Я родилась в Сулехуве (Цюллихау) на северных окраинах исторической Силезии спустя почти 17 лет после войны. Первые 10 лет жизни я провела в Кленице (Кляйниц) в Любушском воеводстве, затем в Кетше (Катшер) в Опольской Силезии. Затем на шесть лет уехала учиться в Варшаву, и это стало путешествием не только в другую климатическую и социальную зону, но и в край неведомых мне речевых нюансов. Позже я вернулась во Вроцлав (Бреслау) и Валбжих (Вальденбург), чтобы в конце концов обрести свое место в окрестностях Нова-Руды (Нойроде).
Мой отец был родом с пограничья Галиции и Подолья, мать — из Свентокшиского воеводства. Культурные различия между ними, разница в их привычках, были довольно заметны и часто напоминали о себе, становясь причинами недоразумений и даже ссор. Поэтому я изначально знала, что люди разные, но несмотря на это могут друг друга любить. Случалось, я выбирала, как оценить событие — с маминой или папиной перспективы. Помню сожаление, которое я почувствовала, когда в 1970-е отец где-то потерял свой восточный акцент. Больше всего мне не хватало этого чудесного сценического переднеязычного [l], превратившегося в плоское [ł].
Когда в детстве я ездила на каникулы к бабушке с дедушкой, я была уверена, что еду в какую-то соседнюю страну, за границу. Меня окружала другая архитектура, земля пахла иначе и была суше, а растительность — менее буйной. Так по крайней мере мне казалось. Люди говорили на каком-то страшном для детского уха диалекте (как правило то, чего мы не понимаем, кажется нам страшным), немного по-другому одевались, ели непривычные блюда на ужин.
Помню свое изумление, когда я обнаружила, что слова на могилах написаны по-польски. Раньше я считала, что язык кладбищ — немецкий. Думала, что его изобрели как специальный набор слов для записи прошлого и истории наших покойных.
Да, я ехала на каникулы за некую невидимую границу, пересекавшую железнодорожное полотно где-то недалеко от Калиша или Скальмежице.
Не менее интересным был обратный путь — помню то чувство возвращения в гнездо. Высокие, обветшалые дома, мощеные улицы, ряды аккуратно подстриженных деревьев вдоль дорог, выложенные кирпичом тропинки в садах, узорчатые фасады, дворцы, превращенные в школы или переданные колхозам, огромные старинные парки. Наша жизнь складывалась из всех этих старых предметов, вывесок с надписями, выведенными готическим шрифтом, ажурных лестниц в подъездах. И из людей вокруг. Например, мою няню звали Гертруда Нитшке, она была местной и плохо говорила по-польски — а я все равно любила ее абсолютно самозабвенно. Именно благодаря ей я ела в детстве тыквенный суп и особенное блюдо, которое — как я уже позже выяснила — называлось «силезское небо». Блюдо, которое готовится в основном на Рождество. Это вареная, копченая или вяленая свинина в соусе из сухофруктов, приправленное повидлом, корицей, лимоном, мукой и сахаром. Подается с картофельными клецками. Другие названия блюда — «силезский рай» или «силезское лакомство».
Я полька, глубоко погруженная в польский язык и польскую культуру, но одновременно я — слензанка.
Недавно Норман Дэвис в интереснейшем интервью Норман Дэвис: Великобритания распадается (беседовал Ян Рыбицкий), 9. 12. 2025, wiadomosci.gazeta.pl. напомнил, что после войны столкнулось несколько старых рецептов того, какой должна стать Польша. В одном из них — здесь профессор приводит концепцию генерала Андерса — полноправными гражданами Польской республики наряду с поляками были литовцы, украинцы, евреи и немцы. Дэвис говорит так: «Впрочем, и сам Андерс родился в немецкой, протестантской семье. Необходимо помнить, что в польской армии в 1939 году служили люди самых разных национальностей. Среди защитников Вестерплатте можно обнаружить немало украинцев». От себя добавлю, что граждане Польши — представители национальных и этнических меньшинств, сражались не только во всех войнах, которые вела Польша, но и во всех восстаниях, которые мы привыкли называть «национальными».
Цитирую дальше: Андерс «хлопотал о том, чтобы к его армии могли присоединиться все граждане Польской Республики, вне зависимости от этнического происхождения, языка или вероисповедания. НКВД хотел разрешить выехать только полякам, под которыми понимал католиков, говоривших по-польски. Несмотря на сопротивление, Андерсу удалось вывезти из СССР людей разных национальностей, кроме немцев. По очевидным причинам на их вывоз СССР согласия не дал».
Другая идея того, какой должна стать Польша, заключалась совершенно в ином. Согласно этой концепции — что любопытно, почти точь-в-точь совпадающей с позицией СССР по отношению к армии Андерса, — поляком считался говорящий по-польски католик. Эту идею Романа Дмовского Роман Дмовский (1864–1939) — лидер национальных демократов. и польских довоенных эндеков Национально-демократическая партия Польши — партия националистического толка, одна из основных политических сил в стране в начале XX века и в межвоенное двадцатилетие, противники Пилсудского. коммунисты переняли и творчески переработали. Профессор Дэвис объясняет это так: «Они добавили концепцию панславянской солидарности и признание братской, ведущей роли Советского Союза. А затем переселили миллионы поляков, украинцев, белорусов и немцев. Тех, кто оставался в Польше, подвергли принудительной полонизации, чтобы создать гомогенный народ, которого никогда ранее не существовало, после чего переп исали историю с целью убедить поляков, будто бы их страна и народ вернулись к своей естественной, исторической форме».
«Благодаря подобным манипуляциям, — продолжает Дэвис, — СССР мог объяснить присоединение бывших восточных окраин Речи Посполитой, которые достались отдельным народам: украинцам, белорусам, литовцам. Их государства вошли в состав подчинявшегося России Союза. Тем временем новые, гомогенные поляки получили новые границы — передвинутые на запад, на “исконно польские” земли. Под это подогнали идеологическое обоснование: возвращение Польши в ее исторические границы 1000 года. Это было абсолютным произволом».
Орудием, призванным воплотить это решение в жизнь, должна была стать — навязанная силой — полностью новая идентичность.
Я помню, как и сама в детстве оказывалась под влиянием этих пропагандистских клише: читала свеженаписанные «старинные» сказания о доблестных рыцарях Храброго Болеслав I Храбрый, первый польский король, правивший в 992–1025 годах. и подлых немецких кнехтах, Воины-пехотинцы крестьянского происхождения в немецкой армии или войске крестоносцев. о постоянном, извечном и в каком-то смысле органичном польско-немецком конфликте на этих пограничных землях. Таким образом коммунисты с их националистской гомогенизацией, о чистоте которой заботились раздувая не только антинемецкую истерию, но также антиукраинскую и антиеврейскую, по сути воплощали в жизнь идеи Дмовского, скажу больше — всего национального лагеря, в том числе и самого радикального его крыла.
С течением лет, вместе с новыми поколениями, родилась и новая идентичность — правда, не та, о которой мечтали эндеки и коммунисты.
Давайте задумаемся, не сохранилась ли в какой-либо форме на присоединенных землях идея Андерса-Гедройца о полиэтнической и мультикультурной Польше, в которой поляком становился не только тот, кто с молоком матери впитал культуру и наследие центральной Польши, и не только тот, кто родился на восточных окраинах, с совершенно другой традицией польскости. Поляком становился также еврей, которому или некуда было возвращаться, или он возвращаться не хотел. Поляками становились выселенные лемки и украинцы, рома — осевшие столетия назад и массово прибывшие после 1945 года, — а также немцы, настолько привязанные к земле, что решили остаться, — в том числе те из них, кто ощущал себя поляком (звучит как парадокс, не так ли?). А еще греки и македонцы, которые после 1948 года спасались от гражданской войны, а также многочисленные репатрианты из Франции, Бельгии и Германии, уверовавшие в лучшую, более справедливую молодую страну, где они построят свое будущее. Иначе говоря — настоящая довоенная Польша, разнообразная и полиэтническая, волшебным образом воссоздалась в Нижней Силезии, на Любушской земле и на севере как часть странного геополитического эксперимента.
