Германии в незащищенный тыл. Карты Сталина, однако, были спутаны слишком быстрой победой Гитлера над Францией. Но Сталин все равно готовил нападение на Германию на лето 1941 года, и Гитлер был вынужден напасть первым. Сокрушительные поражения Красной Армии летом-осенью 1941 года Суворов объясняет тем, что она готовилась к наступлению, а не к обороне, находилась «на колесах» в момент нападения и не могла быстро перейти к обороне.

Работы Суворова были негативно восприняты профессиональными историками как в России, так и за рубежом, и дело здесь не только в их публицистическом характере. Как, в самом деле, можно говорить о Великой Отечественной войне, если СССР был государством-агрессором? Но Суворов разрушает не только советский военный миф, но и «консенсус о хорошей войне», прочно установившийся в общественном мнении Запада.

Ведь если он прав, то получается, что западные демократии боролись с нацизмом в союзе с режимом, который был не лучше его. Но многие на Западе не готовы ставить фашизм и коммунизм на одну доску в силу собственной социалистической традиции. Поэтому вне России Суворова поддерживают, главным образом, крайне правые немецкие историки, использующие его теорию для релятивизации преступлений нацизма, а также сторонники радикальной декоммунизации в странах Восточной Европы.

В России книги Суворова стали бестселлерами. В 1999 году режиссер Игорь Шевцов и продюсер Владимир Синельников даже сняли по ним документальный телесериал «Последний миф». Среди российских историков нашлось мало открытых сторонников Суворова, но его работы дали толчок дискуссии об ответственности СССР за развязывание войны, в центре которых была оценка пакта Молотова-Риббентропа.

Дискуссия происходила на страницах журналов «Отечественная история» и «Военно-исторический журнал». Мало кто из участников защищал традиционную сталинско-брежневскую концепцию войны. Но Суворову ставилось в упрек, что он практически не использует архивов и произвольно интерпретирует факты. Однако в это время началось (не доведенное до конца) рассекречивание советских архивов, и в распоряжении исследователей оказались документы, которые отчасти подтверждали выводы Суворова (например, план нападения на Германию в июне 1941 года, разработанный советским Генеральным штабом и датированный 15 мая 1941 года). Важной вехой в дискуссии стал сборник «Другая война», выпущенный в 1996 году под редакцией историка и политического деятеля Юрия Афанасьева, одного из лидеров демократической оппозиции эпохи перестройки. Сам Афанасьев во вводной статье указал на факты, свидетельствующие в пользу теории Суворова, и подчеркнул агрессивный характер советской внешней политики. Среди материалов сборника были такие, где Сталин назывался «провокатором» Второй мировой войны на основании приписываемой ему речи на Политбюро 19 августа 1939 года, где он будто бы дал «суворовское» объяснение готовящегося пакта, и такие, где подчеркивалось, что разработка планов войны и решение начать ее – разные вещи.

Живое обсуждение этих тем продолжалось до начала 2000-х годов, когда у большинства историков поубавилось желания пересматривать советскую мифологию в связи с поворотом в исторической политике руководства страны.

Однако теория превентивной (со стороны Гитлера) войны получила развитие в работах двух исследователей, трактовавших ее с прямо противоположных позиций. Михаил Мельтюхов в книге «Упущенный шанс Сталина» (2000) привел новые убедительные доказательства подготовки Кремлем нападения на Германию летом 1941 года, основанные на анализе военных приготовлений Красной Армии и советской дипломатии.

Однако, в отличие от Суворова, он не считал Сталина военным преступником и осуждал советского лидера не за намерение первым напасть на Гитлера, а за то, что он не сумел это сделать и упустил свой шанс завоевать всю Европу. Отсюда и оценка Мельтюховым пакта Молотова-Риббентропа — это был огромный успех Сталина, впервые добившегося дипломатического признания интересов СССР как великой державы и подготовившего упущенную впоследствии возможность дойти до британских морей.

Напротив, Марк Солонин рассматривает внешнюю политику Сталина, в том числе и соучастие в развязывании Второй мировой войны, как проявление антинародной сущности его режима. В целом соглашаясь с Суворовым в оценке советско-германского договора о ненападении, он предлагает альтернативное понимание причин поражения Красной Армии в начале войны: дело было не столько в том, что она находилась в состоянии развертывания и технически не могла организовать оборону, сколько в том, что солдаты – вчерашние крестьяне, силой загнанные в колхозы – не хотели воевать за враждебный им строй, а население аннексированных в результате пакта областей с надеждой встречало немцев. Только когда народы СССР убедились, что немецкая оккупация ничем не лучше власти большевиков, маятник общественных настроений качнулся в сторону Кремля, и конфликт между двумя тоталитарными хищниками превратился в Великую Отечественную войну.

