После 24 февраля Херсон, Мариуполь, Бердянск, Северодонецк и другие украинские города и села были оккупированы российскими войсками. Два миллиона граждан Украины были депортированы либо вынуждены уехать на территорию России. Значительная часть из них целенаправленно добирается в ЕС, некоторые — по разным причинам (пророссийские взгляды, родственники в РФ, проблемы со здоровьем) остаются на территории страны-агрессора. Публикуем монологи граждан России, которые после начала полномасштабной войны против Украины организовали низовые инициативы: покупку украинцам билетов, лекарств, решение бюрократических проблем. Большинство из них, опасаясь преследований со стороны властей, разговаривали на условиях анонимности.
Григорий Михнов-Вайтенко, священник, гражданский активист, Санкт-Петербург
Я не люблю слово «команда». Есть люди, которые готовы тратить на помощь свое время: кто-то 24/7, кто-то — два раза в неделю по полчаса. В России таких людей много — несколько тысяч человек, это широкая динамичная сеть, которая, как показывает практика, может решить любые возникающие проблемы.
С начала мая мы арендуем в центре Петербурга хостел на 20 человек. Это оптимальный вариант для беженцев, которые едут транзитом через наш город. Очень часто нужно просто взять человека за руку и провести его: от вокзала до хостела, от хостела до маршрутки. Конечно, люди, которые занимаются этим непосредственно в Ростове, в Питере и в Москве, — на вес золота, потому что отказаться от физической коммуникации совсем невозможно.
Я сам больше на связи онлайн, но в какие-то моменты тоже «вожу за ручку» — либо некому подхватить, либо какие-то кейсы более сложные, либо люди хотят общения со священником.
У украинцев, которые находились на оккупированной территории, был небольшой выбор. На территорию, подконтрольную Украине, в основном нет выезда — и люди просто из-под обстрелов едут туда, где не стреляют. Через нас прошли сотни людей, среди них были с минно-взрывными ранениями, и с ампутациями — чего только мы не видели.
По моим наблюдениям, остается в России довольно мало людей. Если не сразу, то по прошествии какого-то незначительного времени большинство уезжает, потому что социально-бытовые условия для беженцев в России, мягко говоря, не блестящие. Кроме того, практически у всех людей, которые месяц-полтора просидели в подвалах и смогли выбраться из-под завалов, обострились хронические заболевания. Что такое «оптимизированная» российская медицина в отсутствии полиса — давайте даже не говорить… Мы договорились с кучей врачей и медицинских центров о бесплатной помощи, а исключительных случаях, страшно экономя на всем, можем и что-то оплатить. Но если человек до нас не дошел, ситуация простая: ложись да и помирай. Остаются в основном те, у кого здесь есть родственники, с которыми не утеряны связи и у которых есть бытовые возможности принять своих родных.
Мы почти два месяца разбирались с тем, чтобы граждане Украины, оказавшиеся без документов, могли их восстановить. Разобрались — сейчас они имеют возможность получить справку, выехать в Беларусь, там обратиться в украинское посольство, получить так называемый белый паспорт и дальше выехать хоть в Украину, хоть в ЕС, хоть куда.
Государственные органы специально гадостей не делают. Иногда они разводят руками и говорят: «Не предусмотрено, надо какую-то согласительную комиссию организовывать». Но, тем не менее, организовывают, проводят, и в итоге делают так, чтобы люди могли остаться или выехать — в зависимости от своего желания. Им не препятствуют — это самое главное.
Мы работаем с разными волонтерскими организациями, в первую очередь с замечательной сетью «Рубикус». Передаем им тех, кому помогаем.
С теми, кто выехал, держим связь. Например, мои, можно сказать, уже друзья пишут из Голландии: мы хотим повенчаться, именно у православных. И я с помощью других знакомств начинаю помогать попасть им хороший, добрый приход. Они из Мариуполя, очень трогательная пара слабовидящих людей, которые, держась за ручку, ехали из-под бомб через Россию и добрались до Голландии. И теперь у них желание связать себя не просто узами брака, а именно церковного. После таких испытаний, они понимают, что все неспроста.
Татьяна (имя изменено), учительница, Подмосковье
У нас есть небольшая команда в России и Украине. Мы друг другу доверяем, потому что давно знакомы: много лет вместе ездили в археологическую экспедицию в Украину, в природный заповедник «Ольвия». Нас находят тоже через своих. Например, одна из наших девочек из Петербурга — дончанка, и с ней связываются знакомые из Украины, а она отправляет их к нам. От Ростова до Нарвы у нас — целая цепочка: кто-то помогает с одеждой, кто-то покупает лекарства, кто-то консультирует насчет перевозки животных. Я, например, никого из своих подопечных не видела, скорее работаю как координатор.
Сейчас все запуганы настолько, что люди боятся делать перепосты, боятся выходить на митинги, потому что посадят на 15 лет, но потребность помогать все равно сильная. У меня очень много друзей, которые рады вот так позвонить и спросить: «Надо?» — «Надо!», и сделать что-то.
В основном мы помогаем людям, которые уехали из Мариуполя и через Россию хотят выехать в Европу, и тем, кто хочет добраться к своим российским родственникам. Например, дочь много лет назад переехала в Россию, и ее пожилые родители хотели попасть к ней в Подмосковье. Приехали — и столкнулись со стеной бюрократии. Мы помогаем добиться, чтобы все оформили, как положено.
Еще одни наши подопечные — семья, которая около недели пряталась в «Азовстали», они еще котиков с собой везли. Там в семье женщина, ей немного за 60, повредила ногу, и вот ее сын 40-летний тащит ее на себе и тащит этих котиков… Для меня это пример человечности: тебе плохо, ты сидишь в подвале «Азовстали», над тобой вообще ад, а ты котиков спасаешь.
Люди почти ничего не говорят о пережитом в Мариуполе. Но все рассказывают, как искали питьевую воду. Как топили снег, пока была зима, как потом собирали дождевую воду и пили воду из батарей. Они себе испортили кишечники этой технической водой, у всех проблемы с пищеварением.
И еще, о чем говорят все беженцы, — фильтрационные лагеря в Донецке. Долго их там не держат, потому что этим «республикам» они тоже не особо нужны. Но вся эта процедура настолько унизительна и тяжела, что им кажется, будто они проводят там много времени. Людей раздевают догола, ищут татуировки с украинской символикой, проверяют телефоны, берут отпечатки пальцев, проводят допросы, особенно молодых мужчин. Это очень травмирующая процедура.
Потом вывозят в Таганрог или Ростов, причем они сами не знают, куда их везут. На границе с Россией их снова допрашивают. После фильтрационного лагеря это уже выглядит мягче. Спрашивают, к кому и куда едут. Чтобы не попасть под распределение, надо сразу говорить, что едешь сам. К тем, кто едет к родственникам, интерес сразу теряется. Сказать про родных безопаснее, чем заявить, что едешь в третью страну.
Тем, кто в ПВР, пункт временного размещения мы тоже помогает, собираем базу по всем ПВР-ам по России. В разных пунктах, куда люди попадают, правила отличаются, все зависит от человеческого фактора. Откуда-то фактически не выпускают, а где-то можно спокойно выходить. Например, 40-летний мужчина под Ижевском совершенно спокойно выходил, устроился на работу грузчиком, заработал денег и уехал в Париж.
Границу все проходят по-разному. Кто-то говорит, что на переход ушло 40 минут. А недавно выезжала семья из восьми человек, российские пограничники их очень жестко допрашивали, обыскивали. И это несмотря на то, что с ними были маленькие дети — годовалый и трехлетний.
Немного страшно заниматься волонтерством: у меня трое детей, старший — инвалид, у меня пожилые родители... Но я не могу остановиться, не могу быть в стороне.
Альберт, предприниматель, координатор проекта «Все люди», Казань
Эти люди — не беженцы, а переселенцы. Беженцы добровольно покидают свои дома в случае какой-либо угрозы. Из тех, с кем работаем мы, 99 % привезены в Российскую Федерацию под различными предлогами. Хотя, объективно говоря, у людей просто варианта другого не было. Официально беженцев тоже единицы: большинство из тех, кто остается, стараются быстренько получить российские паспорта — правда, пока далеко не всем это удалось.
У нас в Казани примерно 500 человек — люди из Мариуполя и отдельных районов «ДНР» и «ЛНР». В основном пенсионеры и так называемый рабочий класс. Это достаточно небогатые люди, зачастую с детьми и внуками. Они живут в домах отдыха либо гостиницах, там отдельные комнаты на 2-4 человек. Иногда душ и туалет в номерах, иногда на этаже, в зависимости от места размещения. Власти Татарстана обеспечили им проживание и трехразовое питание: договорились с сетями местных столовых. Прогосударственные организации обеспечивают водой и бытовой химией.
У всех есть телефоны, у всех на руках документы. Хочешь уезжай, хочешь оставайся. Несколько семей уехали в ЕС. В случае тех, с кем мы имели дело, ограничения свободы передвижения не было.
У кого-то из этих людей явно стокгольмский синдром, но достаточное количество придерживается пророссийских взглядов, говорят на русском языке и смотрят российское ТВ. Они говорят, что были спасены российскими войсками, что Владимир Александрович Зеленский — марионеточный президент, поставленный Джозефом Байденом, и вместо того, чтобы сложить оружие и сделать, как его просит Владимир Владимирович Путин, продолжает разжигать бойню.
Когда я первый раз приехал в ПВР, то узнал, что Следственный комитет совместно с МВД ведет работу с этими людьми: периодически приезжают туда или выдергивают их на допросы и опросы к себе. Мое предположение — что на основе этих показаний будет готовиться большое уголовное дело, в том числе о военных преступлениях.
Наша деятельность — это, в первую очередь, гуманитарная помощь. От наборов питания и лекарств до более сложных кейсов, например, школьной формы для детей. Также мы оплачиваем людям дорогу, приемы у врачей, наши волонтеры-психологи проводят занятия с детьми в Казани, обеспечивают психотерапевтическую поддержку — не только для украинцев, оказавшихся в России, но и тех, кто находится в Украине или выехал в страны ЕС. Например, одна из наших подопечных уехала на юг Франции. Там она столкнулась с попыткой изнасилования, и сейчас с ней работают наши психологи.
Есть у нас история, когда мы оформляли людей в дом престарелых. У нас оказалось шесть бабушек, им под 90 лет и у них нет никаких родственников, вообще никого.
А были такие люди, которые впопыхах брали детей и возвращались домой, даже если их дома больше нет. Кому-то нужно похоронить родственников или перезахоронить тех, кого, например, закопали на заднем дворе. Они находят водителей через какие-то чаты.
Ксения (имя изменено), переводчик, Владивосток
У нас на Дальнем Востоке ПВР находится во Врангеле. В основном там живут люди из Мариуполя, есть несколько семей из Донецка и области. Сначала было триста с лишним человек, почти 90 из них — дети. Сейчас осталась от силы половина.
Изначально им обещали Владивосток — приморский город, в котором больше полумиллиона жителей, примерно как Мариуполь. Им сказали, что это бурно развивающийся город с перспективами трудоустройства, но в итоге их состав пошел в маленький поселок Врангель в пяти часах езды от Владивостока.
Их привезли в ведомственную гостиницу восточного порта. Условия там лучше, чем в большинстве ПВР по России. Они могут уйти из пункта со своими документами в любой момент. Правда, у тех, кто оформляет статус беженца, документы забрали. Выдали удостоверение о временном убежище, с которым можно устроиться на работу, арендовать жилье, вступить в программу по переселению на Дальний Восток.
Многие выбрали Дальний Восток именно из-за этой программы — Дальневосточный гектар, подъемные 165 тысяч рублей, около 2 620 евро по курсу на момент публикации плюс еще какие-то выплаты, компенсация на аренду жилья. Но в Приморье цены на жилье и вообще на все гораздо выше, чем в европейской части России. Люди этого не знали, поэтому сначала им эти 165 тысяч показались о-го-го, но на самом деле для Дальнего Востока это вовсе не так.
Географическая удаленность этого ПВР — большой минус. У людей не было денег на дорогу, чтобы доехать на собеседование до Находки, не говоря уже о Владивостоке. По сути, они оказались заперты в этом уединенном месте. Сперва после мариупольских бомбежек им это даже нравилось, потому что там тихо. Но потом они немного оклемались, и возникла ситуация, когда надо искать работу и жилье.
Работодатели неохотно берут украинцев на работу официально, а неофициально всегда есть риск оказаться обманутыми. То же и с арендодателями. Они не хотят сдавать жилье украинцам, тем более регистрировать их у себя. А регистрация необходима для получения социальных выплат и часто для трудоустройства. Замкнутый круг. Риэлторы советуют беженцам не говорить, кто они.
На днях очередная семья чуть не стала жертвой мошенничества, и если бы не сопровождение волонтеров, осталась бы и без жилья, и без денег. И это далеко не единственный случай.
К ним приезжают какие-то работодатели, дают предложения по трудоустройству, в основном рабочие специальности — рыбоперерабатывающие, судостроительные, судоремонтные заводы.
Одна женщина устроилась учителем русского языка в Находке: у себя дома она работала преподавателем в университете, но здесь пока может рассчитывать только на работу в школе. Еще одну девушку взяли преподавать в мединституте во Владивостоке, а ее мужа — доучиваться, он в Донецке только оканчивал институт. Теперь их показывают по Первому каналу как пример благополучного устройства беженцев.
Многим предлагают рабочие места, которые по уровню гораздо ниже того, чем они занимались у себя в Мариуполе. А еще они пересчитывают зарплату в гривны и говорят, что здесь им предлагают в два-три раза меньше, чем они получали там. Конечно, многие обескуражены этим.
В первую очередь мы оказываем гуманитарную помощь, покупаем людям сезонную одежду и обувь, ведь они приехали в том, в чем вышли из подвалов, в которые они ушли зимой. Еще помогаем с прокладками, памперсами для стариков и другими средствами гигиены, с лекарствами.
Вообще официально, по распоряжению губернатора, все необходимые лекарства можно получить через медкабинет — бесплатно и в течение трех часов. Но на практике медкабинет говорит ждать два-три дня, а в острых случаях медикаменты нужны срочно. Кроме того, беженцам стали выдавать российские полисы обязательного медицинского страхования, и оказалось, что с ними они больше не могут получать лекарства бесплатно. А обещанные десять тысяч рублей единовременная выплата, которую власти РФ обещали «беженцам» из Украины — около 160 евро по курсу на момент публикации люди получили только в мае.
Про российских военных люди говорят только хорошее. Что еще они могут про них говорить сейчас? Рассказывают, что ДНР-овские военные их вывозили, что чеченцы подкармливали. О фильтрационных лагерях почти ничего не говорят. Рассказывают только, что долго их допрашивали. Их, кстати, и здесь допрашивают — правда, официально это называют сбором свидетельских показаний. Они изо дня в день по два-четыре часа общаются с ФСБ.
Думаю, что они очень осторожны в том, что нам говорят. С независимыми журналистами общаться не хотят вообще, а от государственных им никуда не деться. Был инцидент, когда журналистка независимого канала общалась с жителем ПВР — представилась волонтером и стала его расспрашивать про жизнь. Он ей рассказал некоторые вещи, не очень хорошо характеризующие ПВР. Она все это выдала в эфир, и у человека потом были неприятности.
К нам сюда попал в основном пророссийский контингент. Эти люди в России видят спасителя — по крайней мере, так говорят. Они сидели без связи и не знали, что были коридоры в Украину, — знали только о российских коридорах и в конце концов ими выехали. Большинство рассказывало, по крайней мере сначала, что они довольны, намереваются остаться в России, что на Дальний Восток никто их насильно не завозил. Постепенно некоторые люди стали говорить по-другому. Оказывается, что после фильтрации в четыре утра их привезли в Таганрог, а в девять сказали, что будет состав на Дальний Восток. Люди сели, не разобравшись в ситуации. Они были в стрессе, не понимали, что происходит. Особенно женщины за 40-50 лет, которые до этого никогда из Мариуполя не выезжали. Представьте состояние человека: сидишь месяц в подвале, потом выбираешься и не понимаешь, что происходит, куда тебя привезли, что дальше.
Возможность делать что-то непосредственно для людей — для меня отдушина. Когда занимаешься какими-то маленькими делами, нет времени переживать. Я так была потрясена 24 февраля, три дня не могла дышать. Мы очень далеко от этих событий, и вот это ощущение бессилия, когда ты ничего не можешь делать, даже говорить: есть законы про «фейки о спецоперации» и «дискредитацию ВС РФ», по которым можно получить до 15 лет… Такое впечатление, что ты один на целом свете. Поэтому, когда я прочитала, что к нам приехали эти 300 человек, поскорее отправилась к ним. Параллельно нашла волонтерские чаты и спросила, есть ли кто из Приморья. Образовалось ядро, потом другие люди стали прибавляться. Сейчас у нас несколько волонтерских групп, мы стараемся координироваться и помогать друг другу.
Мария (имя изменено), музейный работник, Москва
Я состою в телеграм-чате, где организуют помощь для украинцев, которые едут через Москву. Там нет централизованного управления: просто люди собрались вместе, чтобы координироваться. Сейчас в чате несколько тысяч человек — волонтеры, беженцы и просто те, кому интересно.
Мариупольцы добираются через Таганрог. Там в ПВР долго жить нельзя, потому что очень большой поток людей. Как правило, в течение трех дней ты должен или сам купить билеты, или централизованно поехать куда-то еще по России: это может быть абсолютно любой ПВР — в зависимости от того, где есть места. И тем, кто не хочет в ПВР, мы обычно помогаем ехать: от Таганрога до Ростова удобнее на автобусе или электричке, а оттуда уже на поезд.
С территорий юго-западнее Мариуполя проще ехать через Крым, поездом от Джанкоя, но оттуда сейчас трудно выехать — нет билетов, потому что отпускной сезон. Люди на перекладных как-то добираются, автобусами с пересадками, а от Краснодара поездом.
Сейчас большой поток людей из Харьковской области, они едут через Белгород — там один из ключевых ПВР, где теперь, как и в Таганроге, нельзя оставаться долго.
Кто-то едет в ЕС, кто-то остается в России. У нас есть волонтеры, которые помогают именно остающимся, но за прежелами Москвы и Петербурга их очень не хватает.
Другие волонтеры помогают тем беженцам, которые хотят через Россию выехать в страны ЕС. Например, есть семья из Мариуполя. Я помогаю им купить билеты до Москвы, ищу того, кто их встретит, и людей, которые их приютят у себя дома. Потом покупаю им билет до Питера, дальше прошу ребят оттуда разместить их, помочь, дальше, к примеру, эта семья едет в Ивангород, переходит границу в Нарве, и там ребята из «Рубикуса» везут их дальше.
В Эстонии тоже все переполнено. У них очень здорово все устроено и как правило находятся хостелы, которые бесплатно принимают, но там тоже можно жить только ночь, максимум две.
Сейчас стало очень трудно, потому что сокращается государственная помощь в Европе. Например, на паромах в Германию из Латвии раньше было зарезервировано по сто бесплатных мест для беженцев, а сейчас это число сократилось в несколько раз. И возникает огромная очередь на эти паромы. Например, одна семья приехала в Петербург 9 или 10 июля, а на паром их записали только на 20-е. Восемь дней они должны жить в Питере — не каждый сможет их поселить.
Где бы люди ни оказались, после того, что они пережили, им обязательно нужно встретить тех, кто будет относиться к ним по-человечески. Поэтому мы стараемся с ними гулять, устраивать дни рождения — просто для того, чтобы они почувствовали себя людьми.
В основном в наш бот пишут те, кто хочет уехать, но получается по-разному. Кто-то по здоровью не решается: сначала вроде собирается ехать и расспрашивает, скажем, про Латвию, а потом выясняется, что просто нет сил ехать дальше. Или, например, инвалид приехал в состоянии ремиссии, а потом случилось ухудшение. Мы собирали на лекарства, и сейчас семья ждет, пока ему станет лучше.
Некоторым маломобильным людям сложно сесть в поезд, или большая проблема с животными — если у людей крупная собака, надо выкупать целое купе. Тогда мы ищем волонтеров с машиной, которые могут довезти их прямо до границы. Таких сложных случаев — процентов десять.
Некоторые беженцы едут на своих машинах. Им мы помогаем ночлегом и маршрутом, например, подсказываем, на каком погранпункте меньше очередь.
Важно понимать: украинцы, которые едут через Россию — не коллаборанты и не предатели, у них просто нет другого способа выехать с территорий, где опасно. Одна моя подопечная четыре раза пыталась выехать из Мариуполя в Украину и не могла, а потом поняла, что надо спасать детей любой ценой.
Через меня прошло около 50 семей. По времени по-разному бывает: иногда я уделяю этому часов пять в день, иногда поменьше. Это зависит от количества людей, которые вот прямо сейчас едут. Обычно нам пишут через бот, так удобнее всего, но есть и сарафанное радио, а однажды мой телефон кто-то из тех, кому я помогла выехать, вывесил в открытом чате, и тогда мне звонили непрерывно.
Очень жаль, что некоторые страны уже стали «платные»: меньше льгот, меньше выплат, отмена бесплатного проезда... Я понимаю, что у европейских стран уже нет ресурсов, чтобы помогать, но поток-то не уменьшился, и это ложится на плечи частных людей.
Страшно ли мне этим заниматься? Да. Но страшнее знать, через что проходят украинцы, и ничего не делать.
