Циприан Камиль Норвид , 1871. Источник: ВикипедияПрежде всего следует сказать , что Норвид — не только поэт. Он был еще и автором пьес (успешно ставившихся в театрах), прозы и эссе, а также живописцем, скульптором и графиком. Он родился 24 сентября 1821 года в деревне Лясково-Глухы, юность провел в Варшаве, где изучал живопись. В возрасте 21 года уехал за границу, где — в основном в Париже — провел большую часть своей жизни. В Польшу Норвид никогда уже не вернулся, и это также нашло отражение в его поэзии. Он жил в бедности, перебиваясь случайными заработками и пытаясь продавать свои художественные работы. По политическим причинам попал в тюрьму — пробыл там недолго, но именно с этих пор у него начались проблемы со здоровьем.
В Париже поэт находился в кругу польских эмигрантов , среди таких знаменитостей, как Фридерик Шопен , Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий. Несмотря на это , он всегда существовал на грани нищеты. Единственный благополучный период в жизни Норвида — пребывание в Америке, где, к его собственному удивлению и радости, он очень хорошо зарабатывал на жизнь трудами рук своих — в графической мастерской. В связи с этим периодом его жизни в польском языке появилась присловье «тружусь, как Норвид» — то есть упорно и расторопно. Но, узнав о начале Крымской войны, он вернулся в Европу — а стало быть к нищенскому существованию на парижских улицах.
Скверно , скверно повсюду,
С черной нитью пребуду
Я всегда — от нее не уйти мне,
Ведь она в каждом взоре,
В каждом выдохе горя,
И в слезе, и в молитве, и в гимне… «Моя песенка I». Перевод Владимира Корнилова
Он , несомненно, был чудаком и одиночкой. Однако поддерживал оживленную переписку, которая впоследствии помогла исследователям творчества поэта проанализировать и понять его взгляды.
Финансовые проблемы и прогрессирующая глухота вынудили его в итоге поселиться в Доме святого Казимира — приюте для бедных польских ветеранов и сирот. Там он и скончался 23 мая 1883 года. Через несколько лет после похорон его прах был перенесен в братскую могилу на польском кладбище Монморанси под Парижем. В 2001 году землю с его могилы перевезли в Польшу и поместили в Склепе национальных пророков в Вавельском соборе.
В каком-то смысле поэт предвидел свою судьбу , чувствовал, что время его настанет позже. В стихотворении «Сократ, за что Афины увенчали…» Норвид упоминает многих гениев, не пользовавшихся признанием при жизни, но оцененных после смерти, следующими поколениями. Он начинает с Сократа, которого современники заставили выпить цикуту, а ныне ему воздвигнуты памятники, и далее упоминает других: Колумба, Костюшко, Мицкевича...
Итак , не важно, где тебя положат,
Когда, с кем рядом! Сетовать не будем.
Еще твой прах двукратно потревожат… Перевод Давида Самойлова
Ведь правда же , пророчество?
Романтик?
О нем говорят как о поэте-романтике , одном из четырех величайших того периода. Однако Норвид, по сути, не слишком вписывался в свое время, потому-то его — не при жизни, а по прошествии лет — называли судьей той эпохи и поэтом перелома, писавшим между романтизмом и позитивизмом. Он, безусловно, ощущал необходимость некоего обновления польской литературы. Возможно, именно поэтому Норвида открыли лишь после смерти, в период «Молодой Польши» — когда уже сложился другой, более близкий ему подход к поэзии.
Но в его творчестве , безусловно, можно найти и произведения, подтверждающие принадлежность Норвида к плеяде поэтов-романтиков.
По тем просторам , где крошек хлеба
Не бросят наземь, считая все же
Их даром неба,
тоскую Боже. Перевод Леонида Мартынова
Это , пожалуй, самые известные его строки. Их цитируют всякий раз, когда хотят подчеркнуть польскость. И вспоминают, если приходится выбросить кусок хлеба. В этих словах — муки совести. А сама «Моя песенка II» — история великой тоски.
По тем просторам , где гнезд на грушах
Никто не рушит — ведь аист тоже
Нам верно служит, —
тоскую Боже. Перевод Леонида Мартынова
Что интересно — хотя слова эти знают все , но повторяющееся через все стихотворении «тоскую, Боже» (Tęskno mi , Panie) нередко путают с рефреном другого стихотворения в стиле романтизма — «Грустно мне , Боже» (Smutno mi , Boże) Юлиуша Словацкого.
По-прежнему жив
Норвид писал обо всем , что волнует человека. Он — хоть и умер более ста лет назад — поэт нашего времени.
Хотя с сегодняшней перспективы кажется , что жизнь у него была тяжелая и несчастливая, похоже, это был его выбор — иначе творчества поэта не стало бы таким, как оно есть. Хотя нельзя не признать, что именно несчастным, видели его и современники — и таким его запомнили.
Отсылки к личности и творчеству Норвида можно найти и в произведениях других великих польских поэтов.
