Олена Мищенко: Ваши фильмы «Ва-банк» и «Сексмиссия» (в советском прокате — «Новые амазонки») были популярны среди зрителей как в Польше , так и за рубежом. В чем секрет успеха?
Юлиуш Махульский: Если говорить о картине «Ва-банк» , то все дело в универсальности темы. Зрители любят смотреть фильмы про ограбления. Помимо этого, думаю, зрителям из бывшего СССР было интересно увидеть, как выглядела довоенная Польша, ведь это, как ни крути, ближайшая западная страна. И при этом она немного другая чем, например, Украина или Россия. Все же у нас разная история, религия, поэтому и реальность здесь выглядела несколько иначе. И это вызывало интерес.
Кадр из фильма «Ва-банк». Источник: пресс-материалыОМ: Вы не раз бывали в СССР. Какие были ваши впечатления от этих поездок?
ЮМ: Я всегда чувствовал уважение по отношению ко мне. Там в принципе восхищались поляками. Далеко не все в Польше могут себе это представить , потому что не всегда понимают исторический контекст. В Советском Союзе Польша считалась западной страной, заграницей. Поляки свои, понятные, ведь мы славяне , мы будто близко и вместе, но при этом западнее. Хотя я встречался и с другим отношением, в частности, когда у нас возникло движение «Солидарность» , когда ввели военное положение в 1981 году. Тогда в СССР можно было услышать, мол, зачем эта «Солидарность», ведь если закрутят гайки в Польше, то у нас будет еще хуже.
ОМ: Но доминировало позитивное восприятие.
ЮМ: Да. Я знал немало людей , которые смотрели польское телевидение и таким образом учили язык. Ловили телевизионный, радиосигнал — это было особенно популярно на приграничных территориях. У многих был доступ к польским журналам. Не всем полякам известно, что в СССР многие симпатизировали Польше , особенно в среде образованных, интеллигентных людей. Я интересуюсь историей, поэтому мне проще. Кроме того, для меня не существует ни границ, ни национальностей — все мы просто люди.
Но вернусь к вопросу восприятия моих фильмов. Если говорить , например, о картине «Сексмиссия», то на самом деле не так уж она универсальна. Эта лента была понятной только зрителю стран соцлагеря.
Плакат фильма «Сексмиссия». Источник: ВикипедияОМ: Почему?
ЮМ: Запад воспринимал фильм слишком буквально. Когда мы показывали его в Америке , там высоко оценили уровень съемок, монтаж, но постоянно повторяли, что это антифеминистская картина. Смешно, что тогда, в 1980-е, мы даже не знали такого понятия.
ОМ: А сейчас вы сняли бы такой фильм?
ЮМ: Фильм — это все же знак времени , фотография определенного периода. Наверное, сегодня я не снял бы такую картину. И не только потому, что она может показаться антифеминистской — все-таки в фильме образ женщин и отношения между полами были лишь метафорой. Это была просто маска, способ показать больное общество, лишенное свободы. Но западный зритель не прочел эту метафору. Мой агент в США время от времени сообщает, что в Голливуде интересуются «Сексмиссией», ленту хотели бы показывать, но она до сих пор воспринимается как антифеминистский фильм, в частности, благодаря движению MeToo.
Помню , как Чеслав Милош посмотрел ленту на фестивале в Сан-Франциско и поставил ей следующий диагноз: «Крестьянский антифеминизм коммунистической власти». Возможно , это и есть ответ на вопрос, почему картина прошла цензуру. Часто у власти находились примитивные , малообразованные люди. Антифеминизм был их естественным качеством, поэтому фильм казался им веселым и смешным.
ОМ: А как удалось избежать цензуры фильму «Кингсайз»? Ведь он достаточно ярко изображает тоталитарное общество.
ЮМ: «Кингсайз» снимался в 1987 году , когда цензура уже не была такой жесткой. Оттепель еще не наступила, но и большого давления не было. С «Сексмиссией» было гораздо сложнее, поскольку работа над ней началась на пять лет раньше. Тогда комиссия, через которую проходил уже завершенный фильм, вызвала меня с требованием вырезать некоторые сцены. Это было даже забавно, ведь и так было понятно, о чем картина. Даже уже после премьеры пришлось вырезать одну из реплик главного героя, Макса, когда он произносит: «Направление — восток. Там должна быть хоть какая-то цивилизация». Речь шла о зависимости польской власти того времени от СССР. С «Кингсайзом» было по-другому, у меня была абсолютная свобода.
