Этот разговор состоялся одним ноябрьским вечером 1942 года в небольшом домике Вольфа-Дитера Циммермана под Берлином. Пастор Дитрих Бонхёффер встретился со своими друзьями , некоторых из которых он много лет тому назад готовил к конфирмации. Конфирмация — обряд сознательного исповедания веры в лютеранской церкви, который обычно проводится в подростковом возрасте. Вначале беседа была ленивой: говорили о войне , о Гитлере, о подполье. Вполне обычные разговоры для этой компании. Ситуация изменилась, когда долго молчавший Вернер фон Хафтен спросил: допустимо ли с моральной точки зрения убийство Гитлера.
Так этот момент вспоминал Циммерман:
«Должен ли я выстрелить? Я могу проникнуть в штаб-квартиру фюрера , имея при себе револьвер. Я знаю, где и когда проходят совещания. Я могу попасть туда», — спрашивал офицер. Его слова напугали всех нас. Они произвели прямо-таки взрывной эффект, и для начала мы попытались успокоить друг друга. Затем последовала многочасовая дискуссия. Бонхёффер объяснял, что сам по себе выстрел ничего не значит: с его помощью нужно чего-то добиться, привести к изменению условий, смене правительства.
Сама ликвидация Гитлера не принесла бы никакой пользы, а ситуация могла бы даже ухудшиться. Работа движения сопротивления так трудна именно поэтому, что сначала нужно тщательно подготовить то, что будет потом. Фон Хафтен, происходивший из старинного офицерского рода, был человеком мягким, полным энтузиазма, идеалистом, но при этом человеком с христианским мировоззрением, верным традиции, которую он унаследовал. (…)
Однако теперь он, охваченный вдруг огромным возбуждением, не довольствовался теоретическими выкладками. Он задавал вопрос за вопросом, все углубляясь в проблему, он увидел свой шанс и пытался понять, должен ли использовать его. Он многократно повторял, что, возможно, принадлежит к очень небольшому кругу людей, способных действовать, перехватить инициативу. Своей жизнью он не дорожил. Бонхёффер, со своей стороны, неустанно уговаривал его соблюдать сдержанность, создать точный план, который позволит ему справиться со всеми непредвиденными последствиями. Ничего нельзя оставлять на волю случая. Наконец фон Хафтен начал задавать прямые вопросы: Должен ли я…? Могу ли я…? Бонхёффер отвечал, что не имеет права решать за него. На риск должен пойти он сам и только он. Даже если он и говорил о вине, следующей из неиспользования шанса, то, по меньшей мере, такую же вину усматривал в легкомысленном отношении к ситуации.
В конце концов решение было принято. Группа немецких офицеров не только подготовилась к захвату власти , но и предприняла неудачное покушение на Гитлера. Фон Хафтен, адъютант Штауффенберга, принял участие в его подготовке. 20 июля 1944 года он вместе с группой других заговорщиков был расстрелян во дворе Верховного командования вооруженных сил Третьего рейха на Бендлерштрассе. Умирал он спокойно.
Бонхёффер после раскрытия заговора также был приговорен к смертной казни. Приговор привели в исполнение 9 апреля 1945 года. Вот как вспоминал тот момент Герман Фишер-Хюльструнг , лагерный врач, присутствовавший при этой смерти.
Утром этого дня , между пятью и шестью часами, заключенных, в том числе адмирала Канариса, генерала Остера, генерала Томаса и судебного советника Зака вывели из камер и зачитали им приговор военного трибунала. Сквозь полуоткрытую дверь одного из помещений барака я видел, как пастор Бонхёффер, прежде чем снять свою тюремную одежду, преклонил колени на полу, сосредоточившись на пылкой молитве Богу. Я был глубоко тронут тем, как молился этот симпатичный человек, так искренне и с такой уверенностью, что Бог слышит его молитву. На месте казни он еще раз произнес краткую молитву, а затем взошел на эшафот, смело и хладнокровно. Смерть наступила через несколько секунд. За без малого полвека моей работы врачом я, кажется, никогда прежде не видел, чтобы человек умирал столь безусловно покорным Божьей воле.
