Он почувствовал , что теряет почву. Наклонился пониже, но весло едва коснулось дна, и течение выкрутило его в руке. Он выпрямился и дал течению нести его вниз по реке, пока лодка не начала вращаться, втягиваясь в водоворот. Тогда он окунул лопасть, опер рукоятку о борт и вернулся на ровное течение. Было темно и тихо. Иногда только слышался всплеск рыбы, и он представлял себе, что видит ее серебристый отблеск. А может, и правда видел, потому что, несмотря на темноту, его память хранила точную картину местности. Он мог сосчитать высокие тополя на левом берегу. Мог перечислить имена хозяев. Знал, где заканчивается плотная застройка и остаются только три одиноких дома, стоящие почти в километре друг от друга. Он знал, где река, глубиной в несколько метров под обрывом, внезапно мелеет, изрезая берег заросшими тростником бухточками. Он различал запахи левого и правого берега. Левый пах илом и ивами. Правый — плоский, песчаный и безлесный. Там были пастбища, и оттуда тянуло вонью скотины, засохшим навозом и полынью. Летом, в самую темную ночь, он вдыхал воздух и держался середины реки. Как сейчас.
Он осторожно перенес весло с одного борта на другой. Звук мокрой древесины был глухой и мягкий. Вдалеке послышался сухой треск , и небо озарилось зеленоватым блеском. На дне лодки зашевелилась темная фигура.
— Ляг , — тихо сказал он.
Ракета стояла в черном небе почти неподвижно и напоминала зловещую звезду. Он инстинктивно сильнее налег на весло , хотя знал, что ее запустили в нескольких километрах вверх по течению, а сам он по-прежнему плывет в полной темноте. Фигура снова зашевелилась, и лодку слегка качнуло.
— Стреляют.
— Ляг. Они только светят.
— Увидят.
— Нет. Далеко слишком. Ляг.
Человек на дне лодки поднялся на четвереньки. Перевозчик вынул весло из воды и толкнул его окованным концом. Тот застонал и распластался между бортами.
— Говорил тебе.
Ракета догорела и погасла.
Наконец лодка заскребла дном о песок. Он вытолкнул ее дальше на мель. Берег был невысокий , но крутой.
— Вылезай , — сказал он.
Мужчина неуклюже выбрался из лодки. От него пахло грязью и голодом. Споткнулся , с трудом встал, волоча за собой промокший армяк.
— Вылезешь на берег и пойдешь вниз по течению. Через какое-то время дойдешь до кустов. Иди вдоль , подальше от воды. В заросли не заходи, там болото.
— Кто-то должен был ждать.
— Должен был, но не пришел.
Он осторожно столкнул лодку с мели. Пару раз подвигал веслом , чтобы вода смыла след на песке. Снова пошел вниз по течению, но теперь греб изо всех сил, чтобы как можно быстрее пересечь реку и оказаться у другого берега. Там было мелко. Он почувствовал дно под веслом, запах ила и коровьего навоза. Сюда деревня пригоняла скот с лугов на водопой. В следующее мгновение он услышал, как нос лодки трется о тростник. И заскользил вдоль него вверх по реке. Лопасть весла вязла в болотистом дне. Наконец он вошел в узкий рукав, отделенный от русла полоской суши, поросшей ивами. Рукав был шириной в две лодки, не больше, и завершался тупиком в тростнике и ивняке. Он обнаружил это в прошлом году, когда брел с мерёжей рыболовная сеть в виде мешка, натянутого на несколько колец вдоль берега. Сейчас он добрался до конца рукава и осторожно сошел на узкий клочок земли , свободный от зарослей. Привязал лодку цепью и вошел в воду. Она доставала почти до пояса. Отвязал обмотанную вокруг ивняка веревку и вытянул из-под воды сеть с рыбами. Они вяло зашевелились. Одна блеснула серебристым брюшком. Начинало светать. Он вытащил из кустов ивовую удочку. C усилием, вброд, вернулся в главное русло, а потом, все время по воде, дошел до места, где спускался скот, и только там вышел на сухой берег.
Деревня еще спала. Еще не растопили печи. Собаки тоже спали. Он шел вверх по песчаной дороге. Мокрая одежда липла к телу , стало зябко. Он слегка ускорил шаг. Равнодушно прошел мимо придорожной часовенки на перекрестье. Налево было к костелу. Он пошел прямо. Избы стояли тесно, чуть не впритык одна к другой. Он подумал, что сейчас тихо, как в воскресенье, а была еще только суббота. Услышал, как где-то звякнула о кормушку цепь. Песок облепил сапоги. Он снял их, связал и перекинул через плечо. Песок внизу был теплым. За последними домами он свернул направо и прошел мимо ветряной мельницы. Он смотрел на песчаный большак, который слегка cпускался меж полей, потом чуть поднимался, исчезая за дальним холмом. В купах высоких тополей скрывались три хутора. Каждый на особицу, в километре, в нескольких сотнях метров друг от друга, они почти терялись в рассветном сумраке. Деревянные, крытые соломой постройки. «Как будто нет никого», — подумал он. В низине, куда спускался большак, тянулась полоса влажных лугов. Сейчас луга казались почти черными. Пройдя пару сотен шагов, он свернул на боковую дорогу. Она была слякотная и разъезженная. Хлеба по обе стороны лежали примятые, смешанные с черной землей. Он вошел в тень высоких тополей.
Услышал «Halt!» Стой! (нем.) и остановился через пару шагов. Солдат стоял под раскидистой яблоней со автоматом через плечо , выставив дуло вперед, но даже не касался спуска; небрежно кивнул головой и отступил на шаг, чтобы снова облокотиться о дерево. Он двинулся вдоль забора и дошел до ворот, где стоял второй часовой.
— Gut Morgen , Доброе утро (нем.) — буркнул он и толкнул калитку.
— Morgen , — ответил солдат. — Шо было?
— Фише. — Он поднял сеть с рыбой.
Солдат подошел и стал рассматривать рыбу. Из глубины двора появился другой , а потом еще один. Немцы оживленно говорили друг с другом, но он ничего не понимал. Слышал повторяющиеся «Hecht» щука (нем.) и «Barsch» , окунь (нем.) поэтому подумал , что спорят об улове. Они вертели сеть с четырьмя рыбами. Ощупывали их сквозь ячейки, не обращая внимания на холодную слизь.
— Окунь и плотва , — сказал он. — Отдам две самые большие за две пачки cigareten. Cwaj за cwaj.
Они снова заговорили друг с другом. Первый , с автоматом, что-то им объяснял и наконец сказал:
— Карашо.
Он сидел , облокотившись спиной на дверь овина, и грелся на солнышке. Смотрел на солдат. Те слонялись вокруг в расстегнутых мундирах. Садились с котелками за деревянный стол. У колодца дымила полевая кухня. Витали запахи разогретого жира, лука и табака. На противоположной стороне двора виднелся крытый соломой деревянный дом на кирпичном фундаменте. Ко входу вели три каменные ступени. Туда направлялся повар в белом халате и нес поднос, а на нем — кувшин, закрытая крышкой кастрюля и тарелки. Стена овина была теплой. Он курил и смотрел на это на всё. На белый халат, на надраенные котлы у колодца, на сонный покой бивака. В саду за домом стояли орудия с длинными опущенными стволами. Между деревьями натянуты маскировочные сети. У некоторых деревьев была ободрана кора. Точно так же замаскировали тягачи.
Они протащили эти пушки сотни или тысячи километров , чтобы поставить здесь, среди еще недавно цветущих яблонь, и теперь все спокойно отдыхали. У них столько оружия, а они сейчас будут жарить его рыбу, купленную за очень приличную цену. У них есть сигареты и бочки с бензином, и они время от времени заставляют деревенских девушек стирать им майки и подштанники. Он с весны жил в овине и смотрел, как каждое утро повар в белом халате несет в его дом кувшин кофе. Под старой грушей он соорудил из кирпичей печку. Жестяную трубу вывел через крону дерева. Между ветвей навесил брезент. Совсем как те сетки над орудиями. Можно готовить даже в дождь. Сейчас над печуркой суетилась женщина. Босая, в фартуке, с темными волосами, выбивавшимися из-под замызганного красного платка. Чувствовался запах жареной рыбы.
Он поднялся и пошел к хлеву. Ворота были открыты , перегорожены жердью. Вошел в темный горячий воздух. При виде него корова неспешно встала. Он отцепил свободный недоуздок, и корова двинулась к выходу. Без понуждения она пошла по тропинке краем сада к темной полосе лугов. Он шагал за ней. Трава была мокрая и холодная. Он закатал штаны. Корова опустила голову и стала пастись. Рыжая спина блестела на солнце, как раскаленное железо. В траве серебрилась брошенная цепь. С тех пор как тут встали военные, он перестал бояться воров и не убирал цепь на ночь. Закрепил ее вокруг рогов. Почувствовал тепло коровьей холки и невольно провел по ней ладонью. Вытянул стальной колышек и вбил камнем чуть подальше. На самом дне травянистой ложбины торчал деревянный сруб над неглубоким колодцем с мутной водой. Он был уверен, что женщина напоила корову на рассвете, но проверил, на месте ли помятое ведро. На месте. Так же, как и цепь.
Он пошел наверх ложбины. Остановился на гребне пологого пригорка , по которому проходила граничная межа. На протоптанной тропе можно было обсушить окоченевшие ноги. Теперь он видел на противоположном пригорке хутор, тополя, сад, но артиллерия и тягачи оставались невидимыми. Вдали тянулся полосой другой берег. Низкий, серо-зеленый, плоский как степь, он простирался до самого горизонта. Тут и там, ближе к реке, берег порос ивняком. Он знал все эти топкие озерца, которые весной разливались так, что река казалась в два раза шире. Сейчас там стояла зеленоватая гнилая вода. Такая вязкая и застывшая, что не отражала солнца.
Нагурна вниз по течению выглядела как несколько серых горизонтальных линий. У них там даже костела не было. Им не хотелось делать крюк в семь километров , поэтому воскресным утром они обычно стояли на берегу и покрикивали. Над водой голоса разносятся далеко. Он спускался с обрыва, отвязывал лодку и плыл к ним. Когда вода была высокой, удавалось добраться чуть ли не до самых домов. У них не было костела, у них почти ничего не было, кроме пары десятков лачуг, заболоченных пастбищ и песчаного взгорья за деревней, где сажали картошку и сеяли овес, чтобы потом ждать града, дождя или засухи. Они забирались в лодку, держа в руках обувку. Женщины подбирали подолы. В платках, в армяках, пропахших нафталином. Выбритые, вымытые. Каждый давал ему пару грошей, ассигнацию или яйцо. Яйца он складывал в корзинку, выстланную сеном.
— Скинулись бы и построили себе , — сказал он однажды.
— Нахрена, — ответил кто-то. — Не из чего и не для кого.
И правда. За пять ходок всю деревню бы перевез , подумал он тогда.
— Хорошо тебе говорить , когда вам церковь осталась, — сказала какая-то баба.
Но теперь он мог только смотреть на лежавший в двух километрах берег. Ему пришло в голову , что надо бы обзавестись биноклем. Над дорогой, бегущей почти у самого горизонта, то и дело поднимались облака пыли. Он мог бы, не приближаясь к реке, высмотреть отдельных солдат. Те ходили вдоль берега и искали следы на песчаных отмелях или в грязи. Он подумал, что выудит когда-нибудь метрового сома, сменяет его на бинокль, и тихонько засмеялся.
Когда он закончил есть , женщина взяла у него тарелку и отнесла в жестяную лохань, стоявшую рядом с печкой. Он посмотрел ей вслед. Она налила теплой воды из котла, присела на корточки и стала мыть посуду. Выплеснула грязную и налила еще раз, прополоскать. Делала она это быстро, без напряжения, без натужной медлительности деревенских баб, которые уже с молодости ощущают вековую усталость. У них были только две фаянсовые тарелки с голубым ободком. Остальное — миски, кувшин, кружки — жестяное. Она разложила все на траве, чтобы обсохло. Вернулась и села рядом с ним. Он закурил сигарету, сделал пару затяжек и дал ей. Она взяла, подержала с минуту между большим и указательным пальцами и тоже затянулась, слегка неумело выворачивая ладонь тыльной стороной наружу. Посмаковала дым, словно это была еда или питье.
— Хорошая , — сказала она.
Затянулась еще раз и хотела отдать ему , но он покачал головой.
— Кури , — сказал он.
Несколько кур купалось в песке. Пыль золотилась на солнце. Просеянное сквозь листву сияние испещряло крапинками двор. Черный кот лежал , растянувшись в солнечном пятне. Красный петух расхаживал вокруг своего стада. К дому подъехал жестяной автомобиль без крыши. Водитель отсалютовал офицеру, стоящему на ступеньках. Глухо заурчал мотор, автомобиль отъехал, обдав запахом бензиновых выхлопов.
— Как все прошло? — спросила она.
— Нормально , — ответил он. — Выпустили пару ракет от Дорогучи, но только для устрашения. Да они их что ни час пускают.
— Заплатили?
— Я одного вез. Всегда беру вперед. Он боялся.
— Я бы тоже боялась.
— От него только одно требовалось — сидеть тихо. Меня еще ни разу не поймали.
— Если б тебя поймали, ты был бы уже мертв.
