Полномасштабное вторжение России в Украину 24 февраля 2022 года застало меня в Киеве. Я приехал туда двумя неделями ранее , чтобы вести репортажи о происходящем в связи с концентрацией российских войск вблизи украинской границы. За первые сутки нападения россиян огромный, многолюдный мегаполис практически опустел. Остались военные и гражданские волонтеры, которые с полученным от администрации оружием организовали блокпосты на крупных перекрестках.

Напряженную атмосферу ожидания — вражеская армия вот-вот должна была зайти в город — усугубляли звучавшие каждые несколько дней объявления полных локдаунов (иначе говоря , категорических запретов выходить на улицу), во время которых украинские службы отлавливали российские диверсионно-разведывательные группы, рыскавшие по столице и пробиравшиеся в самый центр.

Я тогда жил недалеко от Бессарабского рынка , расположенного всего в полукилометре по прямой от офиса президента Украины Владимира Зеленского в правительственном районе Киева. Ночью с балкона я слышал длинные пулеметные очереди, а утром обнаруживал прорешеченные пулями автомобили, вдавленные в ограду Ботанического сада, и следы от снарядов на фасадах домов поблизости. Чувство, что кольцо сжимается, ожидание неизбежного нарастало с каждым днем.

Как-то вечером в почтовом ящике одного из моих аккаунтов в соцсетях я обнаружил сообщение от незнакомого человека. Он писал , что на помощь украинским защитникам едут польские добровольцы и он как раз везет на границу такого человека. Автор сообщения передал и контакт добровольца.

Меня заинтриговала эта информация , но в последующие дни я постоянно освещал все более динамично развивающуюся обстановку в Киеве и на его окраинах. По городу кружил слух о планируемом десанте российских вэдэвэшников в окрестностях Бессарабки. В это время я начал выезжать в находившийся под российским обстрелом Ирпень. Разрушенные мосты, изуродованные артиллерией здания, дома, охваченные огнем, который некому было тушить, и трупы на улицах, которые невозможно было убрать из-за снайперских обстрелов — все это делало присутствие россиян почти ощутимым, хотя видно их не было.

В один из вечеров я наконец нашел время , чтобы позвонить по оставленному мне номеру. Трубку взял мужчина, свободно говорящий по-польски. Я недоверчиво вслушивался в его слова, опасаясь провокации, которых тогда было хоть отбавляй. Однако и то, что он говорил, и детальные подробности быстро убедили меня — он тот, за кого себя выдает. Польский доброволец, сражающийся против России в Украине.

Когда я находился в осажденном Киеве , он, бывший солдат Войска Польского и внук убитого советами кресовяка, Кресы — бывшие восточные окраины Речи Посполитой подстерегал за городом российские колонны и обстреливал их из «Джавелина». переносной противотанковый ракетный комплекс В интервью , которое я тогда у него взял, он рассказывал, как украинские группы прятались под деревьями от дронов-разведчиков, предварявших наступление вражеских колонн, и часами ждали русских. Рассказывал, как били по конкретным элементам колонн, чтобы нанести максимальный урон и парализовать их продвижение.

Не менее интересной оказалась его история футбольного фаната — на ее примере он объяснял , почему стадионные драки и лесные стрелки куда лучше подготовили его к войне, чем служба в польской армии. Такое сочетание патриотизма с общественно-неприемлемым поведением уже не в первый раз напомнило мне, что в ситуации крупного военного конфликта никого и ничто невозможно описать при помощи простых, черно-белых схем.

Сознание , что среди тысяч украинцев с россиянами сражается поляк, странным образом поддерживало меня в те черные времена. Когда задуманная как хирургически-тонкая молниеносная «специальная военная операция» России превратилась в кровавую затяжную войну, я познакомился и с другими поляками, вступившими в ряды Вооруженных сил Украины. Они были очень разными. Помимо бывших военных я встречал банковских клерков, рестораторов, торговцев, строителей, эмигрантов из Великобритании и даже бывших госслужащих. Все они оставили свои занятия, чтобы бороться с Россией.

«Фалькон» , 40 лет

Я всегда повторял: в моих жилах течет украинская кровь. Прадедушка с прабабушкой были украинцами. Жили подо Львовом , после войны их переселили в Кошалинское воеводство. на северо-западе Польши Меня тянуло в Украину , но как-то не сложилось поехать. Теперь я отправился туда впервые.

