Тамара Владиславовна (Владимировна) Петкевич (1920 – 2017) — мемуаристка , актриса, театровед. У нее было два отчества, поскольку, по ее словам, после лагеря ей ошибочно написали в паспорте отчество «Владимировна», и долгие годы окружающие знали ее именно как Владимировну, пока после выхода книги не узнали, что отца ее звали Владислав.

Однажды я попросила Тамару Владиславовну надписать ее книгу моим друзьям , у которых погиб сын. Она выслушала рассказанную мной историю со свойственным ей вбирающим, предельным вниманием. Из надписи я запомнила фразу: «В нас пребывает дополнительное пространство». 

Благодаря этому открывшемуся в ней самой «дополнительному пространству» Т.В. Петкевич сумела вынести столько испытаний , сколько хватило бы на трагические биографии десятку людей.

Тамара (в верхнем ряду) с родителями и сестрами. 1930-е гг. Источник: ЦГАЛИ СПб

В 1937 году — арест отца , всего себя отдавшего делу коммунизма. Страна, в сталинскую эпоху пожиравшая без разбору миллионы своих граждан, прежде всего пожирала самых преданных из своих детей. Владислав Иосифович Петкевич (1890 – 1938) был уроженцем Риги, поляком, его расстреляли по так называемому Списку польских шпионов № 54. Копия этого списка в 2003 году была передана Т.В. Петкевич А.Я. Разумовым Анатолий Яковлевич Разумов — историк, инициатор и редактор многотомного «Ленинградского мартиролога» (Центр «Возвращенные имена» при РНБ), в котором опубликованы материалы и о В.И. Петкевиче. и хранилась в ее доме.

Предписание о расстреле 97 человек («список польских шпионов № 54»). 14 января 1938 г. Заверенная ксерокопия. Источник: ЦГАЛИ СПб

Но узнала она о расстреле отца раньше , в 90-е годы — из его дела, которое ей дали возможность посмотреть. До того семья получала фальшивые сведения о его судьбе. Когда Владислава Иосифовича арестовали, Тамаре было 17 лет. За то, что она не отказалась от отца, ее исключили из комсомола.

Впоследствии не только у Тамары , но и у ее сестры Валентины оказалось в паспорте отчество «Владимировна», а не «Владиславовна». Видимо, иметь польское отчество в сталинское время было дополнительным риском.

Лагерные актеры Тамара Петкевич и Николай Теслик. Около 1949 г. ЦГАЛИ СПб

В 1940 году Тамара , ленинградская девушка, студентка Иняза, бросив все, поехала в Киргизию, в город Фрунзе к ссыльному другу, который ее любил, и там стала его женой. В 1942 году в блокадном Ленинграде погибли от голода ее мать и одна из двух младших сестер. В 1943 году ее и ее мужа арестовали и судили по статье 8.10, в сущности, как детей врагов народа. Тамаре дали 7 лет лагерей и 3 года поражения в правах.  Она погибала на общих работах, ее спасло то, что ее подлечили в лагерной больнице и оставили там же медсестрой, а затем — из-за невероятной красоты и таланта — она стала лагерной актрисой. В тюрьме и лагере она прошла свои «университеты»: узнала, что такое предательство, нередко — предательство близких, что такое самоотверженность и милосердие, иногда идущие от людей, которые близкими не были. Уже тогда в ней проявились главные ее качества: способность выстоять и не предать ни других, ни себя в самых тяжких условиях, под страшным давлением, дар любви к людям, дар понимания и сочувствия. У нее отняли рожденного в лагере сына, у нее погиб в лагере бесконечно любимый человек — актер Николай Теслик. 

Тамара на свободе. 1950-е гг. ЦГАЛИ СПб

Что помогло ей не сломаться? Кроме названных качеств и человеческой поддержки , помогла убежденность, что она когда-нибудь расскажет людям о пережитом, о своей судьбе и трагических судьбах других людей. Эта мысль стала зародышем будущих книг.