Почему эти двое мужчин так вели себя? Разве они не испытывали чувства вины: один за непосредственное участие в покушении на Адольфа Гитлера , а второй за его оправдание?
Ничто не указывает на это. Ведь оба они — это особенно относится к Бонхёфферу , одному из самых выдающихся лютеранских богословов ХХ века — осознавали, что, поступая таким образом, они выполняли свой христианский долг. Ведь тираноубийство, в соответствии с мышлением части христианских мыслителей, не только может быть допустимым, но, в определенных обстоятельствах, может стать даже моральной обязанностью.
В первых веках христианства этой проблемы не существовало. Христиане принимали мученичество , и ни в одном из известных богословских трактатов не возникало вопроса о возможном одобрении убийства императора, даже такого, который преследует Церковь. Это отвечало принципу божественного происхождения власти, даже враждебной к христианам.
Всякая душа да будет покорна высшим властям , ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение.
И в таком духе , который постепенно укреплялся в связи со все более сильной, в том числе христианской, сакрализацией власти, связанной с константиновским сдвигом, так некоторые теологи называют процесс интеграции Константином имперского правительства с христианской церковью, происходивший в IV веке рассматривали данный вопрос христианские мыслители вплоть до XII века. Именно тогда эта тема вновь возвращается , а теологи начинают размышлять о проблеме, ссылаясь на многочисленные примеры «благородных тираноборцев».
Печать штата Виргиния с девизом «Sic Semper Tyrannis» (лат. «Так всегда [происходит] с тиранами»). Источник: ВикипедияИоанн Солсберийский рассматривает эту проблему со многих сторон , и хотя до сих пор продолжается спор интерпретаторов о том, действительно ли он считает тираноубийство допустимым, он, определенно — а следует помнить, что эта дискуссия ведется в феодальном мире, где отношения власти в значительной степени сакрализованы, — является одним из первых, кто привел многочисленные, в том числе христианские, аргументы в пользу допустимости таких действий.
Этот вопрос рассматривал и Фома Аквинский , прежде всего, в трактате «О правлении государей», но также и в «Комментарии» к «Сентенциям» Петра Ломбардского. В этих текстах нет ясного ответа, как должен вести себя потенциальный заговорщик, нет и прямого ответа, допустимо ли в данной ситуации тираноубийство вообще, однако есть весьма последовательная попытка ответа на вопрос, может ли оно быть допустимым на основании христианской доктрины.
Почему? Ответ сложен , но можно попробовать сформулировать его коротко.
Сообщество имеет право реагировать на безумие тирана , на его действия, приводящие к смерти других.
И не следует полагать , что такая совокупность [людей] будет поступать несправедливо, низлагая тирана, даже если ранее она подчинила себя ему навечно. Ведь он, ведя себя в правлении совокупностью не с верностью, как этого требует служение короля, сам заслужил, чтобы соглашение, заключенное с ним, не соблюдалось бы подданными. перевод Александра Марея
В этих словах речь идет , конечно же, не о тираноубийстве, а лишь о праве (а иногда обязанности) отказаться от повиновения власти, которая нарушает естественное или божественное право. Это можно осуществить, что существенно, не только на основании своих взглядов, но и руководствуясь общими нравственными принципами, и даже находя «общественный авторитет». А что, если это невозможно? Если нет возможности публично осудить тирана? У святого Фомы, очевидно, нет ответа на этот вопрос.
С одной стороны — в трактате «О правлении государей» — он указывает , что есть такие, кто признаёт, что порой задача добродетельных мужей не столько принимать страдание, сколько защищать сообщество от тирана; но он тут же замечает, что это несовместимо с апостольским учением.
Ведь учит нас Петр: не только добрым и скромным , но также и суровым господам с почтением повинуйтесь. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ведь и когда многие императоры римлян тиранически преследовали веру Христа, и великое множество как знати, так и простонародья обратилось к вере, то восхвалялись принимающие смерть за Христа без сопротивления и смиренно, пусть даже они и были вооружены, как это ясно видно в случае со священным легионом фиванцев. перевод Александра Марея
Весьма схожие выводы мы обнаружим и в Комментарии к «Сентенциям» Петра Ломбардского , они лишь предварены обстоятельными рассуждениями о том, при каких обстоятельствах тираноубийство могло бы оправдываться, а в каких не должно быть предпринято. В трактате «О правлении государей» мы также найдем важные замечания на тему своеобразной логики власти, которая может привести к тому, что убийца тирана сам может стать жестоким тираном. Почему? Попробуем ответить коротко.
По логике Фомы Аквинского , и тиран, и тираноборец идут на нарушение принципов божественного и естественного права. А принципы, нарушенные однажды, имеют тенденцию к постоянному их нарушению.
И так , можно сказать, завершаются рассуждения святого Фомы. Он не делает ни шагу далее. С одной стороны, он показывает, почему можно оправдать тираноубийство, а с другой, указывает на то, что Церковь никогда прежде этого не делала (что верно, если говорить об Отцах Церкви) и что признание за кем-либо права нарушать принципы может привести лишь к дальнейшим несчастьям, к дальнейшему нарушению права. Кажется, однако, что в мышлении святого Фомы есть некий пробел, на который стоит и следует указать.
К чему этот пробел относится? Итак , тираноубийство как норма, как утвержденная правом или обычаем модель смены власти вело бы — и здесь святому Фоме трудно отказать в правоте — к модели власти, в которой одни тираны заменяли бы других, а логика тирании лишь углублялась бы. Однако если принять, что тираноубийство — это абсолютно исключительная ситуация, принять решение относительно которой может только отдельная личность (если не существует возможности вынести судебный приговор) или группа, уберегающая сообщество или мир от еще большего зла, то тогда — по-видимому — можно применить принцип необходимой обороны. И принять предыдущие рассуждения святого Фомы Аквинского, а именно то, что мы уже цитировали — «не следует полагать , что такая совокупность будет поступать несправедливо, низлагая тирана, даже если ранее она подчинила себя ему навечно. Ведь он, ведя себя в правлении совокупностью не с верностью, как этого требует служение короля, сам заслужил, чтобы соглашение, заключенное с ним, не соблюдалось бы подданными». Умерщвление , если нет иного способа свержения власти, становится высшей необходимостью, которая не может быть записана в законах, но может стать оправданной защитой жизни других людей.
И именно в этом направлении идет мысль Церкви — вдохновляемая Фомой Аквинским — в последующие века. Когда мы имеем дело с властителем (или даже правительством) , который — даже если и начинал как законная власть — превратился затем во властителя не только деспотичного, но еще и призывающего к действиям, не согласующимся с естественным или божественным правом, то у его подданных (граждан управляемого им государства) есть целый спектр порой лишь возможных, а порой просто необходимых действий.
Когда властитель/правительство призывает граждан к действиям , являющимся преступлением против человечества или злодеянием, у них есть обязанность пассивного сопротивления, то есть неповиновения несправедливым законам или приказам.
Аргумент , что, мол, кто-то отдал мне приказ, не действует в области морали. Каждый обязан выяснить, согласуется ли приказ с моральными нормами или нет, а если нет — отказаться выполнять приказ.
Будь по-другому , не было бы причин для приговора Эйхману. Он лишь исполнял приказы. Адольф Эйхман — оберштурмбаннфюрер СС, непосредственно отвечавший за «окончательное решение еврейского вопроса». В 1960 году похищен из Аргентины еврейской разведкой и затем казнен в Израиле по приговору суда. Второй элемент воздействия — активное давление с целью изменения дурного закона или прекращения дурных действий. В современной ситуации это может быть участие в акциях протеста , формирование пространства правового сопротивления, вовлеченность в смену режима. Третий элемент — активное сопротивление, даже с применением силы. Последнее оправданно, поскольку тиран наносит вред сообществу и раскалывает его единство.
Однако эти рассуждения относятся к законной власти (то есть обладающей честно полученным правовым мандатом). Если у власти нет такого мандата , если она основана на узурпации, присвоении власти нечестными способами, является плодом мошенничества или насилия, тогда приведенные выше рассуждения берутся в скобки, а у жителей территорий, подчиненных такого рода власти, не только нет обязанности повиновения такой власти, но они могут даже оказывать ей сопротивление всеми возможными (хотя также разумными и честными) способами. Одним из них может оставаться тираноубийство, если оно действительно может способствовать освобождению народа либо обеспечению будущего для мира.