Понимаете , к комедийным фильмам трудно придраться, ведь когда кто-то с полной серьезностью нападает на комедии, то это смешно и абсурдно. Коммунисты понимали, что нельзя запретить всё, некоторые вещи все же следует пропускать. Как, например, в СССР пропускали картины Рязанова, в которых многое можно было прочесть между строк. Да, такое кино там снимали, потому что время от времени нужно было слегка снимать напряжение, ослаблять гайки политической системы.
Создание фильмы «Дежа вю» пришлось на переломный момент , когда Польша уже возвращала себе независимость, а СССР еще не распался. С Ежи Штуром, который сыграл в картине главную роль, мы все время говорили, что хотим показать, что и где у нас болит, что болит у людей в СССР, ведь мы прекрасно понимали их положение. У нас были там друзья и мы знали, как им живется. Когда создание фильма завершилось и он вышел на экраны, уже наступили новые времена. По сути было уже не о чем говорить: жизнь нас опередила.
ОМ: Польские режиссеры обладали большей свободой творчества , чем их коллеги в СССР?
ЮМ: Безусловно. Тем не менее , в Польше тоже не делали фильмов, прямо критикующих Советский Союз. Более того, нельзя было снимать, например, картины о Январском восстании 1863 года, ведь поляки восстали против царя, против Российской империи. Все, что было связано с Россией, касалось и Советского Союза, будь то Иван Грозный, Александр II или любой другой царь. Ситуация, конечно, ужасная, но одновременно смешная, ведь коммунисты выступали против царизма.
ОМ: Были ли у вас проблемы с цензурой?
ЮМ: У меня особых проблем не было , зато они были у моих коллег, например, у Кшиштофа Кесьлёвского. Было очевидно , что он открыто выступает против системы. Он делал очень современные, реалистичные фильмы, ему трудно было перехитрить цензуру. Я, в свою очередь, мог лукавить: говорить, что построившие тоталитарное государство гномы из фильма «Кингсайз» — это просто такие смешные персонажи, а женщины из «Сексмиссии» — забавные сумасшедшие героини комедии. Что бы им пришлось сделать, запретить гномов? Это же смешно! Видимо, поэтому мне удалось снять и выпустить на экраны свои фильмы.
ОМ: Сейчас цензуры нет. Стало ли проще?
ЮМ: Замечательно , что ее нет, но, как ни странно, цензура имела некое положительное влияние, например, вынуждала художников создавать метафоры. Тогда и публика была другая, ожидала от кино и театра разговора о современной реальности не напрямую, ведь это было невозможно.
Мир тогда тоже воспринимал нас иначе , к нам не предъявлялось высоких требований, ведь было понятно, что мы живем в несвободе, за железным занавесом. На нас смотрели с сочувствием, менее критично. Сейчас, чтобы достичь международного признания, нужно делать фильмы не хуже, чем в Старой Европе. Иногда это получается — Павликовский, например, получил Оскар за свой фильм «Ида». Но в целом сейчас сложнее работать, потому что в мире очень много талантливых людей и все сложнее выделиться среди большого числа хороших режиссеров.
ОМ: Как возникла идея фильма «Кингсайз»?
ЮМ: В 1984-1985 годах , когда я на год уехал в США по стипендиальной программе, на моем счету уже были фильмы «Ва-банк» и «Сексмиссия». Но в Штатах я почувствовал, что это не мое место. Я понял, что не смогу написать хороший сценарий, я не владел английским на таком уровне. Я не видел себя там, поэтому вернулся в Польшу, которая переживала период безнадежности, серости и бедности. Тогда я подумал, что лучше просто иметь загранпаспорт в ящике и выезжать, когда заблагорассудится. Из этой мысли и вырос замысел «Кингсайза», он как раз об этом. Затем в сценарии возникли различные философские ответвления, но основывался фильм на идее, что можно уехать в любой момент. Я тогда вернулся, как дурак, и не знал, выеду ли когда-нибудь снова. Так я тогда думал.
Кадр из фильма «Кингсайз». Источник: пресс-материалыОМ: Как проходили съемки «Дежа вю»? Как вам работалось в Одессе?