После выхода из лагеря Тамара мыкалась , затем была актрисой в провинциальных театрах. В 1960 году смогла вернуться в Ленинград, в 42 года поступила на театроведческое отделение Института театра, музыки и кинематографии. Наконец она смогла завершить высшее образование. Но и после института, говоря ее словами, «в жизнь не пускали».

В роли Татьяны в драме А.Н. Островского «Грех да беда на кого не живет». 1950-е гг. ЦГАЛИ СПб

Большое театроведение , несмотря на ее талант, для бывшей зечки было закрыто. Однако что бы Тамара Владиславовна ни делала, это всегда становилось делом по самому крупному счету. Многие годы она занималась самодеятельными театрами. Будучи членом худсоветов, отстаивала все живое и талантливое, что было тогда в этих театрах, не давала запрещать спектакли. Работала в Доме творчества слепых, давая незрячим возможность настоящей, полной жизни. А по ночам писала книгу, которая потом еще долго не могла быть напечатана, а в 1993 году вышла с замечательным и горьким названием «Жизнь — сапожок непарный». Это название — измененная цитата из цветаевского стихотворения «Молодость»:

Молодость моя! Моя чужая
Молодость! Мой сапожок непарный!

Книга Т.В. Петкевич на польском языке. Люблин , 2009. Источник: Музей политической истории России (СПб.)

Несмотря на трагизм описанного , это светлая книга, передающая читателю опыт выстаивания и преображения. Существует серия «Антология выстаивания и преображения», в одной из книг которой рядом с фрагментами воспоминаний Т.В. Петкевич опубликованы отрывки из романа В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба», статья Г.С. Померанца и др.: Жизнь — сапожок непарный. М.: Пик, 2001. От многих людей я слышала: «Эта книга помогла мне выжить».

«Сапожок» неоднократно переиздавался и переведен на немецкий и английский. Вышла книга и на польском: Pietkiewicz T. Jak bucik bez pary. Lublin , 2009. (пер. Анны Манько).

«Книга Тамары Петкевич… должна стать мостом между польским и русским народами» , — сказал о польском издании писатель Бернард Новак.

После первой книги появилась вторая — как ответ на просьбы читателей написать продолжение , на постоянные вопросы о судьбе Тамары после лагеря, о судьбе сына. Одним из читателей был Фазиль Искандер, адресовавший ей такие слова:

Фазиль Искандер

Я уверен , что Ваша книга навсегда останется в русской литературе… Хотелось бы, чтобы Вы еще что-нибудь написали, столь же мощное и убедительное. Хотя, конечно, наше время менее всего способствует самоуглублению. Однако дух веет не только, где хочет, но и когда хочет.

Вторая книга — «На фоне звезд и страха» — вышла в 2008 году. В названии ее перифразирована цитата из стихотворения Давида Самойлова:

Он пишет , бедный человек,
Свою историю простую,
Без замысла, почти впустую
Он запечатлевает век. 

А сам живет на фоне звезд , 
На фоне снега и дождей,
На фоне слов, на фоне страхов…

Хотя по трагизму , по мощи материала вторая книга уступает первой, читатели приняли ее горячо. Резо Габриадзе назвал ее «дивной прозой».

В книге «На фоне звезд и страха» , пока, насколько мне известно, не переведенной на иностранные языки, есть «польская» глава (гл. 19), которая могла бы быть особенно интересна польскому читателю. Из нее мы узнаём, например, такое:

«…В шестнадцать лет при получении паспорта я на вопрос паспортистки о национальности без колебаний ответила: “Полька!” Это было решением собственным и категорическим. …мне нравилось , когда меня останавливали на улице словами: “Девочка с коньками, вы часом не полька?”

…Бабушка и мама тайком крестили меня в православной церкви… Для безбожных двадцатых – тридцатых годов никакого значения не имело , православная ты или католичка. Для меня же самой важно было то, что в шестнадцать лет я от корки до корки прочла стоявшие в книжном шкафу книги Сенкевича, Крашевского, что пленительная мелодия модного в тридцатые годы польского танго “Чи жучиш мне” создавала неизъяснимый романтический ореол вокруг всего польского».

Первый паспорт Тамары Петкевич не сохранился , впоследствии же она значилась русской. Но о польских корнях по отцу помнила всегда. В Беловодском лагере дружила с поляками (об этом в первой книге). В 1950 году, будучи в северной ссылке, была отправлена в короткую командировку в Латвию — и сумела разыскать польскую родню. С конца 80-х годов была членом петербургского культурно-просветительского общества «Полония», постоянной участницей проходивших там мероприятий и мероприятий Генерального консульства республики Польша в Петербурге, в ее архиве хранились письма и поздравительные открытки из консульства и Польского института, письма из Польши от многих адресатов. Согласно ее желанию, мы с мужем много лет приносили ей елочку к католическому Рождеству, помогали украсить. А позднее, к Новом году, елочку часто приносил кто-то еще, так что в обеих комнатах ее квартиры на Пушкинской улице стояло по украшенному деревцу.

С католическим Рождеством оказалась связано и знакомство Тамары Владиславовны с Польшей: в 1995 году польское консульство подарило ей рождественскую поездку на родину отца , и ее замечательно принимали в Познани — в доме «Вспульноты польской» (организации, объединившей польские диаспоры), в университете, в «Союзе сибиряков» (поляков, прошедших через сибирские лагеря)… В 1998 году польское правительство наградило Т.В. Петкевич Кавалерским Крестом Ордена Заслуги перед Республикой Польша. В 2005 году Генеральный консул Эугениуш Мельцарек, поздравляя ее с 85-летием, написал:

…Для Польши Вы сделали очень много — сказали окружающему миру: “Я — полька”. Мы преклоняемся перед Вами».

Этим письмом заканчивается «польская» глава книги «На фоне звезд и страха». Сейчас обе книги мемуаров ежегодно переиздаются в петербургском издательстве «Балтийские сезоны» уже как двухтомник , под общим названием «Жизнь — сапожок непарный».

Т.В. Петкевич в день 90-летия. Дом актера (СПб.) , 2010 г. Источник: ЦГАЛИ СПб

Тамара Владиславовна Петкевич умерла 18 октября 2017 года , в 97 лет. Немного не дожила до столетия, которое мы отмечаем в этом году, начиная с 29 марта.  (Из документов следует, что на самом деле она родилась 1 апреля, но эта дата ей не нравилась, и она всю жизнь отмечала свой день рождения 29 марта). Почти до конца она сохраняла свою победительную красоту, ясность и глубину мысли, подключенность ко всему, что происходит в России и мире. Она страдала от разлитой в воздухе агрессии, от безмыслия и исторического беспамятства, радовалась лучшему в людях, цветам, искусству, вникала в научные открытия и мистические прозрения. И даже перед самым концом — с огромным уже трудом — откликалась на приходы и звонки множества друзей. Она нуждалась в людях — и люди нуждались в ней, в ее мудрости и тепле.

Архивное наследие

Кроме своих книг , Т.В. Петкевич оставила огромное и уникальное архивное наследие, переданное нами, ее друзьями, в Центральный архив литературы и искусства (СПб.), в петербургский Музей политической истории России, в московский Музей истории ГУЛАГа и в музеи северных городов, где она была в лагерях или в послелагерной ссылке: это Княж-Погост (ныне Емва), Микунь, Сыктывкар.

Афиша выставки в Сыктывкаре. Источник: Национальный музей Республики Коми (Сыктывкар)

Осенью 2020 года в честь столетия Тамары Владиславовны Петкевич открылись две посвященные ей выставки: 16 октября , на материалах всех трех северных музеев, — в Сыктывкаре; 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, — в Петербурге, в Музее политической истории. Выставки должны были начать работать еще весной, но помешала пандемия коронавируса: музеи не принимали посетителей.

Та же напасть помешала состояться и вечерам памяти. Но к 29 марта , пусть и без презентации, в издательстве «Балтийские сезоны» вышел сборник «Легенда о птице Феникс. Памяти Тамары Петкевич» — воспоминания ее друзей (не тех, кто описан в первой книге, а друзей нескольких «последних призывов»Анна Ахматова, строка стихотворения «In memoriam»: «А вы, мои друзья последнего призыва!»).

Были и посвященные ей радиопередачи , фильм на телеканале «Россия-Культура», статьи. Сейчас Т.С. Позднякова готовит к печати двустороннюю комментированную переписку Т.В. Петкевич с А.О. Гавронским — ее лагерным режиссером и пожизненным другом, которого она называла «мой первый и главный Учитель». До того, в 2017 году, еще при ее жизни, вышла небольшая книжка «Шепот пепла. Письма Александра Гавронского», содержащая лишь письма Гавронского к Тамаре. Ее же письма к нему были обнаружены при посмертном разборе архива.

Расскажу об этом архиве и вообще о том , что осталось после Т.В. Петкевич в ее доме. Большое спасибо ее наследникам — племянникам Сергею Аркадьевичу и Андрею Аркадьевичу Кузнецовым за то, что они обратились ко мне в феврале 2018 года с просьбой решить как-то судьбу ее архива. Это был акт доверия. Я помнила наши давние разговоры с Тамарой Владиславовной, когда она говорила, что надеется на меня в этом плане. Знала и о ее разговорах с другими друзьями о будущем ее наследия: было очевидно, что судьба архива ее очень волновала. Так что я, конечно, согласилась, но испросила разрешения пригласить нескольких ее друзей в помощь, потому что было очевидно, что это огромная работа и одна я не справлюсь.

Надо сказать , что я все же не представляла себе, насколько архив велик. Бумаги и фотографии хранились абсолютно везде, даже в столярных инструментах обнаружилась компьютерная верстка второй книги. Я бы не справилась, если бы не помощь Татьяны Сергеевны Поздняковой, Татьяны Александровны Куцениной, молодого друга Т.В. Петкевич Полины Бояркиной, а Полина, в свою очередь, привела своего друга Валерия Отяковского, который автора «Сапожка» не знал, но помогал в том, что этого знания не требовало: отбирал из библиотеки книги с автографами, книги с ее пометами, разбирал аудио- и видеозаписи. Вот такая небольшая компания филологов и журналистов. Все они приходили в дом Тамары Владиславовны на протяжении четырех месяцев, всякий раз, когда могли оторваться от своей основной работы. Были и другие помощники, делавшие что-то время от времени.  

Для меня четыре месяца почти ежедневного пребывания в доме Тамары Владиславовны без нее — это было и испытание , и подарок. Иногда ощущение ее присутствия в этих стенах, в ее бумагах и вещах, соприкосновение с ее заветным миром, в глубину которого никто не допускался, бывало очень сильным.

И не обязательно от чего-то крупного и очень значительного — такого , как «амбарные» тетради с вариантами книги «Жизнь — сапожок непарный». Такие обширные материалы нам даже некогда было как следует посмотреть, потому что нужно было поскорее сдавать архив.  Иногда маленький одинокий листочек действовал сильнее. Среди других бумаг мне попалась записка 1974 года: «Томик! Никто уже не подаст , не может подать паек Чингиза. Не жди! Твоя…» Подпись неразборчива. Эта записка меня остановила. Я запомнила особенный почерк и потом благодаря подписям на фотографиях поняла , что это почерк лагерной подруги Т.В. Петкевич Хеллы Фришер, так что смогла записку атрибутировать.

Записка Хеллы Фришер Тамаре Петкевич. 1974. Источник: ЦГАЛИ СПб

Вообще атрибуция многих материалов была одной из главных наших задач. И не только атрибуция: когда мы знали историю какого-то документа или предмета , мы ее записывали в наших черновых, к сожалению, в целом очень обобщенных и приблизительных описях — для музейщиков и будущих исследователей, старались по возможности не отдавать в архив и музеи «слепые» вещи.

Но вернусь к записке. В «Сапожке» описано , что, когда Тамара была арестована в городе Фрунзе и шло следствие, она все ждала передачи от свекрови, знака ее сочувствия — и не дождалась. А когда ее из тюрьмы вели в суд, увидела возле него группку ребят, недавно ставших ее однокурсниками, едва знакомых, и среди них — киргизского мальчика Чингиза, которого даже знала-то мало. Он бросился к ней и сунул ей в руки пакет — она сразу узнала донорский паек, потому что ей самой доводилось сдавать кровь. Чингиз сдал кровь для нее, чтобы принести ей эти продукты. И вот Хелла, с ее трагическим опытом почти несостоявшейся жизни, пишет Тамаре записку «Никто уже не подаст… паек Чингиза», поразившую меня своей горестной истинностью. Но вопреки этой выстраданной истине чудесным образом жизнь вновь и вновь посылала Т.В. Петкевич «пайки Чингиза». Это было все время рядом: предательства многих, казавшихся близкими, от чего она потом всю жизнь не могла оправиться, и маленькие и большие чудеса: шерстяные носки, врученные ей начальником лагеря, прописка в опустевшем для нее Ленинграде — прописала у себя в коммуналке почти незнакомая с Тамарой до того писательница Нина Владимировна Гернет. И так до самого конца, когда Тамаре Владиславовне все было уже мучительно тяжело — и организацию ее быта (хозяйство, сиделки, врачи) взяла на себя ее друг последних десятилетий Анна Леонидовна Рогова. 

Почему так было? Мне кажется , объяснение я нашла в тонкой школьной тетради, исписанной рукой Т.В. Петкевич. Это заочный разговор с бывшим солагерником Тамары, влюбленным в нее художником Борисом Старчиковым (в книге он Маевский, по фамилии матери, там многие имена изменены). 1954 год, ей 34, она на очередном перепутье. Записи очень личные, еще не время их публиковать. Но один фрагмент можно привести. Это признания о самой себе, очень важные для ее понимания:

«Сила? Сила одержимости!
Я не была одержима ни честолюбием , ни жадностью, ни эгоизмом.
Я всегда растворяла частицы моей души для людей.
Сколько я отдала себя людям, всем, Кто нуждался, Кто подходил. Я вглядывалась внимательно в их души, беды, превращалась в слух и принимала сердцем, понимала и помогала».

«Кто» написано с большой буквы , с прописной везде в тетрадке и слово «Ты». Те, кто общался и тем более дружил с Тамарой Владиславовной, знает, что в ее словах нет преувеличения: да, растворяла себя, вглядывалась в души, превращалась в слух, понимала и помогала. Это ее свойство сохранилось до конца. И потому к ней шли и любили ее, как никого. Даже незнакомые люди иногда интуитивно чувствовали эти ее свойства сразу и видели необыкновенную красоту и обаяние не только ее облика, но и духа.

Лагерные елочные украшения работы Евгения Алексеева. Конец 1949 г. Источник: Музей политической истории России (СПб.)

Ценность для Тамары Владиславовны каждого мига и каждого человека , страстная любовь к жизни и страстная жажда ответной любви отразилась и на ее архиве. Кажется, она сохраняла все. На самом деле это не совсем так, что-то, слишком личное, она хотела уничтожить, что-то даже уничтожила, но об этом сейчас не буду. Однако бесконечно многое она сохраняла.  И действительно драгоценное, как, например, несколько рукописных программок лагерных концертов или сделанные лагерным художником бумажные елочные украшения; документы, связанные с сыном (она наклеивала их в тетрадки и подписывала) и т.д.

Но  и пустые на посторонний взгляд бесчисленные поздравительные открытки к праздникам ,  чьи-то любительские рисунки, даже скомканные бумажки с записанными ею когда-то кулинарными рецептами или сделанные ее рукой записи алгоритмов пользования компьютером (Т.В. Петкевич в восемьдесят лет освоила компьютер, вторая книга была набрана ею на компьютере). На самом деле, тонкому исследователю все эти пустяки расскажут очень много.

Гипотетический будущий исследователь — хочется , чтобы он был умным, высокопрофессиональным, деликатным и умел понимать и сочувствовать, как сама она сама. Этот будущий исследователь сможет по разным рукописным, машинописным, компьютерным версиям ее книг проследить творческую историю текстов — это ценно. Но она хранила и дублетные компьютерные версии второй книги, иногда по три экземпляра одного и того же. Хранила драгоценные давние дневниковые записи и   записи последних лет, уже путаные, трудно читаемые, но что-то ей по-прежнему мучительно хотелось сформулировать. Хранила бесчисленное множество фотографий и при этом очень много дублей. Большое количество статей, о ней написанных, иногда по десятку экземпляров одной и той же статьи. Такова была ее потребность сохраниться и сохранить других. Вначале это вызывало растерянность, но постепенно стало ясно, что благодаря этому мы можем осчастливить целый ряд музеев.

Организации взяли не все. Те книги , которые не понадобились ни одной из организаций, взяты друзьями. И некоторые репродукции картин тоже у друзей: стены квартиры Т.В. Петкевич были завешаны подаренными ей и мужу картинами друзей-художников и репродукциями картин, которые были ей особенно дороги: была «Сикстинская мадонна» Рафаэля, «Джоконда» Леонардо да Винчи, «Тайная вечеря» Леонардо и «Тайная вечеря» Сальвадора Дали, был «Блудный сын» Рембрандта, что-то Гогена и т.д. Конечно, Тамара Владиславовна жила внутри мировой культуры, жадно интересовалась всем, что создано человечеством, об этом говорила и огромная домашняя библиотека. Но заказанные ею репродукции и многие книги были для нее не просто знаками культуры — они были связаны с чем-то очень личным. Длинный коридор их с Владимиром Александровичем Галицким квартиры был своего рода «картинной галереей». 

Т.В. Петкевич с мужем — режиссером В.А. Галицким. 1970-е гг.(?). Источник: ЦГАЛИ СПб.

Я , входя в их дом и причесываясь возле большого зеркала, всегда видела висевшего за спиной «Блудного сына» — это была репродукция, натянутая на раму, уменьшенная по сравнению с картиной, но очень убедительная. Почему-то это всегда меня волновало (теперь эта репродукция, никому не понадобившаяся, висит у меня). Только после смерти Тамары Владиславовны я вдруг догадалась, что для нее это было олицетворением мечты: возвращается сын, отнятый у нее, когда она была в лагере, а взрослым не захотевший вернуться. Впрочем, в архиве оказалось несколько его телеграмм, открыток и писем, показывающих, что и с его стороны делались какие-то попытки сближения, но он не мог, не умел по-настоящему пойти навстречу.

Вернусь к тому , что ушло в ЦГАЛИ СПб. и музеи. Необходимо сказать, что в архиве Т.В. Петкевич было очень много материалов других людей. Это не только фотографии солагерников и близких друзей, но и фотографии знакомых, их жен, детей и внуков. Это письма, открытки, телеграммы, записки — сотрудница ЦГАЛИ Л.Г. Зайцева насчитала их около десяти тысяч и едва ли не шестьсот корреспондентов. Среди писем обнаружились драгоценные. Например, переписка Тамары, которую уже выпустили из лагеря, с любимым человеком — Николаем Тесликом, который оставался в лагере и был смертельно болен, лежал в лагерной больнице. А она металась по другую сторону проволоки, ежедневно передавала ему письма, еду. После смерти Коли над ней сжалился надзиратель Сергеев: вывез на телеге, отдал ей тело — похоронить. И вернул ее письма к Николаю.  

У Тамары Владиславовны сохранились , кажется, все стихи, вся проза, все статьи, которые когда-либо дарились ей для прочтения в рукописном, машинописном, компьютерном, печатном виде. Она пыталась как-то структурировать залежи. Очень трогательно, что она заводила специальные папки для материалов своих друзей и знакомых. Я не без смущения обнаружила папку «О. Рубинчик», в которой лежали мои ранние стихи, рассказы, статьи, опубликованные и неопубликованные. Таких папок, посвященных разным людям, было много, но еще больше материалов лежало то что называется «в розницу».

Отдельный архив в архиве — материалы знаменитой грузинской актрисы с горькой судьбой Тамары Цулукидзе , солагерницы Т.В. Петкевич: хранились не только письма от Цулукидзе, ее фотографии, буклеты с ее изображениями в ролях, но и ее поздний дневник. Видно, часть материалов пришла к Т.В. Петкевич после смерти подруги. А самый трогательный материал, связанный с Цулукидзе, — несколько слов на листочке о ее сыне, записанных рукой Тамары Владиславовны:

«Сандик — Тамаре в письме во Владимирскую тюрьму: “Мамочка! Ты знаешь , в нашем садике ни у кого нету ни папы, ни мамы, только бабушки, но их тоже к нам редко пускают”. Дет. сад — высшего разряда».

Листок с записью Т.В. Петкевич о сыне Т.Г. Цулукидзе. Источник: Музей истории ГУЛАГа (Москва)

Как-то Тамара Владиславовна сказала мне после очередных похорон: «Остались одни могилы». Я спросила: «Как это вынести?» Она ответила: «Это вынести невозможно. К какому имени не притронешься — такая боль! Я все время помню драму , муку их жизней. И у меня такое чувство, что я виновата перед ними, что я эту муку должна как-то искупить».  Я спросила , чувствует ли она связь с мертвыми, откликаются ли они как-то. «Конечно , так, впрямую, попросту мертвые не откликаются. Но я часто чувствую: они хотят что-то сказать — и не надеются, что их поймут».

 В архиве было очень много самиздата , и рукописного, и машинописного, больше всего — стихотворного. Многое записано или напечатано на машинке самой Тамарой Владиславовной. Видно, как жизненно важна была для нее поэзия. Иногда отдельные листочки с переписанными ею стихами — не как самиздат, а просто для себя — говорят о ней не меньше, чем самые личные дневники и письма. Таков, например, листочек со стихотворением Ирины Одоевцевой:

Скользит слеза из-под усталых век ,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чем бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде.

Чтоб дважды два вдруг оказалось пять ,
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой прийти опять,
Хотя и нет ни у себя, ни дома.

Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг , веселый и живой.

Стихотворение Ирины Одоевцевой. Записано рукой Т.В. Петкевич. Источник: ЦГАЛИ СПб.

Сотни книг с автографами , подаренные Тамаре Владиславовне, а также ей вместе с мужем В.А. Галицким, книги, где говорится о ней, книги на тему репрессий и некоторые другие переданы, главным образом, петербургской Театральной библиотеке (300 штук) и библиотеке Музея ГУЛАГа (более 600). Эти организации обещали создать именные книжные фонды Т.В. Петкевич.

Согласно воле ее племянников , все было передано в дар.

***

Т.В. Петкевич на Левашовском мемориальном кладбище под Петербургом. День памяти жертв политических репрессий. 2010-е гг. Источник: ЦГАЛИ СПб.

Все , сохраненное Тамарой Владиславовной в ее архиве: не только ее собственное, но и фотографии, истории, тексты других людей — было частью ее самой. Каким-то образом она это необъятное в себя вмещала. Наверно, оно хранилось в том самом «дополнительном пространстве», о котором она сказала в автографе на книге.

Это пространство открывают в себе немногие. Оно — в родстве с тем , о чем Тамара Владиславовна написала в первой книге. Киргизия, лагерь, ночной этап: