Кшиштоф Камиль Бачинский считается одним из величайших польских поэтов военного поколения. Первого поколения независимой Польши , возрожденной после 123 лет небытия, которое по велению истории должно было резко избавиться от всех юношеских иллюзий и со школьной скамьи сразу же начать взрослую жизнь — во время Второй мировой войны. Писателей, родившихся в начале 1920-х, жизненный опыт которых можно сравнить с опытом американского потерянного поколения, в Польше называют поколением Колумбов.
Когда Бачинский погиб во время Варшавского восстания , ему было всего 23 года, однако он оставил после себя большое литературное наследие: более 400 стихотворений (не считая юношеских произведений, не предназначенных к публикации), несколько десятков поэм и примерно столько же рассказов, а также рисунки. Те, кто знал его лично, говорили о чрезвычайном поэтическом даре не по годам зрелого юноши. При жизни поэзия Бачинского была известна лишь узкому кругу интеллигенции — литераторам старшего поколения, поэтам-сверстникам и студентам подпольной варшавской полонистики, — а также некоторым братьям по оружию из подполья.
В годы оккупации были опубликованы лишь немногие его стихотворения , большинство — анонимно или, как того требовали условия военной конспирации, под псевдонимами (самый известный — Ян Бугай), а поэтические сборники Бачинского выходили мизерными тиражами: «Две любви» (Dwie miłości) , 1940 год — семь экземпляров, «Молитва» (Modlitwa) , 1942 год — три экземпляра, «Избранные стихотворения» (Wiersze wybrane) , 1942 год — 100 экземпляров. А многие сборники и вовсе были изготовлены поэтом лишь в одном экземпляре: это произведения, написанные от руки в обычных тетрадях с авторскими иллюстрациями.
Чрезвычайная популярность Бачинского , поэзия которого сейчас уже считается классикой польской литературы, связана прежде всего с символическим образом поэта-солдата, который умирает за родину, а также с посмертной судьбой его литературного наследия. Рукописи поэта чудом уцелели в разрушенной Варшаве и благодаря стараниям профессора Казимежа Выки, сыгравшего ключевую роль в популяризации его творчества, впервые полностью были опубликованы в 1961 году.
Фигура Бачинского стала восприниматься как легендарная , на что повлияла, в том числе, традиция польского романтизма. Некоторые биографические параллели (болезненность, ранняя смерть отца, тесная связь с матерью), а также поэтическая техника (версификация, образы и поэтические мотивы) подсказывали исследователям литературы аналогии с жизнью и творчеством Юлиуша Словацкого и всей польской романтической литературой , в которой поэты-пророки призывали к борьбе за освобождение родины. Впрочем, в отличие от того же Словацкого, Бачинский не только призывал к борьбе, но принял в ней участие, более того — погиб в ней как герой.
Подбирая для этой публикации воспоминания друзей и коллег Бачинского (в основном из книги «Солдат , поэт, пыль времени...», впервые изданной в 1967 году), я прежде всего стремился представить живой портрет поэта, а не позолоченное надгробие. Кроме того, хотелось показать активное участие Бачинского в подпольной культурной жизни Варшавы, ведь это было очень важно для него.
И хотя участие в Движении сопротивления и смерть во время Варшавского восстания — это неотъемлемая часть биографии поэта , все же, по моему глубокому убеждению, не героическая смерть, а именно жизнь Кшиштофа Камиля Бачинского и то, что он успел в течение этой жизни сделать, определяет сейчас его особое место в польской культуре.
Кшиштоф Камиль Бачинский , 1931-1932. Фото: Александр Ялосинский / ForumОткрытием таланта Бачинского мы во многом обязаны Ежи Анджеевскому , который обратил внимание на молодого поэта на одном из подпольных литературных вечеров. Этой находкой автор романа «Пепел и алмаз» поделился с Казимежем Выкой в письме от 22 сентября 1941 года:
...на днях мы с Чеславом Милошем познакомились с парнем , который в свои двадцать лет уже является абсолютно выдающимся поэтическим феноменом. Чистота его поэтического виденья поражает, очень-очень самобытная образность... Парень зрелый не по годам, впрочем, болеет астмой и с легкими у него проблемы, выглядит и ведет себя так, как, можно себе представить, выглядел молодой Словацкий, когда жил в Вильно. Большая уверенность в себе, но без намека на тщеславие, огромное осознание собственной значимости и критицизм относительно собственных достижений. Думаю, что если этот парень еще поживет, его фамилия будет иметь огромный вес. Он сын покойного Бачинского, Кшиштоф. Конечно же, в трудном материальном положении.
Важную роль в жизни Бачинского также сыграл Ярослав Ивашкевич , который, хотя и был более критичен по отношению к молодому поэту, помогал ему и заботился о нем. Вот как Ивашкевич в своих воспоминаниях, написанных в 1961 году, описал их первую встречу:
Бачинского привез в Стависко [имение Ивашкевича в городе Подкова-Лесьна недалеко от Варшавы] Анджеевский. Кажется , это был канун нового 1941-го года. Этому визиту в среде писателей предшествовал большой резонанс, что родился великолепный молодой поэт, что его зрелость в таком юном возрасте поражает, что он очень много пишет, одним словом, что это чрезвычайное явление.
Я был немного разочарован, увидев перед собой невысокого юношу с довольно обычной внешностью. О внутренней жизни свидетельствовали только замечательные, большие голубые глаза. Они просто пылали.
У юноши был с собой маленький блокнот и его не надо было долго упрашивать, он приступил к чтению своих стихотворений. Эти стихотворения показались мне еще довольно примитивными в своей декоративности, в использовании каких-то экзотических образов (помню, там был какой-то индийский реквизит, я такие вещи ненавидел), кроме того, они показались мне слишком «традиционными». Впрочем, в отношении тех стихотворений, которые сегодня являются общим наследием и уже вошли в нашу литературу, у меня тоже есть определенные замечания.
Ивашкевич попытался осторожно высказать свои критические соображения , однако реакция Бачинского его очень удивила:
Он внезапно превратился из застенчивого парня в возмущенного автора — и , расхаживая по комнате, остро полемизировал с моими суждениями. Я сразу же понял, что наткнулся на поэтическую натуру совершенно отличную от меня (а возможно, настолько подобную?), что мы не найдем общий язык. Однако мне очень понравилась то, что он так энергично защищал свои детища, полностью забыв о прежней застенчивости. Так между нами возникла симпатия, которая так никогда и не превратилась в дружбу, но мы часто встречались и разговаривали, хотя каждый из нас неизменно оставались на своих позициях.
Однако последующие стихотворения, с которыми Кшиштоф знакомил меня, по мере того как создавал их, нравились мне гораздо больше. Кшиштоф созревал с каждым днем в жесткой атмосфере оккупации. Он спешил писать, словно предчувствовал, что ему отведено немного времени на то, чтобы держать перо в своей слабой руке.
На протяжении всей оккупации Стависко не только служило убежищем для многих людей , кто бы в чем ни нуждался (за спасение евреев Ивашкевич получил награду Праведника народов мира) — оно было также важным культурным центром, ведь хозяин имения не только был выдающимся литератором, но и сотрудничал с отделом культуры и искусства Польского подпольного государства.
Имение Стависко. Источник: ВикипедияБачинский неоднократно гостил в Стависко , где имел возможность отдохнуть, подлечиться и поделиться своим творчеством с другими. Старшая дочь Ивашкевича, Мария, описала в своих воспоминаниях один из таких визитов:
Ужин. Кшись сидит рядом со мной. Кроме него и местных с нами еще Роман Колонецкий , а также поэт Станислав Пентак. Был конец марта или начало апреля 1941 года. На ужин — гречка. Кшись, явно исхудавший от недоедания, накладывает кашу себе на тарелку, утрамбовывая ее, чтобы больше поместилось. В то же время поглядывает на меня, на мою реакцию. После ужина мы пошли на прогулку. Бачинский оказался чрезвычайно приятным спутником. Веселый, остроумный. Он так смешно пародировал «Лилии» Мицкевича, что мы плакали от смеха.
В Стависко сложилась забавная традиция. Поэты и писатели, приезжавшие к нам, очень часто читали свои произведения отцу и матери в кабинете. Нас не приглашали на эти чтения, сейчас мне это кажется чрезвычайно жестоким, но тогда нас это не удивляло. У нас были свои методы: из кабинета в коридор, прямо у нашей комнаты, выходил отверстие камина. Там была большая трещина. Мы садились на полу возле трещины и нам все было слышно.