Сегодня же, в третьем, четвертом поколении, произошло нечто еще более удивительное. Вся эта смесь народов, прибывших на Западные земли после войны, весь этот языковой, культурный, религиозный, ментальный плавильный котел, в глубинах массового сознания сформировал собственный тип идентичности, неприязненный по отношению к политической, национал-коммунистической пропаганде и уставший от ее работы. Не без некоторого ехидства добавлю, что все это едва ли достигло такого уровня, если бы не женщины, которые составляли подавляющее большинство жителей тех земель в послевоенный период.
Сообщество, которое формировалось здесь с нуля, с «Закона и кулака», «Закон и кулак» — художественный фильм 1964 года, действие которого происходит на западных присоединенных землях. Главный герой — бывший узник концлагеря, отправляется защищать покинутый немцами город от мародеров и вступает в борьбу с грабителями. проделало впечатляющую работу, наделило навязанный социальный эксперимент собственным лицом и характером, отказавшись от маски, которую пытались надеть на него против желания. Благодаря воздействию мощных сил возрождения, обновления, ассимиляции, оптимизма и творческого подхода к жизни, из своеобразной смеси народов, ходивших по улицам этих городов 80 лет назад, возникло сплоченное в своей страсти, открытое общество поляков и европейцев. Людей у себя дома. На своей земле. Эти качества позволяют нам с оптимизмом смотреть в будущее, даже если оно обещает быть бурным.
А поскольку мы живем как в пространстве, так и во времени, прошлое нашей земли невозможно игнорировать. Чтобы чувствовать смысл и преемственность, мы должны включить в свой опыт также память о труде и усилиях людей, живших здесь до нас, независимо от того, на каком языке они говорили и к каким государственным структурам принадлежали. В культурном и духовном смысле они тоже наши предки.
У меня нет с этим никаких проблем. На камине в моем доме стоят фотографии его предыдущих владельцев — немцев, живших здесь и вкладывавших много труда в ремонт этого дома, перешедшего к ним от кого-то, кто жил в нем еще раньше и кто заложил первый фундамент на скале несколько сотен лет назад, во времена Тридцатилетней войны. Они — моя семья.
Все то, о чем я говорю, склоняет меня к размышлениям о зарождении здесь, на Западных и Северных землях, своего рода нового самосознания, которому я дам рабочее название трансгрессивного.
Это идентичность более емкая и обширная, чем та, которую человек получает при рождении. Она выходит за рамки генетики и культурного наследия предков. Это результат сознательного и активного существования в мире, динамичного участия в нем физически, интеллектуально и эмоционально. Однако прежде всего это результат собственной работы и размышлений, постоянно стимулируемых вопросом: «Кто я?» Она формируется через конфликт с навязанным, жестким и неизменным. Она не сковывает, а освобождает и раскрывает глаза. Это идентичность, которая непрерывно исследует другие способы, модели, режимы и формы существования, благодаря чему становится идентичностью, ищущей и вживляющей в себя новое, неизвестное и иное. Ее сущность — интеллектуальная, но одновременно смелая трансформация.
Сегодня у нас есть возможность вдумчиво ответить себе на вопрос, чем были эти 80 лет новейшей истории, которую мы построили и что мы утратили. И кто мы такие.
Переводчик Полина Козеренко, редактор Ольга Чехова
Редакция благодарит фонд Ольги Токарчук за возможность публикации.
