Донбасс разделился на «здесь» и «там». Оба мира соединяет узкая, изрытая снарядами дорога. А еще их соединяют старые автобусы. Ржавые. С газовыми двигателями — баллон припаян к крыше. Маршрут под обстрелом. На каждом встречном блокпосте могут задержать, развернуть, арестовать. Поэтому всю дорогу слышно только звук изношенного мотора.
Люди ездят. Туда-обратно. Здесь их квартиры. Там можно снять в украинском банке пенсию. Дешевле закупиться. Здесь и там свадьбы, похороны, дни рождения, именины, гости. Война не отменила всего этого одним выстрелом. Связь все еще не разорвана, но с каждой пулей, с каждым гробом рвется все сильнее. Каждый одиноко плывет в неизвестность.
***
Вдалеке жилой район. Воображение подсовывает образ женщин, навьюченных сумками. И детей. Они бьют мячом по перекошенным воротам, установленным на газоне. Те, кто недавно праздновали день рождения, щеголяют в футболках с надписями Messi или Ronaldo. Молодежь во дворе распивает пиво. Мужчины с бычьими шеями возвращаются с шахт. Когда часы показывают полный час, открываются окна. Матери, перегибаясь через подоконники, зовут детей:
— Ди-и-и-и-ма-а-а-а…
— Во-о-о-о-ва-а-а-а-а…
— Але-е-е-е-на-а-а-а… бери сестру и бегом домой! Суп стынет! Отец вернулся.
Теперь это неправда. Новый Донецк занят сепаратистами. Малолюдный. Запуганный.
***
Прилавки в магазинах пустуют. Вроде есть все необходимое, чтобы выжить: хлеб (субсидируемый новыми властями), сыр, молоко, крупа. С голоду не помрешь, но и особо не разгуляешься. Улицы и кафе заняты какими-то невразумительными, неизвестно кому подчиняющимися отрядами казаков. Пустой автобус медленно едет по безлюдной улице. Где жители? Дорогие автомобили? Шум, пробки, толкотня, перебранки, смех? Шахтерская гордость и шахтерские деньги? Остались контуры, тень прежнего города. Людей, домов… Под ногами хрустит стекло разбитых украинскими снарядами окон. В стенах домов — дыры, повсюду валяются кирпичи, из асфальта торчат неразорвавшиеся мины. От аэропорта остались руины. Поезда не ходят. И это только начало.
Донецк станет еще свидетелем грабежей. Бандитских разборок между представителями «властей» за раздел имущества. Несколько героев «Донецкой Народной Республики» погибнет от бомб, подложенных своими же. Город дожил даже до собственного концлагеря.
***
Концлагерь находился на улице Свитлого Шляху, 3. Названием «Изоляция» он обязан размещавшемуся здесь с пятидесятых годов заводу изоляционных материалов, производившему минеральную вату. Когда завод обанкротился, заброшенные цеха отошли городским активистам. Выставки, спектакли. В «Изоляции» кипела жизнь. Эта глава завершилась, когда город заняли сепаратисты. Они держали тут заключенных. Главным образом политических, то есть противников «ДНР», или подозреваемых в шпионаже в пользу Украины. Например, журналист Дмитрий Потехин сорок семь дней отсидел в «Изоляции» за то, что сфотографировал гостиницу «Ливерпуль» в центре Донецка, где — как оказалось — размещался один из штабов «ДНР». Впрочем, штабов этих появилось столько, что достаточно было просто достать фотоаппарат, чтобы навлечь на себя проблемы. Но в «Изоляцию» попадали и предприниматели — потому что у них были деньги на откуп. Попадали жертвы разборок — например, делившие рынок контрабанды сигарет. (Хочешь увеличить барыши с контрабанды? Заплати, и мы посадим твоего главного конкурента! А пока он сидит, ты отберешь у него всё!) Встречались даже впавшие в немилость сторонники «ДНР» или члены их вооруженных группировок.
Елена Лазарева, врач-анестезиолог, оказалась там с полиэтиленовым пакетом на голове — ее обвиняли в передаче сведений украинским спецслужбам.
— Вы действительно передавали какие-то сведения?
— Да. Меня повязали у подъезда. Потом забрали и мужа.
***
«Изоляция» напоминала театр теней.
— Подходящее название. Мы были изолированы от мира, отрезаны от информации, — рассказывает доктор Лазарева.
Она помнит, как по вечерам заключенные прислушивались к звукам ударов и стонам избиваемых.
— За девушками тоже придут? — спрашивала Диана, сидевшая в камере с Еленой.
Когда охранники ходили по камерам, лучше всего было закрыть глаза, накрыть подушкой уши и ждать, когда это закончится.
— Я постоянно думала о том, что там, в одной из камер, мой муж. Может, это его сейчас пытают?
***
Начальник Денис Куликовский. Тридцать семь лет, клички «Палыч» или «Первый». Украинец из расположенного в пятидесяти километрах городка Курахово, бывший полицейский и вертухай. Женат, имеет сына. Любит водку, ломать кости и насиловать.
Вспоминает Александр Репетило, вальцовщик из Донецка, который пробыл в «Изоляции» десять месяцев:
— Это было 9 августа, на следующий день после его дня рождения. Куликовский ввалился в камеру, все еще пьяный. «На тебя приговор, казнь через расстрел. На выход». Расстояние десять метров. Ожидание. И вдруг одинокий выстрел над моей головой. Потом ржач, потому что казнь была понарошку. Это «Первый» так пошутил.
Репетило до сих пор произносит клички Куликовского с дрожью в голосе:
— Иногда следователь говорил ему: «Палыч, не бей уже этого чувака, он всё сказал». Но тот не обращал внимания. Молотил дальше. Хруст костей доставлял ему удовольствие. Стоны поднимали настроение. В камере был мужик по кличке «Дуб», кстати, член партизанского отряда «ДНР». Его избили так, что, кажется, повредили внутренние органы. Тело покрылось пятнами. Вечером он начал бредить. Разговаривал со своей женой и дочерью, хотя в камере никого, кроме нас, не было. Потом захрипел. Мы поняли, что он умирает. Хуже всего были вечера, выходные и праздники, когда следователи, по большей части россияне, расходились, и «Палыч» властвовал безраздельно. Он напивался и орал, например, на женщин: «Брить пиз… — и ко мне наверх». Тяжело об этом говорить, принимая во внимание жертвы, но в тюрьме практиковались изнасилования.
***
Шесть часов. Утро. Какое-то гнилое. Темень и холод, мелкий, противный дождь. На автовокзале сонный хаос. Автобусы сами по себе. Люди сами по себе. С вещами, с претензиями, со слезами. Я уезжаю из Донецка. Возвращаюсь на украинскую сторону.
***
— В Курахово? Автобус?
— Да, наверное.
— Я спрошу водителя… Шесть тридцать. Женщина, вы тоже?
— Да.
— Поехали вместе. Вас как зовут?
— Анна.
— Пожалуйста. Я помогу с сумками.
— Я сяду рядом, можно?
— Конечно. Я должен вам сказать…
— Нет, пожалуйста, ничего не говорите. Каждый здесь… — смотрит на людей, протискивающихся в автобус, — каждый…
***
Мрачно. Недавно под Волновахой такой же автобус попал под минометный обстрел. В нем — такие же пассажиры, как мы, только уже мертвые. Может, если смыть кровь и убрать осколки, они выглядели бы просто спящими?
Анна спрашивает, далеко ли до Волновахи. Пятьдесят километров на юг.
Поехали. Из центра в сторону окраин. Панельные дома. Если бы не выгоревшие окна — обычный спальный район большого города. Жестяные гаражи. Балконы, обустроенные кто во что горазд. Кошмар любителей стерильной чистоты, последователей Ле Корбюзье.
***
— Вы из Донецка?
— Я? Да. Мы — тогда еще мы, — жили в Донецке. У нас был прибыльный бизнес. Мы гордились — придумали все сами с нуля. Магазины брендовой, очень дорогой, действительно эксклюзивной одежды. Поначалу было тяжело, потом раскрутились. В Донецке жило много богачей, любивших сорить деньгами. Они скопили состояния, но им не хватало времени спускать их в бутиках Лондона и Парижа. Так что мы доставляли им Лондон и Париж домой. Это специфический город, вы же бывали здесь раньше? Любящий покичиться богатством, но одновременно «шахтерский», привыкший к тяжелому труду. Каждый, кто хотел заработать, зарабатывал.
— Как вы относились к тем событиям в Киеве?
— Безразлично, а может, боялись, что они захотят прийти сюда, уничтожить наш мир. Не идеальный, конечно, но выстроенный с большим трудом. Их я считала просто взбунтовавшимися дармоедами и хулиганами.
— А когда увидели тела, вынесенные на Майдан гробы?
— Ни во мне, ни в нас не было сочувствия. Мы смотрели на это через экран телевизора.
Флаги «ДНР». Последний блокпост.
— Мужчины на выход с вещами.
Пропускают всех. Дальше нейтральная полоса. Потом другая сторона. Окопы. Боевые позиции. Блокпост.
— Мужчины на выход с вещами.
Трогаемся.
***
— Вы сказали «…тогда еще мы жили в Донецке».
— Мой муж. Он пошел с Гиркиным-Стрелковым в Славянск.
— Что значит «пошел»?
— Сначала, как все мужики, захотел приключений. Я каждый день говорила с ним по телефону. Он был счастлив — вот, поехал с дружбанами за город.
— За город на охоту?
По лицу Анны пробежала тень.
— Поверьте, он был хорошим человеком. И вдруг что-то изменилось. Как-то раз звоню: «Возвращайся! Что ты там вообще забыл? Мы столько лет строили бизнес, а из-за этой твоей дебильной войны мы все потеряем».
— А он?
— «Вечно ты думаешь только о деньгах. Ничего другого не видишь. Противно». Разозлился. Перестал брать трубку. Потом я узнала, что он погиб.
Тогда я понял, что черная одежда Анны — траур.
Приехали. Курахово — откуда родом Куликовский — первый крупный город с украинской стороны. Обычный, двадцатитысячный, постсоветский. Обезображенный кособокими хрущевками. Вырос неполных сто лет назад при тепловой электростанции. Жил в ее тени. Даже с городского пляжа на берегу искусственного водохранилища открывался вид на дымящие трубы.
Переводчик Полина Козеренко, редактор Ольга Чехова
Благодарим издательство Wielka Litera за возможность публикации.