Пребывание Бачинского в Стависко описал также Станислав Пентак:
Когда я познакомился с Бачинским , ему было далеко до сегодняшней славы, он был еще начинающим поэтом, однако таким, которому некоторые писатели старшего поколения, такие как Анджеевский или Казимеж Выка, прочили большое будущее. Телосложение у него было еще мальчишеское, рост ниже среднего, лицо худощавое, серые глаза, немного уставшие; он тяжело болел астмой и не скрывал этого.
Мы спали на первом этаже, в большой комнате слева от зала. Однажды, едва проснувшись, я увидел, что Кшиштоф вскочил с кровати и, шатаясь, побежал к окну, пытался сорвать ставни, потом повернулся и то ли стал на колени, то ли упал, отчаянным жестом позвав меня, чтобы я достал из его куртки лекарства и запихнул ему в рот.
Пребывая в Стависко, он писал в любую свободную минуту, по несколько стихотворений в день, — помнится, это вызывало даже улыбки недоверия и желание немножечко подтрунить над молодым поэтом за обеденным столом. Впрочем, он не обращал на это внимания, со всей своей простотой давал нам читать свои произведения и снова шел гулять в лес, к озеру, обдумывать новые стихотворения. Понимали его только мы с хозяином, хотя и не настолько, насколько он от нас ожидал.
Постоянное общение с литераторами старшего поколения , а также признание с их стороны, безусловно, вдохновляли Бачинского и придавали веры в собственные творческие силы. Старшие товарищи даже в те трудные времена пытались помогать молодежи, чтобы талант начинающих поэтов не зачах в условиях ограничений культурной деятельности под оккупацией. Бачинский был первым из их числа, кому власти подполья выделили постоянную денежную помощь: она позволяла больному поэту кое-как сводить концы с концами. Эти деньги также помогали содержать семью: 3 июня 1942 года Бачинский обвенчался со своей избранницей, о чем в своем дневнике упоминает Ярослав Ивашкевич:
Вчера состоялось бракосочетание Кшиштофа Бачинского и Барбары Драпчинской в костеле на Повисле. Исторический район в центре Варшавы Я привез им огромный букет сирени , которая в этом году удивительно обильно цветет в Стависко. Белая и синяя. Бачинские причастились, оба такие маленькие, крошечные, детские, это было больше похоже не на свадьбу, а на первое причастие. Смешные дети.
В октябре 1942 года Бачинский вместе с женой начал обучение на отделении полонистики подпольного Варшавского университета. Изначально он планировал поступить в Академию изящных искусств и стать стать графиком-иллюстратором , однако война перечеркнула его мечты. Полонистика же давала возможность углубить знания в области литературы и интегрироваться в среду творческой молодежи. Занятия проходили тайно, в маленьких группах на квартирах профессоров либо студентов — и всегда под угрозой облав и арестов. Одногруппник Бачинского, в будущем профессор-лингвист Михал Яворский, запомнил его таким:
Молчаливый , задумчивый, замкнутый, он редко говорил на практических занятиях, хотя — как мы позже убедились — многое знал и умел. Только лишь через несколько недель обучения он несколько оживился как на лекциях, так и в непосредственном общении с преподавателями и коллегами. Он производил на нас впечатление своей эрудицией в области художественной литературы и критики, а также точностью и оригинальностью суждений. Никогда не хвастался своим творчеством и даже избегал разговоров на эту тему, хотя в подпольной литературной среде уже был известен. Лишь однажды — и то после длительного сопротивления — мы уговорили его устроить для нашей группы литературный вечер, в котором, к сожалению, я не смог принять участие. Бачинский охотно сотрудничал в организации встреч с другими писателями. По его инициативе состоялся вечер с Анджеевским, который прочитал нам рассказ «На суде».
Участники этих литературных вечеров вспоминают , что Бачинский читал свою поэзию очень выразительно, в основном из небольших тетрадей, старательно исписанных мелким ровным почерком, а собрания были такие же опасные, как обучение в подпольном университете. Поэт Леслав Бартельский оставил интересное воспоминание:
Квартиру для проведения вечера предоставил один из приятелей. Она находилась на улице Вильчая , возле Маршалковской и «Бара под фазаном», где недавно убили жандарма. В ответ немцы прочесали в доме все квартиры, поэтому Тадеуш Гайцы решил, что это место является безопасным. Бачинский пришел с женой. Он читал свои произведения медленно и спокойно, но в его голосе дрожала сдерживаемая театральность. Он делал паузы в тех местах, где они действительно были необходимы. Время от времени склонял голову и искал в тетради новое стихотворение. Было понятно, что произведений у него немало. Завершив чтение, отступил назад и, затянувшись сигаретой, спрятался в тени.
Выступление Бачинского меня немного разочаровало. Сейчас, когда я хорошо знаю его поэзию, понимаю: он не умел выбирать нужные стихотворения, читал не то, что могло стать для нас откровением, выбирал слабые, вероятно, сам не осознавая того.
Вечер закончилась неожиданно. Кто-то из опоздавших начал бурно стучать в дверь. Все побледнели, перед нами промелькнула тень Анджея Тшебинского, которого недавно расстреляли. Бачинский начал нервно гладить волосы, пани Барбара схватила рукописи и прижала к груди. Через мгновение все прояснилось, однако все начали спешно прощаться и столпились в коридоре. Через несколько дней Здзислав Строинский повторил мне то, что он тогда сказал Тадеушу Гайцы: «Знаешь, что я подумал, когда в дверь начали стучать? Что мне жаль поэзию Бугая: у него была единственная копия рукописи».
Все , кто знал Бачинского, вспоминают его как очень скромного человека, который никогда не хвастался ни собственным творчеством, ни ролью поэта, однако вместе с тем все отмечают его уверенность в собственном поэтическом даровании. Друг Бачинского, профессор социологии Марцин Червиньский, подчеркивает в своих воспоминаниях ощущение миссии поэта и его веру в то, что удастся пережить ужасы войны:
Особенно меня восхищала вера Кшиштофа в собственную миссию. Знаю , что у него были моменты отвращения к своим произведениям, даже периоды мучительного творческого бессилия. Однако писал он очень много, писал с одинаковой внутренней установкой, чувствуя прочную связь с социальной ситуацией, которая его вдохновляла. Это порождало ощущение миссии, которое давало ему чувство безопасности. Помню, как во время одной из прогулок он сказал, что переживет войну, поскольку ему еще многое предстоит написать.
А историк Анджей Юзеф Каминьский , друг Бачинского со школьных лет, отмечает фатализм поэта:
Хотя смерть лишила его многого — прежде всего того , что он имел в себе и что мог еще создать — она не могла отнять у него осознание посмертной славы. Он знал это и не удивился бы, что о его солдатской судьбе напишут «Смерть Словацкого». Цитата из статьи-воспоминания поэта и эссеиста Ежи Загурского о Кшиштофе Бачинском, опубликованной в 1947 году Он прекрасно осознавал — без тени высокомерия и тщеславия , со всем своим огромным чувством юмора — что он равен великим поэтам. И чувствовал, что не доживет до того дня, когда это о нем скажут другие.
Летом 1943 года Бачинский оставил университет и вступил в подпольную организацию «Серые шеренги» (кодовое название объединения скаутов Союза польского харцерства , которое сотрудничало с Армией Крайовой), начал активно участвовать в Движении сопротивления. Друзья тщетно пытались уговорить его не подвергать себя опасности.
Последний раз я видел Кшиштофа под конце июня 1944 года. Тогда , как и все, я пытался его увещевать: стоит ли ему участвовать в восстании с оружием в руках, может быть, лучше поберечь себя, неизвестно, как оно будет. Бачинский очень возмутился, — он был сдержанным, однако так возмутился, что в гневе прямо в глаза выпалил мне: «Кто-кто, но вы должны понимать, почему я должен принять участие, если начнется борьба». Вернувшись в Краков, я рассказал эту историю профессору Станиславу Пигоню. И именно тогда Пигонь сказал те слова: «Что ж, мы принадлежим к народу, судьба которого — стрелять по врагу бриллиантами».