Они сидели на низкой скамейке под кустом сирени , почти касаясь друг друга. Он — склонившись, локти на коленях, она — выпрямившись, опустив руки. Оба босые, зарывшись ногами в теплый песок. Сразу не поймешь, похожи они на мужа с женой или на брата с сестрой.
— Не поймают , — равнодушно сказал он. — С этой стороны ночью почти не ходят, а с той, похоже, тоже не особо. Разве что только стреляют для устрашения. Всегда от Дорогучи или от Нужеца. Никогда посередине.
— Что немец боится, оно известно, но чтоб русак?
— Русакам без разницы, — сказал он.
Вдали послышался рокот мотора. На дороге около ветряной мельницы поднялось облако пыли. Через пару минут на хутор въехал мотоцикл с коляской. Водитель был в защитных очках и коричнево-зеленой камуфляжной куртке. Он соскочил с седла и вбежал по ступеням в избу. Даже мотор не выключил. И почти тотчас же вернулся. Сел в седло , газанул, резко развернулся и исчез в облаке пыли. Куры повскакивали из своих ямок и бросились к хлеву.
— Цюндапп , — сказал он то ли ей, то ли себе.
— Разъездились сегодня, — ответила она.
— Цюндапп, — повторил он.
— Что?
— Мотоцикл так называется, — тихо сказал он.
— Ну и что? — без интереса спросила она.
— Ничего. Так просто говорю.
Он полез в карман брюк и достал сигареты. Подошел к печке , выгреб черный уголек, раздул его, прикурил и сел рядом с ней. Затянулся, выпустил дым и попытался еще втянуть ноздрями редеющее облачко.
— Бинокль надо бы , — сказал чуть погодя.
— Мотоцикл, бинокль и что еще? — пробормотала она.
— Пригодился бы. Я бы знал, как русские днем ходят. Дальше от берега или ближе. Как обходят болота. Там ведь никак без того, чтобы в воду совсем не залезать. Даже когда сухо, не пройдешь. По пояс и утягивает. Может, они какие-то мостки устроили, но не думаю. Так или эдак, а бинокль бы пригодился, — закончил он.
— Ну так купи у них, — сказала она, вглядываясь в глубь двора.
Он проследил за ее взглядом. Куры вернулись на свои места. В саду под маскировочными сетками суетились солдаты. Они сняли куртки и рубашки и в одних майках обихаживали орудия. Крутили , двигали, переключали рычаги, смазывали механизмы. Иногда оттуда доносились обрывки разговоров. Они двигались медленно, чуть не лениво, но ни на миг не прерывали своих занятий. Сержант в форме наблюдал за работой, переходя от одной позиции к другой. Сказал что-то одному из солдат, и несколько человек засмеялись. В сущности, в этой картине не было ничего угрожающего. Пахло вареной картошкой, жареным луком и табачным дымом. На краю сада стояло несколько серо-зеленых палаток, замаскированных так же, как и орудия.
— Это не жандармы. Честные военные , — тихо сказал он. Неспешно поднялся. — Пойду спать.
— Иди, — сказала она. — Оставь мне одну.
Он вытащил из пачки сигарету , протянул ей и пошел к овину. Внутри было холодно. Сквозь щели проникали косые лучи света. В них кружились пылинки. Он подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Слева, в глубине, стояла деревянная веялка. Ее покрывала сухая пыль. Пылью, лежалым сеном и соломой пахло во всем овине. Он подошел к столбу, на котором висела старая хомутина. Мягкий валик из кожи или ткани, набитый волосом, — обкладка внутренней стороны хомута, предохраняющие шею лошади от натирания. — Примеч. пер. Она была изодранная , и из нее лез волос. Он приблизил лицо и понюхал. Лошадиный запах едва чувствовался.
Справа от двери , вырезанной в воротах, они устроили себе дом: дощатый шкаф, выкрашенный зеленым сундук, стол, два табурета и ее постель, установленная на четырех чурбаках. Остальное они держали во дворе. Он равнодушно прошел мимо этого скарба, присел на балку сусека и перекинул ноги. На остатках прошлогоднего сена лежала попона, а на ней — подстилка из бурых одеял и подушка. Он разделся и растянулся на спине. Наверху, под соломенной крышей, темнота была почти непроглядной. Он всматривался в нее и пытался заснуть. Но перед ним все время вставал образ: женщина идет к печурке, приседает на корточки, а юбка плотно обтягивает ей бедра и ягодицы. «Как цыганка, — подумал он. — Как цыганка. Словно всю жизнь на корточках».
Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян
Благодарим издательство Czarne за возможность публикации.