Можно сказать , что таким образом реализуется принцип необходимой обороны. Ведь Церковь допускает убийство ради собственной защиты, а также полицейские или военные действия, если их цель — защита жизни личности, которой угрожает никем не контролируемый безумец.
Снайпер , ликвидирующий убийцу во время операции, ведет себя вполне нравственно, если не существует других способов воздействия.
Чтобы сменить философское пространство , в котором мы вращаемся, скажем, что прекрасное обоснование такого рода действий предлагает в «Трех разговорах» Владимир Соловьев. Разговор между генералом, г-ном Z. и князем касается необходимости ликвидации «зверя», преступника, убивающего невинных людей. Князь, будучи пацифистом, убеждает, что убивать его нельзя, ведь это доказало бы атрофию собственной совести и было бы несовместимо с принципом «не убий» (очень кратко можно сказать, что он излагает идеи толстовского пацифизма).
Ответом на эти рассуждения становятся слова г-на Z. , который в этом сочинении представляет христианский здравый смысл. Именно он доказывает, что ликвидация преступника может быть даже нравственной необходимостью, а пацифизм — это система, не принимающая во внимание благо жертв.
Дa вeдь , пo-вaшeмy, paзyм и coвecть гoвopят мнe тoлькo oбo мнe caмoм дa o злoдee, и вce дeлo, пo-вaшeмy, в тoм, чтoбы я eгo кaк-нибyдь пaльцeм нe тpoнyл. Hy a вeдь пo пpaвдe-тo тyт ecть и тpeтьe лицo, и, кaжeтcя, caмoe глaвнoe, — жepтвa злoгo нacилия, тpeбyющaя мoeй пoмoщи. Ee-тo вы вceгдa зaбывaeтe, нy a coвecть-тo гoвopит и o нeй, и o нeй пpeждe вceгo, и вoля Бoжия тyт в тoм, чтoбы я cпac этy жepтвy, пo вoзмoжнocти щaдя злoдeя; нo eй-тo я пoмoчь дoлжeн вo чтo бы тo ни cтaлo и вo вcякoм cлyчae: ecли мoжнo, тo yвeщaниями, ecли нeт, тo cилoй, нy a ecли y мeня pyки cвязaны, moгдa тoлькo тeм кpaйним cпocoбoм — кpaйним cвepxy, — кoтopый вы пpeждeвpeмeннo yкaзaли и тaк лeгкo бpocили, имeннo мoлитвoю, тo ecть тeм выcшим нaпpяжeниeм дoбpoй вoли, чтo, я yвepeн, дeйcтвитeльнo твopит чyдeca, кoгдa этo нyжнo. Ho кaкoй из этиx cпocoбoв пoмoщи нyжнo yпoтpeбить, этo зaвиcит oт внyтpeнниx и внeшниx ycлoвий пpoиcшecтвия, a бeзycлoвнo здecь тoлькo oднo: я дoлжeн пoмoчь тeм, кoгo oбижaют. Boт чтo гoвopит мoя совесть.
Этот текст относится не только к военной ситуации , но и к положению, при котором «преступник», «тиран», «злодей» угрожает жизни невинных людей (и даже отдельного человека). Тогда ситуация налагает определенные обязанности на лиц, способных действовать. Они связаны с тем, что мы как нравственные существа обязаны защищать беззащитных или невинных, а также более слабых, от нападений более сильных. Если это возможно, мы должны делать это, сохраняя преступнику жизнь, но в данной ситуации более важными являются жизнь и здоровье жертв.
Так что , если нет возможности обезвредить преступника без его физической ликвидации, то мы можем его убить. В такой ситуации оценка остается за принимающим этот вызов.
Все эти рассуждения , что также следует отметить, относятся к мысли, согласно которой вся власть происходит от Бога, а христианин обязан ей повиноваться. Современная христианская мысль все чаще дифференцирует и проблематизирует эту картину, указывая на ситуацию, в которой трудно говорить о законности власти или призывать к подчинению ей. Это, однако, уже тема для совершенно другого текста.
Перевод Сергея Лукина