Дата Варшавского восстания еще не была известна бойцам Армии Крайовой , хотя сама атмосфера подсказывала: вот-вот. Незадолго до его начала Бачинский пытался успокоить мать и убедить ее, что все будет хорошо и они скоро встретятся. Это письмо, датированное 25 июля 1944 года, оказалось последним:
Дражайшая мамуля , мне очень тяжело от одной мысли, что не могу тебя увидеть в эти минуты. Ни о чем не беспокойся. Мы, как всегда, как-то справимся. Ты же знаешь, с нами ничего не случится, мы всегда выкрутимся. Будь спокойна, я уверен, со мной все будет хорошо. Береги себя, будь здорова и не волнуйся. Еще так много всего нужно сделать. Крепко тебя целую.
4 августа 1944 года Кшиштоф Камиль Бачинский погиб в ходе Варшавского восстания. В 1948 году издание Tygodnik Powszechny опубликовало присланное из Лондона письмо Збигнева Чайковского-Дембчинского , бойца батальона «Парасоль», который был свидетелем похорон поэта:
Утром на следующий день [4 августа] к раненому был вызван санитарный патруль во дворец Бланка. Я пошел с патрулем , потому что мне нечего было делать. На посту, в угловой комнате на втором этаже, мы нашли Кшиштофа: он лежал на ковре с большим ранением головы. Мертвый. Медсестры отнесли тело в ратушу.
Похороны состоялись вечером того же дня, относительно торжественно. Могилу выкопали во дворе ратуши. Было несколько десятков человек: солдат, офицеров и гражданских. Кто-то сказал речь. После того, как все спели государственный гимн, могилу засыпали землей. Вместе с телом положили бумажку с именем и обстоятельствами смерти.
Мать Бачинского долго не могла поверить в смерть сына , ведь поступала противоречивая информация о месте гибели, а порой и обнадеживающие сообщения, будто бы Кшиштоф выжил и попал в лагерь для пленных. Осенью 1945 года она писала Казимежу Выке:
Хотя в Кракове все считают , что мой сын погиб во время восстания, лично я еще не нашла подтверждения этой версии. Мне рассказывали аж о пяти районах, в которых он мог погибнуть, чаще всего упоминали ратушу. Я проверила эту информацию и почти уверена, что он там не погиб. Я ждала до сих пор, потому что не хотела ничего без него начинать, но несколько недель назад потеряла всякую надежда. Я просто не верю, что он вернется. Решила все же опубликовать поэзию сына. У меня очень больное сердце. Я могу в любой момент умереть и вот так вот оставить все его дело. Хочу просить вас о помощь. Я очень одинока и несчастна, насколько несчастной может быть только мать, которую судьба заставила пережить такого сына.
В начале 1947 года во время расчистки руин ратуши состоялась эксгумация могил повстанцев , во время которой было найдено тело поэта. Кшиштофа Камиля Бачинского повторно похоронили 14 января 1947 года вместе с женой Барбарой, которая тоже погибла во время Варшавского восстания, на военном кладбище Повонзки. В том же году, еще при жизни матери, вышла первая поэтическая книга Бачинского «Песни из огня», с которой и началась посмертная жизнь поэта.
Источники: Jarosław Iwaszkiewicz , Dzienniki 1911–1955, t. 1, oprac. Agnieszka i Robert Papiescy, Warszawa 2007; Kazimierz Wyka, List do Jana Bugaja. Droga do Baczyńskiego, Warszawa 1986; Kazimierz Wyka, Krzysztof Baczyński (1921–1944), Kraków 1961; Pod okupacją. Listy (korespondencja: Jerzy Andrzejewski, Stefania Baczyńska, Tadeusz Gajcy, Karol Irzykowski, Karol Ludwik Koniński, Czesław Miłosz, Jerzy Turowicz, Kazimierz Wyka), Warszawa 2014; Zbigniew Czajkowski-Dębczyński, Śmierć Krzysztofa Baczyńskiego, [w:] «Tygodnik Powszechny» nr 28, 1948; Żołnierz, poeta, czasu kurz… Wspomnienia o Krzysztofie Kamilu Baczyńskim, pod red. Zbigniewa Wasilewskiego, wydanie III, Kraków 1979.