Яцек Качмарский в песне «Последние дни Норвида» дает прямую отсылку к цитате из его поэмы «Прометедион»: «Цель красоты — пленять сердца и души».
Цель красоты — пленять сердца и души ,
Но нет красы милей, чем лик отчизны. Перевод Наны Эристави
Далее Качмарский поет о скромной — но выбранной им самим — жизни писателя:
Как холодно рукам! Вино прокисло ,
И даже на перчатки денег нету.
Замерзли и застыли даже мысли,
Хоть из-за них прощаюсь я со светом,
Нищ и бессмыслен... Перевод Наны Эристави
Песня , посвященная Норвиду, есть и в репертуаре группы «Будка суфлера»:
Свечей дрожащий свет ,
Копыт по камню стук
И меч на щите —
Так хотел ты быть погребен.
Тебя вынесли просто из дома , —
Одинокого, как никогда, —
И земля посыпалась, ком за комом,
В тишине Пер-Лашез.
Но ты жив, по-прежнему жив,
Превозмогший смерть!
И сейчас я сижу в ночи ,
С мыслью твоею наедине,
И с белых страниц глядят на меня
Твои глаза,
И судят нас всех
Мерилом твоей чистоты, —
И ты жив, по-прежнему жив! Перевод Наны Эристави
Константы Ильдефонс Галчинский в строках , обращенных к Варшаве, очень просто показал разницу между мрачной поэзией Норвида и светлой — Словацкого:
Норвид тебя одевал в черноту , Словацкий же — в синь.
Он также писал:
и Норвид , Циприан Камиль, тоже ехал на коне, и обо всем размышлял.
А вот Вислава Шимборская в стихотворении «Авторский вечер» ввела в язык слова «тяжкая норвидическая доля» (ciężkie norwidy , дословно — тяжкие норвиды), служащие для описания нелегкой судьбы (каждого) поэта:
Что ж , приходится быть поэтом, а не боксером,
приговоренным к тяжкой норвидической доле,
и демонстрировать миру, ввиду отсутствия мускулов,
будущее школьных хрестоматий (в наилучшем варианте).
o Муза! Перевод Анатолия Нехая
Кроме того , многие стихи Норвида были положены на музыку и исполнялись современными музыкантами, благодаря чему обрели вторую жизнь. Например, песня «Памяти Бема траурная рапсодия» в исполнении Чеслава Немена вошла в этом году в список 113 польских песен всех времен, объявленный буквально несколько месяцев назад радиостанцией «Радио 357».
Это произведение , написанное в ритме похоронного марша, — дань героям Ноябрьского восстания и Весны Народов. Поэт достигает высот в форме траурной стилизации: возвышенными словами он воспевает знаковое событие и выдающегося героя.
Это великая литература , в которой рассказано все, что по-прежнему остается для нас самым важным. То, что Норвид говорил по любому вопросу в XIX веке, остается актуальным и в XXI веке.
Неман был не единственным , кто исполнил это произведение. Не менее популярен вариант Мацея Маленчука и его рок-группы Homo Twist.
И , конечно, нельзя было не положить на музыку самые знаменитые строки Норвида — процитированную выше «Мою песенку II». Ее исполняли многие: помимо Немена, например, Стэн Борис и Пшемыслав Гинтровский.
«Горек хлеб этот , польскость»
Хоть Норвид и тосковал по Польше , но поляков критиковал. Он видел наши национальные недостатки и не боялся о них говорить. К примеру, писал о поляках как о замечательном народе, но никуда не годном обществе (Никакое мы не общество). Писал и о нашем ощущении собственного величия: Поляк — великан , а человек в поляке — карлик…
Норвида всегда недооценивали , и он даже до нашего времени дошел не замеченным должным образом. Я считаю, что он был прежде всего выдающимся интеллектуалом и знатоком людей, поляков. А поскольку он много писал о наших национальных пороках (как Виткаций или Гомбрович) , то был непопулярен.
Он это понимал , недаром писал: Кто правду молвит , разжигает смуту.
И спрашивал:
Кто ж гадит? Птаха , что гнездо марает, —
Иль та, что говорить о том мешает? Перевод Наны Эристави
— словно ища ответа , он ли не прав, когда критикует, или же те, кто не позволяет ему этого делать.
В сборнике эссе «Мысли о Польше и поляках» Норвид пошел дальше: Поляки никого и никогда не оценивали и не ценили — никогда!
Я принадлежу к народу , в котором уже почти сто лет каждая книга выходит слишком поздно, а каждый поступок совершается слишком рано. Исправив одно это, можно спасти народ.
Так он писал , критикуя польскую порывистость и неспособность обдумать шаг, прежде чем его предпринять.
Стоит ли удивляться , что для современников его слова были болезненными? В сущности, они должны быть болезненны и сейчас, потому что диагнозы, которые ставил Норвид, по-прежнему необыкновенно точны:
Из ценностей этого мира останутся две наивысших —
Две только: поэзия и доброта… и не будет других… «Брониславу З.», перевод Давида Самойлова
Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян
