Девичьи добродетели

И посему заботливо оберегайте свой неприступный сад , ибо в будущем суждено ему принести здоровые и прекрасные плоды, предстоит совершить тяжкий труд рождения, но не одолеть вам его, коли с младых лет не будете стараться держать сей девственный пух в непорочной чистоте.

Ксендз Кароль Мазуркевич ,

«Половой вопрос в воспитании» , 1931 год

В начале двадцатых годов , когда горожанки сбрасывают корсеты и укорачивают юбки — селянки снимают с голов раньтухи. Эти широкие полосы ткани, элемент крестьянского наряда, в некоторых регионах женщины надевали на церковные праздники. Раньтухи относят в костелы, а на востоке в церкви, и с тех пор они служат литургическими скатертями. Женщины же вместо них покрывают головы обычными платками, с которыми не расстаются поколениями.

Платок крестьянки — не просто головной убор. В поле он защищает хозяйку от ветра , солнца и холода; во время дойки коровы предохраняет молоко, а на кухне не дает попасть волосам в еду. К тому же им можно закрыть редко мытые, зачастую свалявшиеся пряди. Для замужних платок — еще и символ скромности и послушания, его носят не только на улице, но и дома и обязательно — в костеле. Так велит каноническое право Католической церкви 1917 года: женщина обязана покрыть голову, мужчина же, наоборот, обязан головной убор снять. («Итак муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа», — гласит Первое послание святого апостола Павла к Коринфянам.)

Для многих женщин платок — самый желанный подарок. В будни однотонный , льняной, квадратной формы, на праздник — узорчатый, кашемировый. За самые красивые платят, как за корову.

В начале двадцатых годов фабричное производство женских платков только запускается , до сих пор носили ручной работы. Большие, шерстяные, в клетку — их называют «оконными», «пальтовыми» или «торговками» — служат верхней одеждой, вместо пальто.

Когда в Лодзи открывается фабрика так называемого польского тибета , то есть камвольной шерсти тибетских овец или коз, по всей Польше расходятся яркие разноцветные платки, как правило с узором в виде роз — «тибетки», «шалёвки» или «мериноски». Бизнес идет на ура, у каждой сельской бабы есть по нескольку платков на голову и хотя бы одна шаль, чтобы укутаться в холодные дни.

В селе Юргув на польско-словацком пограничье еще долго после Второй мировой войны рассказывали об одной такой , что ходила на супрядки, Посиделки деревенской молодежи, на которые девушки приносили прялки и пряли. а там все время веселилась с разными мужчинами. Как-то за этим занятием ее застал муж. Он внезапно появился в избе , где женщины пряли, когда его жена как раз танцевала с парнем. Прежде, чем ее избить, муж сорвал с нее платок. В селе хорошо запомнили именно то, как муж наказал жену, потому что платок — это знак, и лишить женщину платка — все равно, что вычеркнуть, то есть унизить и отвергнуть. Замужняя женщина без платка — стыд и срам. Ей не только не пристало выходить без него из дому, но и завязывать его она должна соответствующим образом: в некоторых областях под подбородком, в других сзади, под волосами.

Какое огромное этому придавалось значение , убедилась девица из села Блажова. Собираясь в костел, она завязала платок сзади, вразрез с местной традицией. Во время службы другая женщина стянула с нее платок, и прегрешение девицы бурно обсуждала вся деревня. Правила нельзя нарушать. Все должны вязать платки одинаково.

Мать вроцлавского врача Михала Собкува , когда сразу после окончания войны в ходе так называемой репатриации их семья прибыла из Подолья на окраины Вроцлава, долго не могла смириться с тем, что замужние женщины показываются на улице без платка. «Да разве так можно?! Ни стыда ни совести!» — восклицала она и пригрозила дочери , что «если и она посмеет поступать подобным образом , может забыть о родном доме». Она еще раньше возмущалась , что замужние женщины носят платки неподобающе — вяжут себе банты под подбородком, будто маленькие девочки. У них, в подольском Коропце, жена должна была завязывать узелок сзади, и это не подлежало дискуссии. «Способ вязать платок был чем-то священным , как религиозный культ, — вспоминал доктор Михал Собкув. — Манера носить платок была продумана до мелочей. Спереди он закрывал лоб аж до самых бровей , возможно, поэтому подъязычная кость в анатомической лексике иногда называется os iferecundum, что значит "бесстыжая кость". Последней частью гардероба, которую снимала грешница перед тем, как лечь к мужу в постель, и то лишь после того, как гасили лампу, был платок. Утром же первым делом следовало его надеть — до того, как проснется супруг».

Польские крестьянки (страница книги 133). Источник: Этнографический музей в Кракове

*

Вплоть до 1928 года полька , приносящая перед алтарем Католической церкви клятву супружеской верности, Светские браки можно было заключать только на территории прусской части Польши (речь о частях Польши, возникших после разделов Речи Посполитой в конце XVIII в.). произносит отличные от мужской версии слова. Ее клятва звучит так: «Я , …, беру тебя, …, в мужья, и клянусь в любви, вере, порядочности и с у п р у ж е с к о м п о с л у ш а н и и, и не покину тебя до самой смерти. Да поможет мне Господь Всемогущий, в нераздельной Троице поклоняемый, и все святые».

Грядут революционные перемены. С 1929 года женщина и мужчина в Польше клянутся друг другу в одном и том же. Примас Польши архиепископ Август Хлёнд в мартовском декрете 1929 года поясняет: «В супружеской клятве опущена клятва послушания со стороны невесты. Так было сделано , дабы привести ее в соответствие с Rituale Romanum, таких слов не знающим, и исходя из того, что обе стороны, произнося супружескую клятву, принимают на себя одинаковые обязательства».

Ничего это не меняет , власть в польской семье по-прежнему принадлежит мужчине и никто не объявляет о ее конце.

«Это не значит , что жена теперь не подчиняется мужу. "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу" апостола Павла (Послание к Ефесянам 5:22) все еще в силе. Однако же святая Католическая церковь не видит причины, по коей жены обязаны были бы в своей покорности клясться» , — объясняет примас.

Клялась она , не клялась, покорность — ее второе имя. Жизнь деревенской женщины предопределена. Еще ребенком она узнаёт, что своей судьбе не хозяйка и не следует слишком многого ожидать, потому что пришла она в этот мир, чтобы тяжело трудиться — и действительно, трудится с малых лет — а брак лишь добавляет ей обязанностей.

Польская крестьянка (страница книги 208). Источник: Национальный цифровой архив Польши

«Брак не дает личной свободы , он связывает двух человек общими делами и ведет по тяжкому, изнуряющему жизненному пути», — поучает Антошка в популярном пособии "За прялкой". — Быть матерью и хозяйкой — самое великое призвание на свете; великие обязанности на нее возложены, а чем труднее они, тем обильнее урожай ее, тем глубже внутреннее удовлетворение, что не зря живет она на Божьем свете. На мужчине — все хозяйство, он добытчик, ему требуется пространство для деятельности. Вотчина жены — дом, и если она возжелает, в рай его превратить может». От нее — хранительницы домашнего очага — зависит , возгорится ли огонь ясным пламенем.

Врач Мария Колачиньская в изданной в 1938 году брошюре «Сельская мать» также не оставляет иллюзий: все надежды женщины на лучшее тщетны , и чадо ее ждут тяжкий труд и нищета: «В будущем ты не дашь ему богатства , но пока ребенок еще мал, можешь обеспечить ему королевские условия, — подбадривает врач, демонстрируя женщине преимущества сельской жизни. — Твой ребенок может купаться в солнце, цветах, бегать по лесу, бродить по ручью. Другие отдают за это большие деньги, а у тебя все бесплатно».

Польская крестьянка с ребенком (страница книги 28). Источник: Национальный цифровой архив Польши

Женщина только обязана понять , в чем состоит ее долг, и просто-напросто его выполнять, поскольку хорошая мать и хозяйка не только организует быт, но и ответственна за атмосферу, царящую в доме: «Она должна всеми силами стараться сделать пребывание семьи дома приятным. Не брюзжать , не браниться по каждому пустяку» , — напутствует Антошка.

Не браниться , не перечить, поддакивать.

Язык сельских женщин выдает их отношение к таким наставлениям. «Муж не заставляет меня ходить в поле» , — говорят они, довольные, что такие у них распрекрасные мужья. «Не погнал меня в поле» , — хвастаются, подчеркивая доброту его нрава. А если к тому же мужик не пьет и не бьет — он почти ангел во плоти.

Сельская женщина окружена особой заботой католических идеологов. Еще чистая и невинная , не такая, как городские, скандирующие «Мы хотим всей жизни», «Мы хотим всей жизни!» — лозунг, использованный писательницей Зофьей Налковской (1884–1954) на Съезде польских женщин в 1907 году. Отражал желание равных прав в нравственной сфере и права самостоятельно выбирать образ жизни. то есть право на секс и отказ от материнства. Сельские девушки все еще помнят , где их место. «Сельскую женщину , еще больше, чем мужчину, историческая и народная традиция характеризовала как неавтономное домашнее существо, жизнь которого должна была вертеться по замкнутому кругу от хаты до местного костела» , — пишет в 1934 году Юзеф Халасиньский, выдающийся социолог.

