Соглашение Сталина с Гитлером

Close

Бартломей Гайос: 23 августа 1939 года глава МИД Германии Иоахим фон Риббентроп садится в самолет в аэропорту Берлин-Темпельхоф. После восьми часов полета — с короткой посадкой в Кёнигсберге — он приземляется в Москве. Для кого было важнее соглашение, вошедшее в историю под названием «пакт Молотова — Риббентропа»?

Славомир Дембский: Для Германии. Гитлер стремился к войне с Польшей и хотел, чтобы Сталин не мешал ему в реализации этого плана. Поэтому встречаясь в Кремле со Сталиным и Молотовым, Риббентроп готов был предложить за доброжелательный нейтралитет Москвы гораздо больше территорий, нежели СССР получил в результате пакта Молотова — Риббентропа и секретного протокола. В их число входили, например, Балканы, Босфор и Дарданеллы.

БГ: Откуда нам известно, что Гитлер дал своему министру иностранных дел такие директивы?

СД: Когда Советский Союз в июне 1940 года аннексировал Бессарабию и Северную Буковину, чем привел Гитлера в ярость, Риббентроп подготовил доклад, в котором подытожил взаимоотношения Берлина с Москвой. В нем содержится информация о том, как много он был готов предложить Сталину в августе 1939 года.

БГ: Как получилось, что в августе 1939 года два государства со столь различными идеологиями заключили соглашение?

СД: Ключом к пониманию ситуации в Европе в 1938-1939 годах и к тому, о чем думали в Берлине, Москве, Лондоне, Париже или Варшаве, служит Мюнхенская конференция. С сегодняшней точки зрения именно она повлияла на события 1939. Гитлера вынудили говорить в Мюнхене о восточных границах Германии. Лондон и Париж считали, что эта конференция - последняя попытка спасти версальские договоренности.

БГ: Чего хотели добиться руководители Франции и Великобритании, заключая в 1938 году соглашение с Гитлером?

СД: Великобритания и Франция рассматривали эту встречу как попытку спасти Версальскую систему, сформированную в результате Парижской мирной конференции, которая завершила Первую мировую войну.

БГ: Советский Союз не участвовал в Мюнхенской конференции. Почему?

СД: Представители большевистской России не были приглашены в Париж в 1919 году и не участвовали в разработке этой системы после Первой мировой войны. Поэтому лидеры западных стран решили, что политические проблемы, обсуждаемые на Мюнхенской конференции, должны решаться Францией, Германией и Великобританией.

БГ: Какие проблемы?

СД: Было признано, что Гитлер отчасти прав. В Версале принцип права народов на самоопределение не слишком учитывался, особенно в отношении Чехословакии. Там решили, что у Германии несправедливо отобрали Судетскую область – территорию, которая после 1919 года оказалась в границах Чехословакии. Таким образом, следовало предпринять попытку удовлетворить Германию и постараться сохранить равновесие Версальской системы, уже весьма неустойчивое после аншлюса Австрии Германией в марте 1938 года.

БГ: Как оценивались эти события в Советском Союзе?

СД: Народный комиссар по иностранным делам Максим Литвинов считал, что Советский Союз для подтверждения своего статуса великой державы должен войти в Версальскую систему и тем самым принимать участие в формировании существующего порядка. Мюнхенская конференция без СССР означала поражение его политической стратегии. Для Сталина этот статус державы был невероятно важным психологическим, а также политическим элементом, подтверждающим международную легитимацию большевиков как правителей России.

В 1937 году Георгий Димитров, генеральный секретарь Коминтерна, записал в своем дневнике, что Сталин на торжественном обеде в связи с двадцатой годовщиной Октябрьской революции сказал в присутствии членов политбюро, что большевики должны высоко ценить царей за одно хорошее дело: они сколотили огромное государство. Мюнхенская конференция стала сильным ударом по такой логике.

БГ: Видел ли Гитлер место Советскому Союзу на Мюнхенской конференции?

СД: В мышлении Гитлера вообще не было места Советскому Союзу. Гитлера заставили участвовать в Мюнхенской конференции. Приглашение СССР стало бы для него поводом не приехать. Он стремился не к какому-то мирному договору, он стремился развязать локальную войну с Чехословакией, в которой вермахт мог бы, наконец, испытать свою боеспособность. Поскольку Франция, Великобритания и Италия решили отдать Судетскую область, Германия не получила предлога для войны. Гитлер счел конференцию личным поражением.

Историк Славомир Дембский. Фото: Юрий Друг / Новая Польша

БГ: Почему в октябре 1938 года Варшавой было принято решение занять Заользье – часть территории Чехословакии?

СД: Юзеф Бек, министр иностранных дел Польши, хотел продемонстрировать, что Польша – великая держава. То есть может использовать аргумент силы и достигать своих целей, невзирая ни на кого. Он хотел показать, что вопросы польских границ не могут решать другие государства. Так он выражал протест против конференции в Мюнхене.

Кроме того, это решение вытекало из исторического контекста. В январе 1919 года Чехословакия заняла Заользье без ведома западных держав. Этот вопрос стал предметом обсуждения на Версальской конференции, в результате было решено провести плебисцит среди жителей этих территорий. Но плебисцит так и не состоялся.

БГ: Захват Заользья повлиял на польско-германские отношения того времени?

СД: Операция по захвату Заользья не согласовывалась с немецкими властями. Лишь перед ее проведением из Варшавы направили в Берлин запрос о том, как поведет себя Германия в случае польско-чехословацкого конфликта. В ответе сообщалось, что Берлин мог бы проигнорировать такое развитие ситуации.

По моему мнению, всё предприятие было очень серьезной ошибкой министра Бека, которому хотелось, чтобы Польша заняла более сильную позицию в переговорах о формировании новой системы. Ведь он считал, что на Мюнхенской конференции версальский договор рухнул. Но в результате Польша оказалась в изоляции, а захват территории Заользья ничего не дал.

БГ: Ситуация в Европе казалась стабильной вплоть до марта 1939 года, когда Гитлер нарушил положения мюнхенского договора, оккупировав всю Чехословакию. Как на это отреагировали другие европейские страны?

СД: Прозвучало предложение провести конференцию с участием Советского Союза. А 31 марта 1939 года Великобритания предоставила Польше и Румынии гарантии, что в случае германской агрессии британцы придут этим странам на помощь. Впервые с 1919 года Великобритания искала союзников в Восточной Европе. Как следствие, Советский Союз становится важным игроком.

БГ: Как Кремль смотрел на развитие ситуации?

СД: Благодаря Рудольфу фон Шелиа, дипломату, который продал СССР немецко-польские секретные документы, Сталин весной 1939 года знал, что в плачевном состоянии находятся не только отношения западных стран с Германией, но начинают портиться и польско-германские отношения. В конце марта–начале апреля фон Шелиа передает Кремлю информацию о требованиях Берлина к Польше.

БГ: В чем они заключались?

СД: Они были сформулированы немцами еще в октябре 1938 года, но никто, помимо заинтересованных сторон, о них не знал. За формулировкой глобального урегулирования вопросов польско-германских отношений, использованной немецкими дипломатами, скрывались экстерриториальная автострада через польское Поморье до немецкой Восточной Пруссии, присоединение к Рейху Вольного города Данцига, а также вступление Польши в антикоминтерновский пакт, направленный против Советского Союза.

БГ: Почему Польша отвергла это предложение?

СД: Принять его означало бы подчинить внешнюю политику Речи Посполитой политическим интересам Рейха.

БГ: Как эта ситуация повлияла на отношения Германии и СССР?

СД: Сталин в речи от 10 марта 1939 года сказал, что СССР должен «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Этот фразеологизм перекликается с басней Жана де Лафонтена «Обезьяна и кот», в которой речь идет о вытащенных из огня каштанах. «Тот, кто готов таскать для западных держав каштаны из огня, обожжет себе пальцы», – послал сигнал Сталину Гитлер в выступлении 1 апреля 1939 года в Вильгельмсхафене.

БГ: Это было приглашение к переговорам?

СД: Гитлер не был уверен, что для разрешения политического кризиса в Европе нужно обращаться за помощью к Советскому Союзу. Многое указывает на то, что к этой мысли его подвели немецкие дипломаты. Из исследований британского ученого Джеффри Робертса и моих следует, что с этой целью они фальсифицировали донесения, которые ложились на стол Гитлеру. Свои собственные предложения они вкладывали в уста советских дипломатов – якобы это Кремль рвался заключить какой-то договор.

БГ: Какими аргументами они убеждали Гитлера?

СД: В документах германского МИДа мы находим заявления, что если Великобритания предлагает организовать конференцию на тему мира в Европе с участием Советского Союза – а такое предложение, действительно, было сформулировано британцами в марте 1939 года, – то нет более антагонистических государственных устройств, чем британская конституционная монархия и советское революционное правительство. И раз уж этим двум государствам идеология не мешает договариваться, то что препятствует политическому диалогу между гитлеровским Третьим рейхом и Советским Союзом?

Славомир Дембский и Бартломей Гайос. Фото: Юрий Друг / Новая Польша

БГ: Что окончательно убедило Сталина заключить соглашение с Гитлером?

СД: Гитлер хотел войны. Западные страны хотели сохранить статус-кво. Сталин и его стремление восстановить статус великой державы, которой, по его мнению, Россия была до 1917 года, означали пересмотр Версальско-Рижской системы, а это гарантировал канцлер Германии. Летом 1939 года произошел весьма характерный разговор между британским министром иностранных дел лордом Галифаксом и Иваном Майским, советским послом. Майский добивался от Галифакса, чтобы Великобритания признала за Советами свободу действий в прибалтийских странах. Галифакс ответил ему, что это суверенные государства, и британцы не могут выступать от их имени. На что Майский спросил: а что в этом было бы плохого? Галифакс: так было сто лет тому назад, мы живем в другое время.

БГ: Великобритания не была готова к каким-либо дальнейшим шагам в направлении пересмотра границ в Европе?

СД: Нет. Это было бы слишком высокой политической ценой для британского правительства. Они не могли этого сделать, так как после нарушения положений мюнхенского договора и оккупации немцами Чехословакии правительство Чемберлена чуть было не пало. Кроме того, с марта 1939 года Лондон обязался защищать статус-кво в Восточной Европе, что стало символическим концом политики умиротворения, то есть удовлетворения территориальных требований агрессора на пути уступок ради сохранения мира.

БГ: Почему было решено следовать политике умиротворения?

СД: Британские и французские политики хотели избежать очередного конфликта, памятуя о гекатомбе Первой мировой войны, закончившейся всего двадцать лет назад. Они считали, что миллионы жертв конфликта 1914-1918 годов - настолько страшный урок, что ни один рационально мыслящий человек не захочет пожертвовать новыми миллионами во имя идей великой Германии или великой советской империи. Поэтому они верили, что все проблемы можно решить за столом переговоров.

БГ: Почему Гитлер в 1939 году нуждался в Сталине?

СД: Немецкий канцлер рассуждал следующим образом: его целью было развязать локальную войну с Польшей и изолировать Центральную Европу, а единственной реальной силой, которая могла бы ему в этом помешать, был возможный союз Великобритании и Франции с СССР. Чтобы достичь своей цели, он пытался вбить клин между Польшей и западными державами. Кроме того, он хотел ослабить решимость западных держав выполнять политические декларации от марта и апреля 1939 года о защите границ в Восточной Европе. И здесь ключевую роль играл Советский Союз.

В результате, летом и осенью 1939 года Кремль стал предметом торга: кто предложит больше - Франция с Великобританией или Германия? С точки зрения Сталина, дело было ясным с самого начала: он считал, что стремление Гитлера к войне ему на руку.

БГ: В какой степени СССР нес ответственность за начало Второй мировой войны?

СД: Я считаю, что эта вина не распределяется равномерно между Третьим рейхом и Советским Союзом. Гитлер был полон решимости развязать войну, а Сталин считал, что мир ему не выгоден. Он решил не мешать Гитлеру.

БГ: Однако это мнимое бездействие Кремля имело свою цену?

СД: Соглашение между Германией и Советским Союзом в августе 1939 года я сравнил бы с обычной сделкой. Товаром, о котором просил Берлин, был договор о ненападении. Его заключение должно было ясно дать понять Европе, что Москва не станет связывать немцам руки и отбивать у западных стран желание защищать европейские границы. Однако за этот товар следовало заплатить, и такой платой был, с точки зрения Сталина, секретный протокол, разделявший сферы влияния в Восточной Европе.

БГ: Что означал секретный протокол в тогдашних международных реалиях?

СД: Он означал, что два государства стали союзниками в нарушении международного права. Прежде всего, принимать какие бы то ни было решения без участия заинтересованных сторон – незаконно. Советский Союз нарушал в секретном протоколе более десятка международных обязательств. От пограничных договоров и пакта Бриана — Келлога до конвенции 1933 года об определении агрессора и прочих договоров, заключенных с отдельными государствами. И самое главное: секретный протокол был декларацией о желании пересмотра границ Эстонии, Финляндии, Литвы, Латвии, а также Польши. Пересмотра, который был произведен насильно и оплачен тысячами жертв.

Спустя 80 лет после заключения пакта Молотова — Риббентропа нам известно, что он не только помог Гитлеру развязать Вторую мировую войну: после капитуляции Третьего рейха в 1945 году Германия уклонялась от выплаты репараций странам, которые стали предметом договора между Берлином и Москвой.

Историк Славомир Дембский. Фото: Юрий Друг / Новая Польша

БГ: 1 сентября Германия объявляет войну Польше. Советский Союз становится участником конфликта лишь 16 дней спустя. Почему с такой задержкой?

СД: Важно то, что произошло 3 сентября. Великобритания и Франция, вопреки расчетам Гитлера, объявляют Германии войну. Это означает крах политического плана, который привел к приезду Риббентропа в Москву. Ведь Советский Союз был нужен Берлину для того, чтобы Франция и Великобритания войну не объявили.

Беспокойство в Берлине вызвало уже подписание польско-британского союзнического договора 25 августа, в результате чего, кстати, Гитлер перенес дату нападения на Польшу на 1 сентября. Тем не менее, никто в Германии не предполагал, что Лондон и Париж объявят войну Рейху. И потому Берлин начинает давить на Москву, чтобы Красная армия напала на Польшу, в опасении, что с Запада вскоре ударят британские и французские войска.

БГ: Кремль, однако, не спешил?

СД: Сталин испытывал очень похожие опасения в отношении Гитлера. Объявление войны Великобританией и Францией тоже застало его врасплох, и он решил понаблюдать, как будет развиваться ситуация. Он не хотел втягивать Советский Союз в конфликт с Лондоном и Парижем. Еще и поэтому в Берлине царил большой переполох из-за пассивности Москвы, разрабатывались альтернативные сценарии развития ситуации. Риббентроп думал о создании марионеточного польского государства.

Появляются концепции, согласно которым Вильно мог отойти к Литве, а юго-восточные области Польши – к Румынии.

Однако до этого не доходит, поскольку Сталин, видя, что наступление на западе не началось, и желая получить свое от договора с Гитлером, во вторую неделю сентября принимает окончательное решение о вторжении на территорию Польши. Конечно, об этом проинформировали Берлин.

БГ: Как объяснялся этот шаг?

СД: 14 сентября в «Правде» вышла статья Андрея Жданова, члена Политбюро ЦК ВКП(б), в которой прозвучал аргумент о защите белорусского и украинского национальных меньшинств на территории Польши и о необходимости вмешательства. Советский Союз делает всё, чтобы создать в публичном пространстве впечатление, будто его действия никоим образом не согласованы с Германией. После статьи Жданова немецкие дипломаты высказывают претензии Москве: ведь, в соответствии с логикой защиты населения, угрозу представлял собой Третий рейх.

БГ: 17 сентября Красная армия вторгается на территорию Польши. Как можно охарактеризовать взаимоотношения между Польшей и Советским Союзом после этой даты?

СД: Война. Польша и СССР оказались в состоянии войны. Для этого не обязательна декларация о ее объявлении. Ведь Гитлер 1 сентября 1939 года тоже не объявил миру, что возникло состояние войны между Польшей и Германией. Оно существует де факто в связи с применением силы и прямым нападением, пересечением границы войсками агрессора, то есть нарушением пограничного договора без согласия государства, с которым у другого государства имеется договоренность, регулирующая проведение границ.

Необходима, однако, политическая реакция, сообщающая о том, как государство оценивает такой поступок, в данном случае нарушение границы. И у нас есть такая реакция: в речи президента Игнация Мосцицкого от 17 сентября 1939 года, в которой он сообщил о «нашествии» нашего восточного соседа. В ноте протеста премьера Фелициана Славоя-Складковского, врученной советскому правительству, говорится о вторжении на польскую территорию. Послы Польши в Париже и Лондоне уведомили своих союзников о состоянии войны между Польшей и Советским Союзом. С 17 сентября 1939 года СССР становится участником мирового конфликта.

БГ: Что в этой ситуации означал приказ верховного главнокомандующего ген. Эдварда Рыдза-Смиглы «с Советами не сражаться»?

СД: Это был оперативный приказ, а не политическое заявление. Польские войска должны были отступать в направлении границы с Румынией и в случае попыток разоружения со стороны Красной армии оказывать ей сопротивление. С нынешней точки зрения, его, конечно, можно было бы сформулировать более однозначно.

Книга «Между Берлином и Москвой. Германо-советские отношения в 1939-1941 гг.» историка Славомира Дембского. Фото: Юрий Друг / Новая Польша

БГ: Войска Красной армии и вермахта сотрудничают во время вторжения в Польшу?

СД: Перед нападением Красной армии на Польшу командование люфтваффе добивалось от Советского Союза помощи в области навигации. Речь шла о передаче радиосигналов, которые помогли бы немецкой авиации в обнаружении целей. Кремль соглашается, сигналы генерирует радиостанция в Минске, помогая люфтваффе в бомбардировках. Это уже не доброжелательный нейтралитет, а содействие государству-агрессору.

БГ: А после агрессии 17 сентября?

СД: Мы можем говорить о прямом сотрудничестве. Советские войска стремятся установить связь с немецкой стороной и координируют с немцами свои действия на территории Польши. Хороший пример здесь – капитуляция польского гарнизона, оборонявшего Львов. Немецкие войска, которые раньше подошли к городу, отступили, передав свои позиции Красной армии. В результате польские солдаты капитулировали перед советскими, что для офицеров закончилось трагически. Многие из них погибли в Катыни.

Наконец, 22 сентября в Бресте проходит совместный парад советских и немецких войск.

БГ: 28 сентября Риббентроп во второй раз приехал в Москву. Почему так скоро было решено заключить пакт о дружбе и границах?

СД: Таким образом были подведены итоги совместных действий, имевших место на территории Польши. Кроме того, требовалось уточнить решения от 23 августа. В обмен на Люблинское воеводство, которое Советский Союз отдал немцам, СССР получил Литву. Мы по-прежнему не уверены, чем руководствовался Сталин, попросив об этой поправке, но я считаю, что очень интересный тезис представил профессор Влодзимеж Бородзей.

Он обратил внимание, что после того как Франция и Великобритания объявили Гитлеру войну, то есть после того как часть планов не осуществилась, Сталин хотел создать ситуацию, в которой Советский Союз извлечет из пакта Молотова — Риббентропа как можно больше выгод даже в случае поражения Германии. Возможность получить эти выгоды связывалась с переносом советско-германской границы на линию Керзона, проведенную в 1920 году, то есть укладывалась в определенную схему мышления британской стороны. После 3 сентября война могла закончиться только мирным соглашением при участии Франции и Великобритании, Сталин хотел иметь уверенность в том, что Лондон и Париж признают западные границы СССР - те, которые ему дал Гитлер.

БГ: Как бы вы определили взаимоотношения Германии и Советского Союза в 1939-1941 годах?

СД: Советско-германские отношения мы можем назвать странным союзом по аналогии с тем, как иногда называют «войну» 1939 года между Германией, Великобританией и Францией. Он никогда не был формализован, но до лета 1940 года Советский Союз ведет себя, как союзник Третьего рейха. Так же, как Италия, симпатизировавшая военным усилиям Германии. В свою очередь, Германия в ходе агрессии Советского Союза против Финляндии с сочувствием относилась к военным целям Красной армии.

БГ: Когда и почему начинает распадаться этот странный союз?

СД: Советско-германские отношения начинают портиться летом 1940 года. Сталин был поражен скоростью, с какой немцы одержали победу над Францией. Он рассчитывал, что война, вспыхнувшая между Францией, Великобританией и Германией в сентябре 1939 года, будет долгой и разрушительной, как конфликт 1914-1918 годов. Если бы такое произошло, Советский Союз, оставаясь вне этой войны, как США в ходе первой войны, стал бы решающим игроком, который возвратил бы Европе мир на советских условиях. Так рассуждал Сталин, но его план в июне 1940 года терпит крах.

Поэтому Сталин торопится аннексировать территории, которые обещал ему Гитлер, согласно договору от августа 1939 года. И совершает ошибку.

БГ: Какую?

СД: В июне 1940 года Советский Союз аннексирует не только Бессарабию, подпадавшую под секретный протокол от августа 1939 года, но и Северную Буковину, которой этот документ не касался. Парадокс ситуации заключался в том, что если бы Сталин в августе 1939 года попросил у Гитлера эти территории, тот бы подарил их ему. Но он этого не сделал, а в реалиях 1940 года немецкий канцлер воспринял это как большой афронт и нарушение прошлогоднего договора. Тем более что тогда – после победы над Францией – Гитлер считал, что только он может принимать решения об изменениях в европейском порядке.

Сыграло свою роль и происхождение Гитлера, который все же по рождению был австрийцем и, помня о границе Австро-Венгрии, прекрасно отдавал себе отчет в том, что Буковина никогда не принадлежала России. В июле 1940 года немцы начинают планировать наступление на СССР.

БГ: В Москве тоже думали о наступлении на Германию?

СД: Советский Союз, определенно, не готовился в 1940-1941 годах к оборонительной войне. Обе стороны надвигавшегося конфликта мыслили похожими категориями: приближается война, и тот, кто опередит противника, окажется в более сильной позиции.

БГ: В таком случае, насколько, если исходить из известных вам документов, Советский Союз мог опередить немцев?

СД: Многое указывает на то, что дату 12 июня 1941 года, появляющуюся в записках генерала Николая Ватутина с припиской «наступление начать», следует рассматривать как ориентировочную. С моей точки зрения, это дата, к которой советские войска должны были находиться в полной готовности к нападению.

Однако в мае планирование возможного наступления на короткий период приостанавливается, в планы вносятся изменения. По моему мнению, тогда ориентировочное время начала советского наступления, по-видимому, было перенесено. На когда? Мне трудно сказать. Интуиция подсказывает, что его перенесли на какой-то конкретный период времени, поскольку войска Красной армии к июню 1941 года готовы не будут. Возможно, на месяц. Причем у нас нет никаких оснований утверждать, что даже по достижении готовности Сталин отдал бы приказ о наступлении на Германию. В то же время, у меня нет сомнений, что Советский Союз стремился к тому, чтобы в июне 1941 года быть готовым перехватить стратегическую инициативу, то есть нанести первый удар.

Историк Славомир Дембский. Фото: Юрий Друг / Новая Польша

БГ: Европейский парламент объявил 23 августа днем памяти жертв нацизма и сталинизма. Какое значение имеет сегодня напоминание об этом?

СД: Во-первых, опыт 1938-1939 годов – важный урок, демонстрирующий, что политика умиротворения, политика уступок странам, использующим во внешней политике силу - ошибка. Более того, такие уступки могут поощрять к эскалации и могут привести весь мир к катастрофе.

Во-вторых, получив опыт Второй мировой войны, страны договорились о том, чтобы не применять силу и не оказывать давление в решении споров во внешней политике. Кроме того, решено, что границы, установленные в Европе после 1945 года, считаются окончательными. Иначе говоря, если мы захотим их изменить, то должны делать это, основываясь на консенсусе.

Я также считаю, что 1939 год – важный для всего мира урок о том, что недостаточно добрых намерений, чтобы сдержать войну. С позиции сегодняшнего дня очевидно: Франция и Великобритания наивно полагали, что каждый здравомыслящий человек после Первой мировой войны захочет избежать нового глобального конфликта. Кто будет готов принести в жертву миллионы жизней? Это было рационально. Проблема заключалась в том, что Гитлер и Сталин, правившие тоталитарными государствами, иначе понимали рациональность. Принести в жертву миллионы ради образа великой Германии или великой советской империи не составляло для них проблемы, поскольку им не приходилось беспокоиться о том, что избиратели лишат их власти.

БГ: Война началась 80 лет назад. Лидеры разных стран регулярно встречаются в Польше 1 сентября, чтобы почтить память жертв этого конфликта. В нынешнем году Россия в лице президента Путина не получила приглашения на Вестерплатте. Почему?

СД: Годовщина начала войны – хороший повод повторить тезис, что мы больше не хотим агрессии в международных отношениях и намерены этого не допустить. Россия же в своей внешней политике вновь обращается к войне как политическому инструменту. Чтобы помешать Грузии и Украине в стремлении к европейской политике, Кремль применил силу. Он напал на эти страны с целью блокировать возможность реализации их политических устремлений. Он считает войну отличным инструментом для достижения международных целей. Провозгласи Владимир Путин на Вестерплатте лозунг «войны больше не будет никогда», разве кто-то ему поверил бы?

Перевод Владимира Окуня

Close