Сложное искусство устраивать скандалы на почте

— Я хочу аннулировать абонемент моей мамы за пользование радио и телевидением, потому что она умерла.

— Ни фига себе.

— Ну да.

— Да я не о том — с абонементом лучше в окошко C. Возьмете талон, и девушка вам все расскажет.

— Тут в глазах появляется блеск. — А лучше обратитесь в справку.

Я ловушка. Тухлое яйцо. Меня можно подкинуть девушке из окошка C (соблазнительная мысль). А можно — мысль еще более удачная — подсунуть этой халявщице, которая с утра сидит в справке и продает товары дня: конверты, органическую косметику и сборник рассказов Элис Манро. (Несколько месяцев спустя его место заняли книги о «проклятых солдатах».)

— Я хочу аннулировать абонемент моей мамы за пользование радио и телевидением, — начинаю.

«Клац, клац, шкряб», — типсы цепляются за клавиатуру.

— Такая не оплачивала абонемент.

— Как — не оплачивала?

— С 1996 года не оплачивала.

— У меня есть история платежей, — заявляю я.

— Покажите.

Однако мои позиции оказываются проигрышными.

— Почему она платила только семнадцать злотых?

— Не знаю.

— А кто должен знать? — сквозь зубы цедит она. — Таких тарифов не существует.

У книжки Элис Манро глянцевая обложка. На ней — черно-белая фотография женщины без головы. Солнечные блики пляшут по глянцу, а рядом стоит развернутая открытка «С первым причастием» и бумажный цыпленок. Забавно было бы прийти домой и сказать: «Смотри, я купил на почте книжку канадской нобелевской лауреатки».

— Какой там номер счета-то? И почему быдгощский?

— Не знаю, но моя мама ежемесячно платила вашей фирме семнадцать злотых, — отвечаю я дерзко.

— Может, она выплачивала кредит через «Почта-банк»?

— Не выплачивала.

— Откуда вы знаете?

Я пытаюсь вообразить, как мама тайком берет, а потом выплачивает кредит в «Почта-банке» Быдгоща.

Слышится ропот очереди. Люди хотят купить просроченные пасхальные открытки или оплатить счета. Они начинают нервничать.

Поднимаю взгляд на сотрудницу «Польской почты».

— Пожалуйста, не говорите со мной таким тоном.

Это момент истины. Минута, о которой писал поэт Кавафис:

Для некоторых наступает день,
когда они говорят или великое ДА,
или великое НЕТ. Цитата из стихотворения «Che fece… il gran rifiuto» Константиноса Кафависа. Перевод Нины Косман.

Сотруднице почты следует пересмотреть свою стратегию. Потому что до сих пор ее «нет» было маленьким, рутинным «нет». «Нет», которое произносится с расчетом: а вдруг получится? А вдруг я потеряю интерес и исчезну вместе со свидетельством о смерти и историей платежей?

Первое «нет» — это панадол. Чай с малиной. Надежда, что как-нибудь само пройдет. Рассосется. Уладится. Поспешный кивок, неразборчивое одобрительное мычание, едва уловимое движение век могут расцениваться как соглашение, договор с дьяволом, скрепленный синей ручкой. Электронная подпись, круглая печать. И — конец.

— Пожалуйста, не говорите со мной таким тоном. — Я надуваю горло и распускаю перья.

Как в танце, ритмично и плавно мы приближаемся к пункту, именуемому «Я На Вас Не Кричу».

— Пожалуйста, не кричите на меня.

— Молодой человек, я на вас не кричу.

— Именно что кричите.

— Это вы кричите. Кричать будете дома на жену, а не в почтовом отделении.

— Он кричит, — поддакивает хор посетителей. — А людям некогда.

— Она кричит, — включается хор посетителей, у которых талоны в другое окошко.

Рубеж еще не пройден. Мы стоим на развилке. Один путь ведет к «позовите начальника — да пожалуйста — я напишу жалобу — пишите сколько угодно — и напишу» и отчаянным попыткам хлопнуть дверью.