Это жестокая война , на которой больше всего боишься попасть в плен. Когда мне грозила такая опасность, я сказал медикам: «Если не сможете меня отсюда эвакуировать , то нахрен пристрелите».

*

Почти три года я служил в Войске Польском разведчиком-радиотелефонистом , а также в ракетных войсках с системой БМ-21 «Град». Был в миссии международного контингента в Сирии. После увольнения из армии окончил школу сержантов, затем проходил регулярные тренировки уже самостоятельно. Прошел курс European Security Academy в Великопольском воеводстве, Европейская академия безопасности — крупнейший в Польше частный тренировочный центр, обучающий силовиков, полицию и частные охранные фирмы. который , наверное, дал мне больше, чем несколько лет службы. Если твои инструкторы — операторы из Люблинеца или румынских спецподразделений, можешь быть уверен: тебя хорошо подготовят. В тире у знакомого мы тренировались вместе с парнями из спецподразделений полиции и «Агата». военное подразделение спецназа Я постоянно поддерживал навыки обращения с оружием.

С самого начала российского вторжения я хотел сюда приехать. Написал письмо в посольство Украины , чтобы проверить, как все это работает. Мейл я отправил утром, а уже днем получил ответ вместе с анкетой. Я заполнил ее и отправил. На следующий день пришло приглашение в Интернациональный легион территориальной обороны Украины. Мне еще нужно было позакрывать разные дела — я тогда занимался строительством каркасных домов и должен был приостановить деятельность компании.

Я решал свои вопросы и ждал отправления , но каждый день для меня было пыткой сидеть и наблюдать, как другие сражаются, зная, что я обладаю навыками, которые могут понадобиться прямо сейчас.

В Украину я въехал 5 июня. Сначала попал на тренировочную базу в западной части страны. То , что там происходило, едва ли можно назвать отбором. Приезжали непроверенные люди, которые на следующий день исчезали.

Украинцы заметили , что у меня есть военный опыт, поэтому я стал быстро продвигаться. Меня хотели сделать командиром взвода, но я отказался — думал, придется работать в основном с бумагами, а я хотел на поле боя. Я помогал формировать взвод знакомому шведу Дану. Сначала нужно было отсеять годных к службе от военных туристов и мальчишек, наигравшихся в Call of Duty. Почти три месяца мы тренировались и притирались друг к другу.

*

В середине сентября мы оказались в Купянске , сразу после его освобождения. Тогда отбивали ближайшие к городу села, поэтому Купянск часто обстреливала российская артиллерия, а над нашими головами летали вражеские дроны.

В мою группу входили главным образом ребята из нашего региона — в основном поляки и чехи , но были еще словак, двое молдаван и украинец, который до того 16 лет прожил в Германии. Был еще японец Сюто, мы называли его Сютовским — прекрасный, дисциплинированный солдат. Потом у меня его забрали в другую группу, и он погиб на поле боя. Плюс группы, состоящей из солдат нашего региона — когда я говорил по-польски, меня все понимали. Так же, как и я понимал, когда кто-то говорил по-русски или по-украински.

Купянский отрезок был очень сложным. На этой войне убивают не столько пули , сколько дроны и артиллерия, и под Купянском это стало особенно очевидным. Лесов там почти нет, а о том, чтобы пройти полем, и речи быть не могло — на открытом пространстве солдат слишком заметная цель. Остаются посадки, лесополосы, которые сажали в степной местности которые чаще всего заминированы или в них засела русня. Иногда в этих посадках происходили рокировки — мы их выбивали , отступали, они возвращались, и нам снова приходилось их выбивать. Или мы их вытесняли и оставались, и тогда они пытались выбить нас. Так что единственным способом захватить территорию было выкуривание русских из посадок, но как только мы приступали к действиям, их тут же прикрывали — с воздуха, артиллерия и танки. Именно так и произошло, когда Дан потерял ногу.

*

Мы тогда шли тремя группами. У каждой задание — проверить и , если понадобится, зачистить свою посадку от русни. Это были три параллельные лесополосы , окруженные полями. В посадке , по которой шла моя группа, мы не наткнулись ни на одного, но на них нарвалась группа, где был Дан и его соратница-снайперша. Русские бросились наутек. Часть побежала прямо на нас, хаотично, ничего не соображая. Мои люди поставили калаш и всех их уложили. Один чудом уцелел, мы его взяли в плен.

Тогда подъехали русские танки. А мы на разведку отправились налегке , без ручных противотанковых гранатометов. Помню, как я стоял за деревом, а танк проехал в каких-то 10 метрах от меня. Мы начали отступать.

В это время Дан и снайперша кинулись за русскими , бежавшими в другую сторону. За ними — еще двое украинских солдат. В какой-то момент украинцы услышали крик: «Где моя нога?!» Первой нашли снайпершу. У нее не обнаружилось серьезных ранений — несколько царапин на шее и бедре. Потом нашли Дана — ему оторвало ногу. Никто не знает , чем именно их накрыло. Русня лупила или из «Ноны», 2С9 «Нона-С» — советская 120-мм дивизионно-полковая авиадесантная самоходная артиллерийско-минометная установка или из танка.

Тогда же мы потеряли и одного австралийца. Он обернулся , а русский выставил из окопа калаш и выстрелил ему в спину. После этой вылазки я повторял своим солдатам, как мантру: это вам не полигон, здесь одна ошибка — и ты или твой однополчанин труп. Или калека. Так, как тогда, когда Профессор напоролся на мину.

*

Мины-растяжки — проклятие этой войны. Мы говорим «мины» , но иногда это просто подвешенная на дереве связка гранат, а под ней через дорогу натянута проволока. Мы тогда зачищали посадки с Ники и Крисом из Польши и с Профессором из Чехии. Прежде чем зайти в посадку , я предупредил парней: «Остерегайтесь растяжек». Они держались вместе , и я велел им рассредоточиться. Бросил Профессору: «Прикрывай с поля. Только смотри под ноги». Не успел я договорить , как раздался взрыв.

Сперва я подумал , что у Профессора случайно выстрелил РПГ, но он зацепился ногой за стальную проволоку, прикрепленную к связке гранат. Как он мог ее не заметить? Крис орал, что он ранен, Профессор тоже. Им повезло — прикрепленные к проволоке гранаты были прикопаны в земле, и она немного ослабила взрывную силу. Когда мы ставим такие растяжки, то крепим гранаты на деревьях на высоте 50-60 сантиметров — тогда увеличивается площадь поражения.

Крису досталось в руку и бедро. Он самостоятельно дошел до эвакуационного пункта , с наложенными на бедра жгутами-турникетами. С Профессором было хуже — осколки застряли в тазе, он не мог встать, и его пришлось нести. Для него война закончилась.

Пока медик занимался ранеными , я повыгонял всех из посадки и вошел в рощу. Почти сразу я нашел еще одну проволоку с гранатами. Таких растяжек дико много, но по крайней мере их можно заметить. Куда больше я боялся прикопанных в земле противопехотных мин. Поэтому обычно в такие вылазки мы брали с собой сапера с металлоискателем. Когда что-то казалось мне подозрительным, я звал его, чтобы проверить почву. В этой войне быстро захватить территорию — нереально.

*

Все большее количество солдат страдает от ПТСР. У меня в группе был парень , русский по матери, но Путина он ненавидел. Это был тот день, когда Дану оторвало ногу.

С самого утра россияне лупили артиллерией по всему без разбору. Мы засели в брошенных деревенских хатах и ждали , когда обстрел закончится. Один российский снаряд зацепил крышу хаты, где находился тот парнишка с товарищами, — сбил пару черепиц и только. Но парня накрыло.

Я увидел , как он бежит к нашей хате. Спросил, в чем дело, а он: «Не могу говорить , я в шоке. Где можно спрятаться?». Я указал ему на брошенный российский бункер. Он кинулся туда. Спустя какое-то время я пошел проверить , как у него дела. На земляном полу лежал он и один британец. Я позвал их наверх, чтобы они заварили себе чай. Они спросили, безопасно ли там. Я ответил: «А где тут вообще безопасно?» Тогда они отказались выходить и пролежали в бункере весь день. На следующий день они уехали из деревни. И больше не вернулись.

*

Я заметил — особенно в самом начале полномасштабной войны — огромную разницу между нашим и российским бойцом , а также разницу в командовании. Это две совершенно разные философии. У нас полевой командир обладал большой свободой, решения принимал, исходя из меняющихся обстоятельств. Еще будучи заместителем командира взвода, и потом, уже командиром, я мог корректировать приказы сверху, если, например, мне стало очевидно, что я не могу удержать позиций или что будет лучше, если я продвинусь дальше, чем мне приказали. У россиян о таком не могло быть и речи: солдат должен был строго придерживаться приказа командования, вне зависимости от ситуации. Это не касалось вагнеровцев, пользовавшихся большей свободой действий. Некоторые из них были лучше подготовлены, как и спецназовцы. Но многие российские солдаты не имели ни малейшего представления о войне.

В октябре 2022 года — М. В. мой взвод пересек границу Луганской области. На тот момент нам удалось вытеснить россиян на 10 километров от Купянска. В одной деревне , в которую мы тогда вошли, я своими глазами видел полнейший дилетантизм русни.

Они уже знали , что мы в деревне. Мы заняли один из их бункеров. Вытащили оттуда троих, те сразу же сдались. На всякий случай накидали внутрь гранат. Грохот стоял страшный, так что слышно на всю округу. Через 50 метров был еще один бункер. Мы подходим, а оттуда вылезает русский. Смотрит ошалело на 30 нацеленных на него дул и спрашивает: «Свои?» Вот такие кадры они отправляли на войну без всякой подготовки.

Деревня была маленькой , но к ней прилегала другая, побольше. Весь следующий день мы ждали подкрепления, чтобы туда войти. Украинцы не получили такого приказа, поэтому я попросил у командира разрешения войти туда со своими ребятами. Россияне понимали, что украинцы будут заходить с разных позиций, и если они останутся, окажутся в полной заднице. Когда мы зашли в деревню, их уже не было.

Судя по всему , бежали они в спешке — побросали буквально всё. Так я тогда стал обладателем трех калашниковых. Мы нашли даже пулемет и более двух тысяч боеприпасов к нему. Россияне побросали и полные рюкзаки, с документами, а в одном дворе оставили две БМП. Успели только вытащить аккумуляторы, но боеприпасы остались.

Нам досталось много российских пайков , впрочем, не впервые. Случалось, мы неделями питались их едой. С их пайками бывало по-разному. Как-то мы сняли видео с консервами, в которых курица была перемолота вместе с костями. Но как правило продукты были хорошими. Кроме того, они имеют привычку грабить дома, поэтому бункеры, куда мы входили, трещали по швам. В них было все — от банок с заготовками до обогревателей и телефонов, пауэрбанков и даже DVD.

*

В той деревне мы задержались дольше обычного. План был такой , чтобы продержаться четверо суток. В итоге мы провели там 21 день, большую часть времени — под непрекращающимся обстрелом.

Мои люди заняли три брошенных дома. В одном жили я , мой друг Ники и еще два парня. Отступив из деревни, русня тут же стала по ней палить из артиллерии. У них это обычная тактика. Лупили каждый божий день, утром, вечером, иногда ночью. Дом за домом громили всю деревню, понимая, что где-то там спрятались мы.

Наш дом представлял для них особо привлекательную цель: он стоял на пригорке — отличный наблюдательный пункт. Пять дней русские пытались сравнять его с землей , но ни разу не попали. Снаряды взрывались рядом. Завалилась одна стена, но мы завесили ее одеялом, чтобы не замерзнуть.

Когда становилось по-настоящему горячо , мы спускались в бункер, который россияне устроили поблизости. Они успели неплохо его оборудовать, прежде чем дали деру. Была в нем даже плитка, подключенная к газовому баллону, так что когда наверху начиналась конкретная пальба, мы спускались туда выпить чайку на часок-другой — столько обычно длился обстрел.

Обстрелы , конечно, не проходят бесследно для психики солдат, особенно менее опытных. Сначала по одному из наших домов ударил танк. Снаряд пробил три стены и разнес пол-избы. Никто не пострадал — все сидели в другой части дома. Проблема заключалась в том, что в основном это были солдаты, приехавшие накануне. Не успели люди освоиться, как получили такую дозу шока, что большинство все оставшееся время просидело в погребе. Наверх они выходили, только чтобы приготовить еду и заварить чай.

Был там и очень молодой аргентинец. В ту ночь ему предстояло нести караул на кладбище , которое только что разминировали наши саперы и с которого отлично просматривались российские позиции. Мне показалось, что парень пережил сильный шок во время танковой атаки, поэтому я собирался снять его с дежурства, но тот уперся, что пойдет. Я отправил с ним пару человек, чтобы те за ним приглядывали. Он всю ночь высматривал русских, и ребята не могли его подменить — с таким ожесточенным рвением он исполнял долг.

Это одна из многих деревень , которые находились в хорошем состоянии, когда мы в них входили, но как только русские отступали, то начинали ровнять их с землей. Лупила не только артиллерия, но и вертолеты. Их мы не видели — слышали только шум такой машины, она даже не показывалась из-за леса, уничтожала дома один за другим, а потом исчезала. К концу нашего пребывания в этой деревне не осталось ни одного целого дома.

*

10 ноября меня ранило. Несколько часов спустя погиб Ники.

Ники был моим лучшим другом. Веселый , позитивный. На этой войне он не был каким-то случайным чуваком — раньше он служил в полицейском спецназе. Наше сотрудничество складывалось прекрасно. Я не раз предлагал ему стать командиром группы, но он постоянно отказывался. Говорил, что не потянет — но это было не так. Мы оба из тех, кто не в состоянии усидеть на одном месте. Даже в выходные мы просили у командира разрешения пойти на разведку. Лазили вместе по посадкам и высматривали русских.

В очередной раз мы отправились в посадки. Бои в том районе шли так интенсивно , что лесополосы выгорели почти дотла. Несколькими днями ранее я был там с солдатом из украинского подразделения и тремя моими бойцами. В небе постоянно летали дроны. Дважды проскользнули наши, а потом вдруг появился русский. Подлетел и завис прямо над нами. Я поднял голову и заорал: «Бля , нам пиздец!» Я еще никогда так быстро не бегал в полном снаряжении. Через пару минут русня начала палить по координатам , которые получила с дрона. Обстреливали из «Ноны». Нас было всего пятеро, но, видимо, они сочли, что игра стоит свеч. Мы чудом выбрались невредимыми.

9 ноября мы вернулись в те посадки с Ники и , к несчастью, с группой новичков. Окопались и провели ночь на местности. С самого утра началось. Мои новички не заметили, что русские подходят сбоку. Мне не повезло — я встал ровно в тот момент, когда те открыли стрельбу. Первая пуля вошла боком под бронежилет. Поначалу я думал, что она только скользнула по ребрам, но потом врачи нашли дырку в легком.

Мои люди ответили конкретным огнем из пулемета и гранатометов. Я сидел под деревом и отстреливался , держа оружие в одной руке. Как только мы начали стрелять, те замолчали. Сложно сказать, убили мы кого-то или они просто разбежались — все происходило в густом тумане.

Я уже годился только для эвакуации. Сбросил снаряжение , поднялся и пешком вместе с медиком отправился в пункт приема. Нужно было пройти километр и 200 метров. Весь путь я преодолел сам, хотя это далось мне с трудом. Каждые 50-100 метров я останавливался, чтобы перевести дух. Плена я боялся больше смерти. Насмотрелся достаточно видео, где россияне кастрировали и разными способами пытали украинских бойцов. Тогда я еще не знал, насколько серьезно ранен, поэтому как только мы выдвинулись, схватил медика за плечо и сказал: «Если не сможете меня отсюда эвакуировать , то нахрен пристрелите».

Для россиян мой контракт с украинской армией ничего не значит. Для них я — наемник , на которого не распространяются законы военного времени. Поэтому, чем попасть в плен, я лучше бы взял в каждую руку по гранате и еще прихватил бы с собой на тот свет кого-нибудь из русских.

Но мы без помех добрались на место , где ждал квадроцикл — ландшафт оказался слишком сложным для машины скорой помощи. Квадроцикл перевез меня к скорой, а она — в ближайший стабпункт, где мне прочистили рану — пулю вынули уже позже, в больнице в Харькове.

Ники остался на месте. Они получили в подкрепление нескольких украинских солдат , но им это не помогло. В Харькове я узнал, что с российской стороны подъехал танк, а за ним подтянулся спецназ. Потом я говорил с солдатом, который перевязывал Ники. Он извинялся, что не смог ему помочь — в теле Ники застряло слишком много осколков, медикам не удалось остановить кровотечение. Он умер от потери крови во время эвакуации. Спустя несколько часов после того, как я получил пулю.

*

На этой войне меня ранило уже несколько раз. Сейчас я обучаю молодых бойцов.

Если у меня будут две руки и две ноги , я пройду эту войну до конца. Не представляю, как я мог бы сидеть дома и праздно наблюдать за тем, что происходит. Чувство чести мне бы не позволило.

Перевод Полины Козеренко , редактура Ольги Чеховой

Фрагмент публикуется по изданию: Marcin Wyrwał. Psy na ruskich. Polacy walczący z Rosją w Ukrainie — Kraków: Otwarte , 2024.

Благодарим издательство Otwarte за возможность публикации.