О вспомни — снизу
Взгляд ее! сбитого седока
Взгляд! не с Олимпа уже, — из жижи
Взгляд ее — все ж еще свысока!

(Марина Цветаева)

В 1943 году в Катыни во время первой, немецкой, эксгумации польский офицеров-узников Козельского лагеря было обнаружено тело женщины в мундире подпоручика польских воздушных сил. Его идентифицировали, останки видели иностранные журналисты, посещавшие Катынь, однако имя Янины Левандовской — а это была именно она — не включили в официальный эксгумационный список. О находке решили умолчать, поскольку, по мнению немецкой пропаганды, присутствие женщины могло породить ненужные сомнения в том, что лагерь в Козельске действительно был офицерским.

Это ж надо было до такой степени не знать польских женщин! Уже в древней легенде (из которой, как и из всякой легенды, не много можно узнать о действительных исторических событиях, но очень много — о ментальности народа) — рассказывается о княжне Ванде, возглавившей войско и одержавшей победу над врагом. Да и в реальной истории Польши не было войн и восстаний и вообще сколько-нибудь значимых событий, в которых не принимали бы участия женщины.

Увы, были они и среди катынских жертв. Янина Левандовская была единственной женщиной в Козельском лагере, узники которого были расстреляны весной 1940 года на основании решения Политбюро от 5.03.1940. Но женские имена есть в так называемом Украинском катынском списке — списке граждан Польши, содержавшихся в украинских тюрьмах и расстрелянных на основании того же решения. Их судьбы — это пока еще малоизученная часть катынского преступления. Да и о Левандовской известно далеко не все, а имеющиеся сведения порой противоречивы, так что этот текст — всего лишь эскиз портрета, который когда-нибудь должен быть написан.

Янина родилась 22 апреля 1908 года в Харькове, в семье будущего прославленного польского генерала, в ту пору капитана российской царской армии, Юзефа Довбур-Мусьницкого.
Ей было шесть лет, когда началась Первая мировая война, на которой отец одержал много славных побед. Ей было десять, когда семья переехали в Люсово — недавно купленное поместье недалеко от Познани.

Идиллии на первых порах не получается. Отец, теперь уже генерал, снова в боях. В 1920 году умирает от туберкулеза мать. Пережив глубокую депрессию (беда одна не ходит; к смерти жены добавился конфликт с Пилсудским), генерал уходит в запас и посвящает себя воспитанию детей.

Воспитываются дети — Ольгерд, Гедымин, Янина и Агнешка — в строгих старопольских традициях: по воскресеньям обязательное посещение костела; Янина к тому же играет на органе и поет в церковном хоре. Однако это отнюдь не исключает максимальной открытости ко всем тем новшествам, которые принес XX век (впрочем, это тоже польская традиция). Янина и Ольгерд, например, еще в гимназии всерьез увлеклись планеризмом.

Янина окончила консерваторию в Познани по классу вокала, но, как утверждают многие ее биографы, певицей не стала, повинуясь протестам отца, который считал эту профессию недостойной генеральской дочери. Трудно с этим согласиться. Во-первых, что значит «не стала певицей»? Да, в Ла Скала Янина не пела. Но Dziennik Poznański в 1935 году так анонсировал одно из ее выступлений: «Известная эстрадная певица, обладательница великолепного голоса пани Янина Довбур-Мусьницка». Есть и другие свидетельства того, что по крайней мере до 1936 года она выступала довольно успешно, хоть и не часто.

Что до запретов отца, то вряд ли генерал был настолько непоследователен. Странно было бы оплачивать обучение дочери в консерватории, что по тем временам было недешево, и ждать, что после ее окончания она уйдет в монастырь или станет лесорубом. Сценическая карьера в предвоенной Польше не считалась чем-то унизительным. Александр Жабчинский, популярнейший актер театра и кино, а также исполнитель многих шлягеров, которые напевала вся Польша, тоже был сыном генерала. А королева польской эстрады Ханка Ордонувна (сценический псевдоним Марии Анны Тышкевич, в девичестве Петрушевской) и вовсе была графиней.

Янина Левандовская во время конкурса молодых певцов в Варшаве в 1932 году. Источник: Национальный цифровой архив

Но сцена ревнива. Она требует полной самоотдачи. А страстью Янины, тем, без чего она не представляла своего существования, стало небо, полет.

1920-е и 1930-е годы можно было бы назвать детством воздухоплавания. С одной стороны — беспомощность и наивность, с другой — бурный рост и развитие. Авиаконструкторы во всем мире работали над усовершенствованием моторного самолета, энтузиасты создавали все более эффективные планеры, используя для полета природные силы в атмосфере. То есть летали, как птицы. Все выше и выше, все дальше и дальше, все быстрее и быстрее.

В Польше один за другим открываются аэроклубы. Знаменательно, что пионерами и заводилами в этом деле были совсем молодые люди — гимназисты и студенты, и Янина Довбур-Мусьницка была среди них.

«Если кому-то плохо, если он одинок и грустен и на сердце у него тяжело, пусть приходит к нам, в аэроклуб. Пусть посмотрит на мир с высоты, там — наверху, сидя на белой вороне («ворона» и «комар» — две модели планеров, использовавшиеся в Познаньском аэроклубе — прим. С.Ф.), и увидит, как он прекрасен, и будет смеяться и радоваться вместе с нами», — убеждала читателей газеты Dziennik Poznański Янина Довбур-Мусьницка.

В Познаньском аэроклубе Янина проходит курс пилотов-планеристов и одновременно учится прыжкам с парашютом. «К самолетам подошли парашютисты, одетые в комбинезоны и подшлемники и с двумя парашютами — на спине и на груди. Обращала на себя внимание единственная среди них женщина, пани Янина Довбур-Мусьницка», — писал в мае 1939 года Kurier Poznański.

В 1930 году Янина первой не только в Польше, но и во всей Европе совершила прыжок с высоты 5 километров. Этого достаточно, чтобы вызвать восхищение современников и войти в историю. Но это было еще не все. Янина стала звездой купольной акробатики, как это тогда называлось, или, как мы сказали бы сегодня, воздушного фристайла. Понятно, что выступления акробатов-парашютистов собирали толпы народа. И можно ли сравнивать их восторг с самыми громкими овациями в концертном зале?

И конечно же, мужчиной жизни Янины Довбур-Мусьницкой стал летчик — инструктор Познанского клуба, Мечислав Левандовский.
Они поженились в июне 1939 года, обвенчавшись в Тенгобоже в костеле при планерной школе. На свадебной фотографии Янина, теперь уже Левандовская, рядом с молодым мужем, как и полагается невесте, в длинном белом платье на фоне... ну, кто бы сомневался, разумеется, планера.

Янина и Мечислав Левандовские. Источник: Музей Великопольских повстанцев

Это была, наверное, одна из счастливейших пар на свете. Супруги не успели поссориться, разочароваться друг в друге, понять, что семейное гнездо вьется не только из лепестков роз и ангельских перьев. «Медовый» период еще не закончился, когда Янина уехала в Познань, как предполагалось, всего на несколько дней. Но именно эти дни перевернули не только ее судьбу, но и судьбу всей Европы. Началась война.

***

Как, где и когда спортивная летчица и парашютистка Янина Левандовская стала подпоручиком польской армии? Есть разные версии.

Начнем с воспоминаний Владислава Ныча, товарища Левандовской по аэроклубу, впоследствии — пилота Воздушных сил Великобритании.

«3 сентября мы выехали из Познани (Янка, я и еще два наших товарища по аэроклубу) с намерением добраться до Луцка, где предположительно должен был находиться 3 аэрополк. Итак, из Познани мы ехали товарным поездом, идущим до Варшавы. Доехали только до Некли, дальше, поскольку оказалось, что железнодорожные пути разрушены, пошли пешком в сторону Вжесни, надеясь на какой-нибудь счастливый случай. И действительно, через несколько километров мы наткнулись на наземный эшелон 3 аэрополка, которым командовал полковник Пневский. Он позволил нам присоединиться к ним, и так, передвигаясь ночами и отдыхая днем, мы добрались до Ловича. 8 сентября прибыли в Люблин. На следующий день, 9 сентября, отправились дальше — на восток в сторону Травников и Луцка. Я не помню все населенные пункты, но могу с уверенностью сказать, что до 17 сентября весь эшелон держался вместе, и только после известия о том, что советские войска перешли границу, мы с товарищами решили на реквизированном мерседесе пробиться на юг, в Венгрию. Янка осталась с эшелоном».

Стала ли именно в эти несколько дней Янина Левандовская офицером польской армии? Возможно. Хотя вряд ли в суматохе тех дней могли быть соблюдены все формальности.

Есть и другая версия. Автор, пожалуй, самой известной биографии Левандовской, Генрика Вольна-Ван Дас, утверждает, что Янина «получила мундир только в лагере, скорее всего, в Козельске. Произошло это по инициативе генеральского совета во главе с генералом Генриком Минкевичем. …Ей фиктивно присвоили звание пилота-подпоручика и нашли для нее какой-то мундир».

И, наконец, третья версия, основанная на том факте, что в 1936 году Янина Левандовская училась на курсах телеграфисток, на которых обучали пользоваться разными аппаратами, в том числе и аппаратом Юза, применяемом в польской армии. Окончившие такие курсы в дальнейшем могли быть использованы во вспомогательных военных службах (но не зачислялись туда автоматически). Таким образом, нельзя утверждать, но можно предположить, что Янина Левандовская уже в 1936 году стала военной, в начале войны была призвана в звании подпоручика и получила назначение в запáсную эскадрилью авиабазы № 3.

Будь это так, пазлы сошлись бы идеально. И не возникало бы вопроса, почему Янина Левандовская, формально не будучи офицером, дала себя арестовать, когда 22 сентября на Тернопольщине, под Гусятином, полк окружили советские танки. В октябре рядовых стали «распускать по месту жительства» (уже через несколько дней многие из «распущенных» оказались в трудармии, что было отнюдь не лучше лагеря, но знать об этом заранее пленные не могли). Но Янина Левандовская на всех допросах упрямо повторяла, что она подпоручик Войска Польского. Почему?

А может, все просто? Может, какое-то внутреннее чувство не позволило Янине оставить товарищей в беде, даже зная, что помочь им она ничем не сможет? И то же чувство не позволяло ей из страха отречься от себя и своего офицерского звания? К слову, именно поэтому попытки побегов польских пленных случались крайне редко, хотя в первые дни бежать было просто (это очень хорошо показал Вайда в своей «Катыни»).

Это не вполне понятное для наших современников внутреннее чувство в свое время называлось офицерской честью. И оно, разумеется, не давалось приказом по армии, к нему не прилагалось удостоверение. С ним просто рождались, росли, жили и умирали.

***

«Есть у нас в лагере летчица — отважная женщина; уже четвертый месяц терпит вместе с нами все тяготы и неудобства плена и держится образцово», — написал в своем дневнике Казимеж Шчыковский. Это не единственное упоминание о Левандовской в дневниках, найденных во время эксгумации 1943 года при останках расстрелянных. И уж само собой, несть числа воспоминаниям о ней тех, кому посчастливилось выжить.

Ее помнили как высокую, стройную брюнетку в военном мундире с чужого плеча («мундире старшего брата»), но при этом очень женственную и даже очаровательную; отзывчивую, с нерастраченной потребностью о ком-то по-матерински заботиться, деятельную и решительную, с несгибаемой волей и чувством собственного достоинства.

Как свидетельствовали абсолютно все, Левандовская содержалась в отдельном помещении. Добеслав Якубович в своем дневнике даже дает ее точный адрес: «...Облатки выпекала подпоручик Левандовская в своей каморке в “Бристоле”». Как выглядело это «отдельное помещение» в лагере, на каждого узника приходилось меньше 1 кв.м.? И при чем здесь «Бристоль»? Поясню.

Козельский лагерь, как известно, размещался в бывшем монастыре Оптина пустынь. Узники жили в двух церквах и во всех монастырских помещениях, которые имели крышу. И всем им польские острословы, не терявшие чувство юмора ни при каких обстоятельствах, давали свои названия. Так, большая церковь называлась «Цирком», деревянная — «Индийской Гробницей», барак, в котором разместили майоров — «Домом Старцев». А были еще «Дом Обманувшей Надежды», отель «Под Вошью» на площади Нищеты, «Обезьяний Сад», «Стена Плача» и многое другое. Даже проходы между нарами как-то назывались, как вполне себе солидные улицы. Отель «Бристоль» (название самого фешенебельного отеля довоенной и современной Варшавы) был бараком, в котором размещались полковники и генералы. Там же, в небольшом чуланчике под лестницей, жила Янина Левандовская.

Конечно, все четыре с половиной тысячи человек не могли быть коротко знакомы друг с другом, и Левандовскую кто-то максимум пару раз видел мельком. Но само ее присутствие было важным для каждого. Ксенз Пешковский, капеллан Федерации Катынские Семьи, 17-летним мальчиком ставший узником Козельского лагеря и чудом уцелевший, писал так: «Сознание, что среди нас есть Янина, пробуждало какие-то сердечные, семейные чувства. Это напоминало нам о родном доме и о тех, кто был нам дороже всего. Одна женщина — и мы, тоскующие о Польше. Это была очень личностная тоска каждого в отдельности и всех нас вместе».

Совсем иные чувства пробуждала Янина Левандовская у лагерного начальства. Ее чаще других вызывали на допрос, ее каморку то и дело обыскивали, да и вообще, как-то чувствовалась особая неприязнь. Вряд ли дело было в том, что она была дочерью ненавистного большевикам генерала, как утверждают многие. Не надо забывать, что шло уничтожение элиты польского народа. В трех спецлагерях, узников которых затем расстреляли, содержались несколько ученых с мировым именем, видные государственные и общественные деятели, а уж сколько тут было отпрысков известных и знатных фамилий, для которых, при всем уважении, Левандовская была не конкурент!

И участие Левандовской в тайных богослужениях, скорее всего, было ни при чем. Рискну предположить, что лагерное начальство о них просто не знало. За провинности куда меньшие — например, организацию кассы взаимопомощи, чтение лекций по сангигиене, изучение иностранных языков — людей, как писалось в рапортах, «изымали из лагеря» (расстреливали? переводили в тюрьмы, по сравнению с которыми спецлагеря могли показаться санаториями?) Богослужение — «молебствие», как выразился в своем донесении грамотей в погонах, — считалось тяжким преступлением, за которое Янину уж точно не преминули бы «изъять», будь оно раскрыто.

Так за что же ее так люто ненавидели?

Древняя восточная мудростью гласит, что в глазах женщины каждый мужчина читает, кто он есть на самом деле. Если это так, то вопросов больше нет.

***

Пришла весна, а вместе с ней — надежда. 3 апреля из Козельского лагеря увезли первых 74 человека. Все — абсолютно все! — пленники были убеждены, что началась наконец-то отправка в нейтральные страны. Завидовали отъезжающим, с нетерпением ждали своей очереди.

Янина старается попасть в одну партию со своими — в лагере содержалось еще около 200 летчиков. Не получилось. Ее увезли 22 апреля 1940 года, в день ее рождения (список-предписание № 040/1 от [20.04.1940]).

Сегодня имена непосредственных участников катынского преступления в основном известны. Многие из них были награждены «за успешное выполнение специального задания»; прожили жизнь в достатке и покое. Но многие спивались, кончали с собой, сходили с ума.

Мы никогда не узнаем, кто именно конвоировал Янину Левандовскую на расстрел и кто стрелял ей в затылок. Но я уверена, что до последнего дня, до последней вспышки угасающего сознания он помнил ее взгляд, взгляд польской женщины, в котором прочел всю правду о себе.