ЮМ: Для поляков Одесса — это , в первую очередь, космополитичный город, как Шанхай или Нью-Йорк. Одесса была воротами в большой мир, тем портом, из которого можно было убежать от коммунизма и большевизма. Не случайно многие события происходили именно в Одессе. Мы видим это у Бабеля, у Ильфа и Петрова, об этом написано множество книг.
С Александром Бородянским , сценарии которого, например, «Афоня», мне очень нравились, мы встретились в Москве, чтобы обсудить сценарий «Дежа вю». Тогда мы однозначно решили, что история должна происходить в Одессе, тем более, что город славится своей киностудией с прекрасными традициями. Так мы и решили ехать в Одессу.
Нас замечательно принимали , я познакомился со здешним художником-постановщиком Валентином Гидуляновым. Помню, что уже во время первой встречи я понял, что этот человек сделает все, что необходимо для картины, уровень его профессионализма производил впечатление. Вообще, работа с одесскими специалистами стала для меня очень хорошим опытом. В их подходе было такое уважение к фильму, которого в Польше тогда почти не наблюдалось.
ОМ: Что именно вы имеете ввиду?
ЮМ: Например , в Польше тогда делали одноразовые декорации — использовали и выбросили. В Одессе же к декорациям относились очень бережно, их хранили, а потом использовали на других съемочных площадках. Даже ходить по этим декорациям полагалось в обуви, обернутой специальным материалом, чтобы их не испортить.
По-моему , Одесская киностудия сделала все возможное, чтобы работа над фильмом шла легко и быстро. В советских реалиях это было сложно: обычно над картинами работали долго, ведь творческие группы были на месячной ставке, а не на контракте, как мы. У них была возможность не торопиться и работать не спеша. Бывало, что я нервничал или мне казалось, что работа идет уж слишком медленно. Думаю, так происходило, потому что я вообще не учитывал условий, в которых находился. Медлительность этого механизма была мне непонятна, но киностудия постаралась приспособиться к нашему темпу. Вся работа постановщиков, костюмеров, технической команды была выполнена идеально. Безусловно, на площадке все всегда немного нервничают, но это нормально. Когда я вспоминаю тот период, то могу сказать, что команда сработала настолько хорошо, насколько могла, а я с удовольствием пользовался благами производства.
Кадр из фильма «Дежа вю». Источник: пресс-материалыОМ: Как долго длился съемочный процесс?
ЮМ: Съемки проходили в 1989 году — начались в сентябре и длились до конца ноября. Уже лежал снег , было холодно. Мы тогда снимали в павильонах. До середины октября погода была идеальной — было тепло, как в южной стране, однако позже наступили очень неприятные морозы. Было трудно, мы сидели в Одессе почти три месяца. Я сильно заболел, у меня были проблемы с горлом, ведь частично мы работали в холодную погоду, были большие перепады температур. Когда мы снимали в бане, то оказалось, что туалет был на улице, идти приходилось далеко. Представьте, вы находитесь в помещении при +30, а потом выходите на улицу, в -10. Я тогда заболел, но, несмотря на это, вспоминаю съемки очень тепло. Мы тогда создали фильм, который знают везде и очень любят в Одессе.
ОМ: Вы бывали в Одессе с тех пор?
ЮМ: После съемок я , к сожалению, больше не бывал там. Но мой отец, уже покойный, ездил в Одессу и рассказывал, что там появился ресторан под названием «Дежавю», мне было безумно приятно. Позже я удостоился премии Одесского международного кинофестиваля за фильм «Колыбельная», но не смог туда поехать, чтобы ее получить. Поехал мой актер, который потом рассказывал, насколько это замечательный город, как тепло его там принимали. В Одессе по-прежнему существует отель «Красный», фигурирующий в фильме «Дежа вю», правда он уже по-другому называется. Между прочим, название «Красный» этот отель носил еще до революции, оно никак не было связано с коммунистическими временами.
С Валентином Гидуляновым я работал и позже , в частности, над фильмами «VIP» и «Эскадрон». Кстати, последний мы сняли в сотрудничестве с Россией, и это было замечательно. Российская команда прекрасно разбиралась в различных нюансах, в частности, в том, что касалось костюмов. Это был пример сотрудничества поверх границ. Мы, киношники, как семья — в наших отношениях не имеют значения расы, национальности, границы. Мы умеем находить общий язык везде.