Но мы еще можем пойти по пути деэскалации.

— Я говорю нормально, вам показалось, — сообщает сотрудница примирительно.

— Конечно, — соглашаюсь. — Так что с абонементом?

Шкрябанье, клацанье, шмяк-бряк — типсы скребутся почти дружелюбно.

— Может, это за радио?

Напряжение спадает. Корабли меняют курс. Самолеты возвращаются на базу. Очередь вздыхает.

Государства исчезают. Священное право частной собственности переходит из рук в руки. Политиков ждут государственный трибунал или Гаагский суд. Только сотрудницы почты вечны. Они могущественнее премьеров, президентов и секретарей. Потому что их суперсила — в равнодушии.

Они могут воспылать симпатией или ощетиниться от неприязни. Но это только видимость. Они эволюционируют. Мы — вид, обреченный на вымирание. Жирные птицы моа. Грузные представители мегафауны и доисторический лес.

Теоретически

Однажды в пятом классе я почти забил гол. Это долгая и не самая интересная история. В любом случае я никогда не был так близок к тому, чтобы забить мяч в ворота, как тогда на уроке физкультуры.

Я оказался на штрафной площадке. Заметил изумление на лице вратаря. Пнул мяч — несмело, почти вопросительно. А он внезапно меня послушался: неспешно покатился к воротам и… Тут я хотел бы что-нибудь добавить дополнить, дописать, растянуть это предложение и тот момент. Но нет. Мяч отклонился, отскочил от столбика и полетел в траву. Все вошло в норму.

Я пошел домой. Сел за уроки. По радио передавали концерт. Я ждал, пока раздадутся шаги, повернется со скрежетом ключ в замке типа «Скарбец», послышится тихий шлепок о дверь сумки с покупками. Я поспешил на помощь, чтобы уже у порога объявить о своем успехе.

И тут я совершил ошибку. Поступил, как современные газеты и интернет-сайты, — приукрасил заголовок. Ради эффекта. Из лени. Не найдя лучшего способа, чтобы выразить свой триумф.

— А я гол забил.

— Гол? — обрадовалась мать.

— Теоретический гол, — уточнил я.

Ну а что? Ведь я сделал все, что требовалось, и не мог повлиять на окончательное решение мяча. К тому же слово «теоретический» я выучил недавно и посему охотно его употреблял.

— Какой?

— Теоре…

Я осознал свой промах. Хотя не совсем понимал, какую цену придется заплатить. Прилагательное «теоретический» — если проглотить гласные — превращается в шум.

— Я забил тртчск гол, — повторил я.

— Забил теоретический гол? — переспросила мать.

— Да.

— То есть не забил гол?

— Да, нет. — Я запутался уже не только в словах, но и в бессмысленной канители с двойным отрицанием. — На самом деле не забил.

— Не забил.

Не только мне был знаком этот тон. Как-то раз пациент, к сожалению, не слишком далекого ума, добыл ключ к общеобразовательному тесту. Авторы наметили границы правильных ответов, а бедняга вызубрил все это наизусть.

— Сколько километров до Парижа?

— От тысячи до тысячи пятисот, — ответил он.

— Он что, резиновый? — спросила мать. — Этот Париж? Приближается и отдаляется, так что ли?

Она умела быть язвительной. И не принадлежала к тем, кто с легкостью закрывает какую-то тему, так что меня еще долго преследовали ее колкости: «Что ты вообще умеешь? Забивать теоретические голы?»

Мама ценила усилия, даже те, которые не увенчались успехом. Могла понять и простить поражение. Отсрочить приговор за вранье. Оправдать хамство, трусость и слабость. Пропустить мимо ушей бахвальство (с трудом). Но не позволяла вольностей со словами.

Перевод Полины Козеренко и Ольги Чеховой

Книги «Как я разлюбил дизайн» и «Вещи, которые я не выбросил» опубликованы на русском языке в Издательстве Ивана Лимбаха в 2021 году.