Католическая церковь безошибочно предчувствует , что круг этот уже не так герметичен и диаметр его расширяется — молодые девушки все охотнее выезжают на службу в города и ведут там скандальный образ жизни. Необходимо прекратить это безумие. «Молодые девушки служат у евреев. Потом возвращаются в деревню деморализованными , одураченными, не желающими жить и работать, с прошлым, а еще — с ярким будущим в виде потомства и венерических заболеваний» , — предостерегает Юр Леженьский в труде «Деревня о себе самой», анализе анкет католической молодежи на тему сельской жизни.

К счастью , есть и разумные девушки, как та, которая в ответе на вопрос анкеты, о каком будущем она мечтает, объясняет, почему хочет остаться в деревне: «Больше всего мне нравится природа , когда весной деревья покрываются зеленым убором, поля наряжаются в свежие одежды, луга пестрят цветами. А там — лес, гордый и темный, где столько зелени, запахов, птичьих трелей, такой полезный и свежий воздух. Жизнь эта таит в себе столько прелести, что я ни за что на свете не променяла бы ее на ужасную, беспорядочную городскую суету, клаксоны, рев автомобилей, серые стены улиц. Деревне неведомо такое число преступлений, самоубийств и скандалов, как в городе. Деревня дает жизнь размеренную, спокойную. Я мечтаю стать женой надежного человека, который полюбил бы жизнь в деревне, ибо мое заветное желание — жить среди деревенского люда, разделять его радости и печали».

Польские крестьянки на базаре (страница книги 206). Источник: Национальный цифровой архив Польши

У Юра Леженьского похожие представления о моральном превосходстве деревенского люда и он радуется , что в деревне помимо различных пороков — сутяжничества, жестоких сведений счетов и краж — до сих пор в почете традиционные ценности: скромность, трудолюбие, бережливость, набожность. «Особенно же ценности эти берегут селянки , которые могут служить образцом польской матроны. Увы, в последние годы миграция сельского населения в города и городская жизнь постепенно подтачивают этот женский образ. Но несмотря ни на что, долго еще, как говаривал покойный ксендз Бильчевский, рай будет населен деревенскими женщинами-хозяйками. И долго еще будут они моральным стержнем нашего села».

Леженьский не ошибся. Чем больше сельская женщина страдает от переутомления , насилия, запущенных болезней, тем сильнее она ищет утешения в религии и тем меньше бунтует. Католическое воспитание впаивает ей терпение, выносливость и веру в то, что ее боль и усилия будут вознаграждены в жизни вечной. От деревенской женщины требуется быть мученицей.

Когда после свадьбы она приходит в мужний дом , говорят: «пошла на сторону». Для нее это означает, что отныне она будет подчиняться не только власти супруга, но и его родителей, поэтому если отношения со свекрами не сложатся, одиночество, которое в большинстве случаев переживает женщина в договорном браке, превращается в ад.

Стася из села Бежень на работах «у немца» отложила пять тысяч злотых приданого , а замуж вышла не по любви. В дом к мужу в Трусколясах она приносит: корову, свинью и кур, постельное белье и кастрюли, а также семейную реликвию: «Наш чудесный образ Богоматери , который она получила от своей мамы Марианны, пред которым молила о снисхождении и жизненных силах в очень трудных условиях, не только для себя, но и для всех нас» , — вспоминает дочь Стаси.

Едва переступив порог дома , то есть одной комнаты, в которой живут свекровь и ее семеро детей, она сразу же чувствует их неприязнь. В 1929 году Стася рожает дочь. После родов она лежит в окровавленной постели с плачущим младенцем, а рядом с ней никого нет. В конце концов приходит золовка и дает ей еду: колбасу и водку. Много лет Стася будет пытаться понять, не хотела ли семья мужа таким образом избавиться от нее, однако угощение «колбаса и водка» для роженицы часто упоминается деревенскими жителями, а также врачами, предостерегающими от такого варварского «подношения». Как только Стася приходит в себя, то сразу же берется за работу — в поле, по дому, с ребенком. Ей нужно спешить — когда она чего-то не успевает, муж ее колотит. Женщина терпит до поры, до времени, но, не выдержав, сбегает к матери, в Бежень.

«Там бабушка , прабабушка и дядья собрали семейный совет и в конце концов уговорили ее вернуться, но приехали вместе с ней и поставили условия: если к Стасе не станут хорошо относиться, помогать в работе, то они заберут ее с ребенком, со всем, что она сюда привезла, и ей будут должны вернуть те пять тысяч злотых» , — вспоминает Люцина, дочь Станиславы, и добавляет, что ситуация немного улучшилась, но из детства она помнит, что отец продолжал бить мать.

*

Из документов Окружного суда в Сувалках:

«13 декабря 1933 года Болеслав И. , житель села Краснополь, умышленно ударил кулаком свою жену Ядвигу, отчего у той порвалась роговица левого глаза, выпала радужка и цилиарное тело, а также началось внутреннее воспаление глаза, в результате чего вышеупомянутая Я. И. приобрела неизлечимое увечье в виде потери зрения левым глазом».

Судьи выяснили , что тридцативосьмилетний Болеслав И. сначала издевался над сыном, пиная его, а когда жена попыталась его успокоить, заорал: «Курва мать!» — и заехал ей кулаком по лицу. Когда женщина упала , он поднял ее, положил на кровать, «после чего обещая , что никогда больше не станет ее бить, просил, чтобы она никому не рассказывала, что это он ее изувечил, а наоборот, всем говорила, что потеряла глаз в результате несчастного случая».

Сразу после побоев в их дом пришел солтыс. Глава сельсовета. Увидев хозяйку , лежащую на кровати с перемотанной головой, он спросил, что произошло. Болеслав И. сообщил, что жена упала в сенях.

Ядвига , однако, призналась соседке, и вскоре о происшествии знала вся деревня. Но в больницу женщина попала лишь спустя два месяца после избиения, когда спасти зрение было уже невозможно. Болеслав предстал перед судом и получил всего год тюрьмы, а по амнистии срок был сокращен до шести месяцев, правда, амнистию в итоге отменили, потому что Болеслав продолжал избивать семью.

*

Побои — личное дело семьи , насилие в сельских домах может длиться годами, с ним прекрасно сжились, почти каждый в детстве испытал его на себе. Большинству кажется, что это необходимый инструмент воспитания или как минимум приемлемый, а раз уж власть из рук отца переходит к мужу, то методы не меняются.

Тридцатитрехлетний Семен Дж. , житель деревни Погожельце, 16 сентября 1936 года пыряет ножом в живот свою жену Марию, пробивает ей брюшину и околопочечное пространство. Женщина чудом выживает. Суд доказывает, что муж изменял ей и о ней не заботился, а когда возвращался домой, устраивал скандалы, бил и молотил ее головой о стену. В тот день, прежде, чем пырнуть ножом на уровне двенадцатого ребра, он кричал: «Прощайся с этим миром!»

Семен не признает вину , утверждает, будто бы «жена плохо с ним обращалась» , несмотря на то, что он ее содержит. Более того — оправдывается мужчина — люди говаривают, что она пила водку «с каким-то мужиком , с которым спала в амбаре на сене» , и он «в приступе досады из-за того , что жена ему изменяет, схватился за нож и ударил ее в живот».

Хотя в его поступке налицо признаки попытки убийства , суд приговаривает Семена Дж. к трем годам заключения.

Мрачные истории , происходящие в деревенских домах, редко доходят до посторонних ушей, а деревня, даже если догадывается, никак не реагирует. Поэтому неисследованными и, видимо, так никогда и не высказанными остаются страдания молодых девушек, подвергшихся сексуальному насилию в своих семьях. Нам неизвестен масштаб инцеста в довоенном селе, но на основании сообщений прессы тех лет мы можем догадываться, что проблема эта касалась многих. На страницы газет попадали лишь те случаи, которые по каким-то особым причинам выходили на явь.

Дело Вероники П. попало в суд и в газеты совершенно случайно. Девочке пятнадцать лет , она ждет ребенка. Воспитывает ее одинокий отец. На роды он вызывает акушерку из отдаленной деревни поскольку знает, что в родной о нем судачат. Акушерка тоже об этом знает, и у нее очень плохие предчувствия.

Все проясняется во время родов. Девушка «в горячечном бреду стала звать отца , но не словами дочери, а пылающей страстью любовницы» , — сообщает «Вечерний иллюстрированный экспресс» в 1926 году. Интуиция акушерку не подводит. Отца арестовывают, тот подтверждает, что жил с дочерью как с женщиной и воспитывал ее сам после кончины матери спустя три дня после родов.

В 1927 году пресса пишет о двадцатидвухлетней Анне О. из села Угорники близ Станиславова. Сейчас Ивано-Франковск Девушка много месяцев сожительствовала с отцом , который в случае отказа угрожал ей расправой. Когда она от него родила, отец пытался заставить ее убить младенца. Анна отказалась, поэтому он решил сам избавиться от ребенка и, как описывает «Вечерний иллюстрированный экспресс», пнул его «со всей силы в живот , чем вызвал пятичасовую агонию и смерть».

Перевод Полины Козеренко

Copyright © by Joanna Kuciel-Frydryszak

Copyright © by Wydawnictwo Marginesy , Warszawa 2023

Благодарим издательство Marginesy за возможность публикации.