Однако ни Мельтюхов, ни тем более Солонин не отражают доминирующих в сегодняшней России взглядов на войну. При Путине слегка подновленный советский миф о войне стал мифом происхождения современной России. Неудивительно, что официальная историография и учебники 2000-х и 2010-х годов излагают события, связанные с пактом Молотова-Риббентропа и Второй мировой войной, в соответствии со сталинским мифом: СССР стремился к миру и подписал договор о ненападении с Германией потому, что попытки организовать коллективную безопасность провалились из-за деструктивной позиции Англии и Франции, стремившихся направить нацистскую агрессию на Восток (а также - добавляют некоторые – из-за позиции Польши, которая отказалась удовлетворить «справедливые требования» Гитлера относительно Данцигского коридора). Пакт никак не повлиял на планы Гитлера, поскольку приказ о нападении на Польшу был отдан еще до него. И вообще, до пакта был Мюнхен, который и надо считать началом Второй мировой войны. СССР вступил в нее 22 июня 1941 года, а захват Красной Армией восточных областей Польши не может считаться агрессией, поскольку имел целью воссоединение украинского и белорусского народов. Нежелание Красной Армии сражаться за колхозы замалчивается официальными российскими историками – не потому, что Путин любит колхозы, но потому, что сопротивление антинародному режиму, с его точки зрения, недопустимо. Поэтому поражение Красной Армии объясняется чисто по-сталински – нехваткой танков. Освобождение Восточной Европы не было оккупацией, и если бы Запад не начал Холодную войну, то и Сталин воздержался бы от ее советизации.

Я суммарно изложил здесь принятую в путинской России версию начала войны на основании разнородных, но представительных текстов, в том числе статьи министра иностранных дел Сергея Лаврова «65-летие Великой Победы» (2009), учебника для средней школы «История России. ХХ век» под редакцией проф. Александра Данилова (2013) и книги директора фонда «Историческая память» Александра Дюкова «Пакт Молотова-Риббентропа в вопросах и ответах» (2009). Несколько замечаний по поводу этих текстов.

Министр иностранных дел систематически высказывается на исторические темы. Это не случайно: «Концепция внешней политики Российской Федерации» (в редакциях 2008 и 2013 годов) обязывает его «противодействовать … попыткам переписать историю, … подвергнуть ревизии итоги Второй мировой войны». Под итогами войны здесь имеется в виду признание Восточной Европы сферой интересов России.

В учебнике Данилова цитируются выступление Молотова в Верховном Совете СССР в октябре 1939 года («Оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора») и ноябрьское интервью Сталина газета «Правда» («Не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю [т.е. Вторую мировую] войну»). Цитаты приводятся без комментариев, школьникам предлагается самим проанализировать их – естественно, с опорой на текст учебника, содержание которого суммировано выше.

Что касается фонда «Историческая память», то он был создан в 2008 году, в момент обострения конфликта России с Западом после российско-грузинской войны. Но был здесь и более широкий контекст – начало мемориальных войн в Восточной Европе в результате активизации имперской политики Путина и националистических движений в соседних странах. Вмешательство Кремля в украинские выборы 2004 года совпало с началом пропагандистской кампании, приуроченной к шестидесятой годовщине победы над фашизмом и включавшей продвижение военного мифа на постсоветском пространстве в целях легитимации этой политики. Ответом стал новый виток декоммунизации в Восточной Европе. В 2007 году в ходе обсуждения принятого в ноябре 2008 года Рамочного решения Совета Европы, обязавшего его членов законодательно запретить отрицание Холокоста и других геноцидов, ряд восточноевропейских стран предлагал запретить также и отрицание преступлений коммунизма. Совет Европы не согласился с этим отчасти по формальным причинам (Рамочное решение было направлено на борьбу с расизмом и ксенофобией), отчасти же в силу вышеупомянутой неготовности приравнять коммунизм к фашизму. Но восточноевропейским странам было обещано отступное – официальное осуждение Советом коммунистических преступлений. В этом контексте в 2008 году была принята подписанная видными восточноевропейскими политиками и интеллектуалами Пражская декларация о европейской совести и коммунизме, в которой содержался призыв относиться к преступлениям коммунизма так же, как к преступлениям нацизма. В 2009 году Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе в своей Вильнюсской декларации «О воссоединении разделенной Европы» осудила преступления обоих режимов и призвала отмечать день памяти их жертв 23 августа, в годовщину заключения пакта Молотова-Риббентропа.

Фонду «Историческая память» была дана возможность использовать и публиковать полученные из архивов секретных служб документы о якобы пронацистской политике предвоенной Польши и о сотрудничестве украинцев, эстонцев, латышей и литовцев с нацистами. Страны, выступавшие против претензий Путина контролировать Восточную Европу, изображались как пособники нацистов. Использование документов советской разведки было призвано убедить читателя в достоверности соответствующей информации, хотя разведчики писали свои сообщения с ясным пониманием того, что именно руководство хотело прочесть. Не меньше, чем объективную реальность, они отражали советскую идеологию, с точки зрения которой все, кто был против коммунизма (или России), был за фашизм. Кремль пытается доказать это и сегодня.

В этом же контексте надо понимать создание в мае 2009 года Комиссии при Президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России (которую злые языки немедленно окрестили комиссией по фальсификации истории) и одновременно внесенный в Думу проект мемориального закона, вводившего уголовное наказание за публичное выражение взглядов на войну, расходящихся с Приговором Нюрнбергского трибунала. В этом приговоре пакт Молотова-Риббентропа подавался как акт миролюбивой политики СССР, а секретный протокол не упоминался (хотя в ходе процесса обвиняемые ссылались на него). Законопроект, однако, не был тогда принят из-за начавшейся летом 2009 года «перезагрузки» в отношениях между Россией и Западом. Он пролежал в архивах Думы до апреля 2014 года и был принят только в разгар украинского кризиса. В новой формулировке закон (статья 354.1 Уголовного кодекса) запрещает «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», под каковую формулировку можно подвести любое несогласие с ее официальной концепцией.

Авторы закона утверждали, что он ничем не отличается от существующих во многих странах законов против отрицания Холокоста. Но это не так: огромное большинство мемориальных законов защищает память жертв преступлений против человечности, тогда как российский закон защищает память палачей. Практика применения российского закона показывает, что он направлен только против несогласных с официальной концепцией войны. Например, Владимир Лузгин из Перми был в 2016 году приговорен к штрафу в 200 тыс. рублей за размещение в сети статьи, обвинявшей СССР в развязывании войны. В 2017 году Иван Любшин из Калуги был оштрафован на 400 тыс. рублей за размещение в сети видео советско-нацистского военного парада в Бресте в 1939 году. Напротив, в 2018 году суд оправдал Романа Юшкова из Перми по делу о перепечатке статьи «Евреи! Верните немцам деньги за мошенничество с Holocaust six millions Jews!». В России сотни отрицателей Холокоста, но преследованиям по статье 354.1 они, насколько известно, не подвергались. Таким образом, именно распространение «заведомо ложных сведений» о пакте Молотова-Риббентропа и его последствиях считается в России уголовным преступлением.

На этом фоне могут показаться странными публикация в июне 2019 фотокопий российского оригинала секретного протокола и пропагандистская шумиха вокруг этого события. Публикация осуществлена в сборнике «Антигитлеровская коалиция 1939 — формула провала», изданного под редакцией известного кремлевского пропагандиста Вероники Крашенинниковой. Фотокопии документа были также размещены на сайте фонда «Историческая память», что и привлекло внимание прессы. Даже официальная «Российская газета» напечатала статью об этом. Если бы речь шла об издании неизвестного документа, шумиха была бы оправдана. Но данная публикация большого научного значения не имеет, так что шум в прессе должен иметь другое объяснение.

Известный либеральный журналист Константин Эггерт считает, что публикация – «своего рода троллинг западного общественного мнения» в фирменном путинском стиле: да, мы это сделали и, если захотим, повторим. И будем, как прежде, называть черное белым. Такой оттенок у публикации, безусловно, есть. Но главная цель ее, скорее всего, банальнее – создание пропагандистского повода, чтобы повторить тезис о мудром Сталине и недальновидном Западе. Разрекламированная публикация документа призвана внушить доверие к официальной версии, согласно которой для СССР пакт был сугубо оборонительной мерой. Разбираться в деталях массовый читатель не будет, а тот факт, что Кремлю (якобы) нечего скрывать, выглядит как доказательство его правоты. И «Российская газета», и Вероника Крашенинникова полностью оправдывают и пакт, и секретный протокол. «Российская газета» даже подчеркивает, что включенные в сферу интересов СССР земли «ранее входили в состав Российской империи», то есть по праву принадлежали СССР. А Крашенинникова проводит прямую аналогию между кануном войны и сегодняшним днем – в условиях, когда США «разрушают систему договоров о вооружениях…, сохранение мира на континенте также требует создания системы коллективной безопасности». Сейчас, как и тогда, Москва стремится к миру, и Запад должен образумиться и пожать протянутую руку. Впрочем, исторические аналогии – дело рискованное, и Крашенинниковой вряд ли стоило привлекать внимание к вопросу, кто сегодня выступает в роли Гитлера.

Close