Кадр из фильма «Дежа вю». Источник: пресс-материалыОМ: Кинематограф за последние годы очень изменился.
ЮМ: Да. Теперь мы можем смотреть фильмы , например, на телефоне, что раньше было технически невозможно. Как показал прошедший год, в кинотеатры вообще можно не ходить. Лично для меня это стало очень болезненным, потому что я люблю смотреть фильмы в кинотеатрах.
ОМ: Что важнее: запрос аудитории или режиссерское видение?
ЮМ: Я всегда отталкивался от себя , от того, что интересно лично мне. Возможно, благодаря этому мои идеи были довольно смелыми. Я понимал, что некоторые темы будут недостаточно привлекательными для публики, но считал необходимым их затрагивать.
Например , я снял очень важный для меня фильм «Эскадрон», о весьма болезненной странице польской истории — Январском восстании, борьбе с царской Россией. Вдохновением послужили рассказы Станислава Рембека, которые произвели на меня огромное впечатление. Фильм тогда посмотрели немногие, но я рад, что снял его тогда, в 1992 году. Сейчас я бы не собрал денег на такую картину.
Сейчас все иначе , чем во времена ПНР. Все стоит дорого, продюсеры или инвесторы просчитывают, насколько кассовой будет картина. Телеканалы тоже будут стремиться к тому, чтобы фильм посмотрело как можно больше зрителей. Я всегда принадлежал к тому кругу режиссеров, для которых зритель очень важен. Самого себя я считаю в первую очередь зрителем, скорее киноманом, чем режиссером. К тому же есть фильмы, создаваемые специально для кинофестивалей, привлекающие свою публику, а не массового зрителя. Я думаю, нужно научиться это как-то объединять и создавать фильмы интересные как массовому зрителю, так и ценителям киноискусства.
ОМ: Часто ли режиссеры в ПНР получали приглашения на зарубежные кинофестивали?
ЮМ: Благодаря фестивалям я объездил весь мир. Особенно много поездок было во времена ПНР , поляки были, так сказать, в моде. Сейчас, конечно, я могу путешествовать сколько захочется — чтобы увидеть мир, уже не обязательно участвовать в фестивале. Я не фанат фестивалей, с их напряженным графиком, полным подчинением распорядку, да они мне уже и не нужны!
Самые важные фильмы , которые я должен был снять, я снял, и чувствую себя вполне реализованным. Конечно, еще может родиться какой-то замысел, но я понимаю, что его воплощение тесно связано с различными ограничениями, например, финансовыми, языковыми. Я отдаю себе отчет в том, что работаю в этой стране. Мои фильмы очень польские и предназначены для польского зрителя.
Есть вещи , которые ты просто должен делать, нет вопроса — хочешь или нет. Существует определенная внутренняя сила, потребность, которая побуждает людей к действию. Многие режиссеры хотели уехать на Запад и им это удалось, к примеру, Поланскому, Форману. Но они всегда стремились к этому. Я же никогда не задумывался об эмиграции. Может, у меня не было столько отваги, силы и таланта, чтобы переехать и делать то, что сделали они? В моем случае оказалось, что можно снимать фильмы в родной стране и здесь получить признание. У меня душа спокойна, я делаю то, что делаю, снимаю, что хочу, а мои фильмы по-прежнему помнят и смотрят. Приятно это осознавать, ведь это нелегкая работа и хорошо, что она была не напрасна.
Кадр из фильма «Сексмиссия». Источник: пресс-материалыОМ: Вы хотели иметь возможность выехать из страны , но не эмигрировали. Почему?
ЮМ: Дома удобнее , комфортнее. Здесь все свое — небо, земля. На самом деле, я мог бы и в другой стране жить, у меня с этим нет проблем. Иногда мы с женой подумываем, чтобы к старости переехать куда-нибудь, где климат потеплее. Я хорошо знаю Западную Европу, владею несколькими языками на уровне, позволяющем чувствовать себя максимально комфортно. Тем не менее, я всегда ощущаю себя абсолютно польским режиссером. Не имеет значения, где я буду жить — я навсегда останусь поляком.
Когда мне было лет тридцать , я понимал, что в Польше могу делать все, что хочу. Тогда был такой период — все будто ждали от меня чего-то нового. Я хотел снимать именно в Польше, не заграницей. Хотя это все-таки достаточно большая страна, нам легче выйти на восточноевропейский рынок, на страны бывшего соцлагеря. Там мои фильмы известны.
Видимо , мне просто не суждено было стать зарубежным режиссером или польским режиссером за рубежом. Если взять, к примеру, то, что снимает Поланский, сделавший самую большую карьеру среди поляков, в его фильмах мы обнаруживаем голливудское качество. У режиссера должны быть идеи, которые он может воплотить в той стране, в которой он работает. Я, скорее, интроверт и, видимо, поэтому не умею договариваться об определенных вещах, добираться до нужных людей. Все, что я сделал, имело успех лишь потому, что мои фильмы любили.
ОМ: Вы режиссер только на площадке или в жизни тоже?
ЮМ: Режиссура — это организация реальности таким образом , чтобы она нам повиновалась. Думаю, некоторые мои черты проявляются как в работе, так в жизни. Я быстро принимаю решения, не умею ждать, я люблю, когда все четко и понятно. Я надеюсь, это не проявления профдеформации и мои близкие не воспринимают это как типично режиссерские черты, скорее, такой у меня характер. Я немного нетерпелив. Я даже квартиру могу купить быстрее, чем некоторые покупают очки.
В отличие от театральной , кинорежиссура — это своего рода борьба со временем. Я ставил несколько спектаклей в театре, но это не мое пространство, не моя дистанция, так сказать, не мой вид спорта. В театре слишком много времени, и я не разобрался, как его упорядочить. На съемках фильма я точно знаю: сколько у нас времени, какая нужна погода, сколько длится и когда закончится световой день. Все это меня, в некотором смысле, сформировало. В режиссуре, как и в жизни, не всегда все идет по плану.
Поэтому надо оставаться открытым — жизнь часто подсказывает , как разрешить ситуацию иначе, чем мы привыкли. Иногда стоит идти за тем, что подсказывает жизнь, или хотя бы просто не противостоять тому, что происходит.
ОМ: Какой свой фильм вы любите больше всего?
ЮМ: Я люблю все свои картины. Конечно , какую-то из них больше, какую-то меньше, но все. Самым важным фильмом для меня всегда будет «Ва-банк», именно с него началась моя карьера. Если бы не эта картина, то не появились бы следующие и мы бы сейчас не записывали это интервью. «Ва-банк» для меня — как первый ребенок, самый важный.
С другими фильмами скорее как со знакомыми: одного обнимаешь при встрече , другому просто жмешь руку, а с некоторыми только издалека здороваешься. Часть своих картин я снял в подходящее время, но в отдельные фильмы я бы сейчас внес некоторые изменения. Это большое искусство — в два часа экранного времени вместить истории героев и события так, чтобы зрителю было интересно. Мои фильмы уж точно не скучные. Среди них нет ни одного, за который мне было бы стыдно.
ОМ: Чем вы занимаетесь сейчас?
ЮМ: Сейчас у меня спокойный период. По разным причинам: и из-за пандемии , и в связи с тем, что я перестал руководить студией. Более тридцати лет я был директором киностудии «Зебра» в Лодзи, которая находится в ведении Министерства культуры. Раньше никто не вмешивался в мою работу, но когда ситуация изменилась, я решил отойти от дел и вышел на пенсию. Я не мог согласиться с новым порядком. Это если говорить о моей продюсерской деятельности. Конечно же, я работаю над сценариями, занимаюсь драматургией, пишу тексты для театральных постановок. Не так давно в Люблине я ставил спектакль «Machia» о Макиавелли, который также сняли для телевизионного формата.
Не скрою , я рад пенсии, теперь у меня достаточно времени на чтение. У меня есть готовый сценарий фильма, который я, возможно, сниму в следующем году. Сложно загадывать, ведь пандемия — это не самое подходящее время для работы в большой группе людей, сейчас это опасно.
Знаете , я сам иногда не верю, что уже более сорока лет делаю кино. Когда я начинал, мне было двадцать пять, я делал фильмы о том, что мне было интересно, и это оказывалось интересно так называемой активной части публики — людям в возрасте 18-40 лет. Сейчас мой зритель вырос, я тоже изменился. Главное, я ничего не должен и мне прекрасно живется в обстановке тишины и спокойствия.
Перевод Юнны Коробейниковой
