«Литература — особый вид знаний , совершенство неточных форм». Эти слова польская писательница , лауреатка Нобелевской премии по литературе Ольга Токарчук вложила в уста одного из героев своего фундаментального исторического романа «Книги Якова». Написанные как бы между прочим в стилизованном письме XVIII столетия, словно умышленно запрятанные в гуще 900-страничного текста, они, кажется, — ключ к пониманию всего, что написала и пишет Ольга Токарчук.
Может ли литература быть столь же важной , как энергетика, разработка вакцин, прогнозирование наводнений и землетрясений? В чем заключаются те особые знания, которые нам дает литература?
Можно сказать , что это — знания о (не)возможном. Поль Рикёр однажды сказал: литература — это лаборатория человеческого духа, где можно все довести до абсолютного абсурда или триумфа, то есть до того, чего мы не хотели бы в нашей жизни, но о чем нам необходимо знать. Ольга Токарчук добавляет: литература наделяет смыслом то, что с нами происходит. Иными словами, показывает, как из событий в нашей жизни можно построить опыт.
Если ты чего-то не понимаешь , не можешь ухватить суть, попробуй это рассказать, хотя бы самому (или самой) себе. «То , что случается и не становится повествованием, перестает существовать и умирает» , — сказала Ольга Токарчук в своей нобелевской лекции. Это касается и отдельных людей, и целых сообществ. И социумов, и государств — ибо всё должно уметь выстроить свое повествование. Какое именно?
Вот тут давайте внимательно прислушаемся к ней — рассказчице пограничий , соединительных тканей, обочин, перевалов и лесных опушек; всего, что едва слышно, «несовершенно, неполноценно, надломлено». Всего, что оказывается одновременно и одним, и другим. Связью, горизонтом. Прислушаемся к Ольге Токарчук.
Истоки. Дворец в Кленице
Все началось еще тогда , в 1960-х, в детстве Ольги Токарчук, проходившем в окрестностях Зелена-Гуры на западе Польши — территориях с непростой историей , заселенных вынужденными переселенцами, людьми со сломанными судьбами. Такой была и семья Токарчук. Ее дедушке и бабушке вместе с единственным сыном пришлось после войны покинуть территории, в то время уже отошедшие УССР, и поселиться в совершенно чужих, хотя и как будто польских землях. Семья была смешанной: дедушка — поляк (один из его братьев погиб во время акции УПА), бабушка — украинка. Дома говорили на польском, но Ольга вспоминает, как она с сестрой Татьяной читала «Кобзаря» и пела украинские песни. Открытость, многозвучие… А могло сложиться иначе, если бы дедушка с бабушкой или родители культивировали закрытость и чувство исторической обиды, причин для которой было предостаточно.
Отец Ольги был учителем танцев в так называемом «народном университете» , размещавшемся в охотничьем дворце Радзивиллов в деревне Кленица недалеко от Зелена-Гуры, мать там же преподавала пение. Дворец стоял на краю деревни, вокруг раскинулся огромный парк, и именно с ними, дворцом и парком, связаны ранние воспоминания Ольги: от мира людей до таинственных владений природы — один шаг, граница неосязаемая и хрупкая, и все обрамляет величественная река, давшая Ольге ясное понимание: «лучшим всегда будет то , что находится в движении, чем то, что остается неподвижным».
Дворец Радзивиллов в деревне Кленица. Источник: Википедия«Я»: нестабильное и безграничное
После школы был психологический факультет. «Ищущий порядка да бежит психологии» , — написала Ольга Токарчук в романе «Бегуны». перевод Ирины Адельгейм Искала ли будущая писательница порядок , выбирая направление в учебе, неизвестно; но можно сказать с уверенностью, что она, хотя и поработала какое-то время в психологической консультации в Валбжихе, использовала полученные в университете знания не совсем «по назначению», не так, как предполагал «социальный заказ». Токарчук сама признавалась, что «не годилась на роль психолога», потому что психолог должен быть скорее слушателем, чем рассказчиком, а ей хотелось рассказывать, лепить мир из фрагментов, изучать другие возможности тех сюжетов, о которых она слышала во время консультаций. Впрочем, психология дала ей важное, хоть и совсем не ортодоксальное понимание: у человека не должна быть только одна личность, это отнюдь не норма; человек — далеко не нечто «отделенное от остального мира , единое и монолитное»; все наши черты с нами лишь случаются , а не являются неотъемлемыми от нас.
К этому добавилось раннее увлечение Юнгом и его теорией коллективного бессознательного. Таким образом еще до книжного дебюта сформировалось важное для Ольги суждение , которому она верна и сегодня и без которого невозможно понять ее героев и героинь, антропологический смысл ее текстов: личность всегда выходит за собственные пределы, остается непостижимой. Именно поэтому противопоставление «Я — Другой» относительно. Как я могу четко отделять себя от Другого, если сам(а) не всегда бываю «собой»?
Если в дебютном романе «Путь Людей Книги» герои еще были достаточно функциональными , занимали свою четко определенную нишу в структуре аллегорического сюжета — поиски таинственной Книги мира, найти которую дано лишь одному персонажу, именно тому, который не умеет читать, — то во втором романе Токарчук «Э. Э.» мы уже видим героиню-загадку. У девочки из бюргерской семьи проявляются способности медиума, ее задействуют в спиритических сеансах, но какая она на самом деле? Где заканчиваются настоящие психические феномены и начинается стремление соответствовать социальным ожиданиям? Мы ничего не видим ее собственным глазами, вынуждены продираться к ней сквозь умышленно патриархальный нарратив, чтобы удостовериться — автор в конце концов оставляет нас ни с чем: надвигается война, все забывают об этом сюжете, включая героиню, будто ничего и не было.
Да , это важное осознание: последовательные и завершенные истории, с кульминацией и моралью, как правило — выдуманные. Истинное обличие героя мы можем уловить лишь на долю секунды, на каком-нибудь случайном повороте сюжета, чтобы затем оно растворилось в круговороте жизни. Но эти проблески понимания — бесценны. Так построен роман Токарчук «Дом дневной, дом ночной» — переплетение рассказов, полуреальных, полуфантастических, объединенных лишь местом, Клодзкой котловиной, где поселилась автор и где, по ее словам, «всё нашептывало». Можно встретить немало исследований, в которых доказывается, что этот текст — постмодернистский, но с таким же успехом его можно охарактеризовать и как домодернистский: он словно из тех времен, когда истории сплетались хаотично и произвольно, просто потому, что нужно было что-то рассказывать среди тишины мира.
Кульминации такой способ повествования достигает в «Бегунах» — романе , на сегодняшний день собравшем больше всего лавров, хотя сама автор признавалась, что не была уверена, возьмется ли кто-нибудь его издать. Потому что это — текст-эксперимент, эффект физического движения, как свет, который вырабатывает динамо-машина.
Значительная часть романа — это заметки , которые появились во время путешествий: на вокзалах, в аэропортах, в поездах и гостиничных номерах, это попытка уловить мир в постоянном движении; остальное — истории беглецов, странников, людей не на своем месте или вообще без места под солнцем. И эти истории, как и их герои, не завершены, частично скрыты от глаз, как поезд на повороте. Они, герои, являются не совсем «собой», так, может, отчасти они — это мы? Женщина, которая покидает мужа во время отпуска в Хорватии и забирает ребенка; капитан парома и поклонник Мелвилла, который тоскует по настоящим морскими приключениями и однажды разворачивает паром с пассажирами в открытое море; молодая женщина по имени Аннушка, которая, будучи измученной болезнью сына и ежедневной домашней каторгой, сбегает из дома и в поисках истины, в поисках того, кто объяснит ей, зачем это все, сталкивается с целой сектой современных бегунов, странников-гностиков, которые спасаются от дьявола непрестанным движением… Кто они: инфантильные малодушные люди, которые из глупой прихоти подвергают опасности себя и близких, внезапно сходя с корабля социальной ответственности? Или герои некой глобальной драмы — драмы бездомности, непринадлежности, отчужденности? Они появляются ненадолго и исчезают, оставляя нас без ответа.
Героем нового типа для Ольги Токарчук становится Яков Франк , протагонист романа «Книги Якова»: харизматичная личность, еврейский отступник XVIII века, лжемессия, основатель секты своего имени. Герой нового типа, но в чем-то и старого. Сменивший несколько языков, три религии — иудаизм, ислам и католицизм — и несколько родин, он последователен в своей непоследовательности, тверд в своей неимоверной гибкости. Яков Франк — словно давний прообраз современного интеллектуала, о котором писал философ Лешек Колаковский: он , оставаясь верным своим главным принципам, отказывается входить в воды великих утопий, быть адептом черного или белого, делать выбор «раз и навсегда». Франк, который, по словам Токарчук, «обладал сознанием человека пограничья культур, синкретическим, синтетическим, а не догматическим и аналитическим», переходя реки разных культур и религий, искал чего-то большего, выходящего за их пределы, того, что выше разделений и различий.
Впрочем , как в прежние времена, так и сегодня, за эту мудрость приходится платить отчуждением, непринадлежностью к крупным сообществам, большим историям. Чужак, Другой — еще одна большая тема.
«Упражнения по чуждости»
Так называется эссе из книги Ольги Токарчук «Чуткий повествователь». Упражнения по чуждости: не только научиться быть с чужаком , научиться понимать его, но и распознать чужака в себе. Ведь, как писала Юлия Кристева, «чужаками являемся мы все»: даже если мы из поколения в поколение «здешние», какая-нибудь ветвь нашей личной истории или истории нашей семьи неизбежно сворачивает в сторону от усредненного «коллективного повествования», надо это просто принять. И помнить, что есть те, кто не может позволить себе даже на миг забыть о своей инаковости.
Ольга Токарчук , рожденная в семье «других», чужаков, постоянно фокусируется на них. Это ее миссия, ее призвание, одна из форм ее активизма. Другими, бытийными чужаками являются женщины, которым Токарчук дает слово практически во всех своих книгах: женщина в патриархальной семье («Э. Э.»), в древней мифологии («Анна Ин в гробницах мира»), на задворках великой истории («Книги Якова»).
Обложка книги «Веди свой плуг по костям мертвецов». Источник: пресс-материалыНо еще более трагические чужаки — это животные , потому что они молчаливы: об их невидимом страдании Токарчук пишет в эссе «Момент медведя» и «Маски животных», а прежде всего — в замечательном романе «Веди свой плуг по костям мертвецов».
Этот роман лишь на первый взгляд — легкое детективное чтение: Токарчук обманывает наши ожидания , неожиданно сворачивает картонные декорации популярного жанра и показывает, как все обстоит на самом деле. Патриархат и насилие над животными сплелись здесь воедино (потому что насилие влечет за собой только насилие и ничего другого): в глухой провинции мужчины-браконьеры убивают серн, не испытывая ни угрызений совести, ни страха наказания. В конце концов, совершаемое насилие порождает новое — насилие мести: одинокая женщина среднего возраста, которую считают «чудачкой», Другой, начинает тайком убивать охотников. И снова Токарчук ставит нас перед моральной дилеммой, снова героиня ускользает от нас, оставляя в неуверенности: осудить или оправдать?
Открыть в себе чужака — не только для того , чтобы заметить другого чужака, услышать его невнятную речь, но и для того, чтобы вообще лучше увидеть мир. Так, через беспокойный взгляд чужака, с его вечно меняющейся перспективы, реальность становится объемной и многомерной: лишь бездомного надо спрашивать, что такое дом, лишь тот, у кого в мире нет безопасного убежища, может сказать о мире что-то новое и важное. Один из последователей Франка из «Книг Якова», странник Нахман, записывает в дневнике: «Есть нечто притягательное в том , чтобы быть чужим, нечто, чем можно наслаждаться, нечто, что кажется сладостью. Хорошо не понимать языка, не понимать обычаев, скользить, словно дух, меж других, далеких и неразличимых. Тогда пробуждается особенная мудрость — умение догадываться, улавливать неочевидное. Тогда же пробуждаются сметливость и проницательность. Человек, который является чужаком, обретает новую точку зрения, намеренно или невольно становится своего рода мудрецом».
Спасение в религии?
Обложка книги «Бегуны». Источник: пресс-материалыИ герои «Бегунов» , и раскольники-франкисты из «Книг Якова», бросившие всё, лишенные дома — все они странники, которые однажды сорвались с якоря и пустились в путь, лежащий через обиду, унижения, страх, непонимание, тоску. Но между первыми и вторыми огромная разница. Если в «Бегунах» мы видим лишь отправную точку, как у заключенных, которые самозабвенно пробиваются через стены и колючую проволоку, не думая о том, что их ждет по ту сторону, то франкисты уже не столько беглецы («бегуны»), сколько паломники: они хорошо знают, куда направляются.
«Мы — чужие для чужаков , — пишет тот же Нахман , — евреи для евреев. И все время тоскуем по дому». Да , франкисты стремятся обрести клочок земли, на котором они смогли бы жить спокойно и суверенно (и находят его), но важнее всего для них другой дом — духовный. Они строят свой дом по кирпичику — из знаний, которыми овладевают, религий, которые принимают, книг, которые читают. Дом этот должен получиться прочным, потому что он будет стоять на многих опорах, и ценным, потому что к нему ведет долгий духовный путь. Ольга Токарчук как будто замыкает круг, возвращаясь к своему дебютному роману, в котором тоже рассказывалось об аллегорическом духовном путешествии, и снова акцентируя внимание на важном для нее вопросе: зачем религия? Какой она должна быть для нас сегодняшних, чтобы стать опорой, а не помехой?
«Религия утратила способность рассказывать о мире исчерпывающе и убедительно , от начала до конца, — сокрушалась Ольга Токарчук в интервью. — Она превратилась , скорее, в набор моральных норм, стала чем-то вроде savoir-vivre. Ее больше беспокоят светские вопросы, такие как контроль сексуальности и рождаемости, как в католицизме, или контроль над женщинами, как в исламе, чем вопросы глобальные и фундаментальные».
Религиозность стала преимущественно инерционной , бездумной, что, к сожалению, никак не уберегает современный мир от религиозного фанатизма (бездумность для него — как раз самая живительная среда), зато лишает религию способности стать значимым голосом в дискурсе о правде. Очень убедительно Ольга Токарчук показала это в рассказе «Календарь человеческих празднеств» из книги «Диковинные истории»: в некоем антиутопическом мире в стиле «Безумного Макса», где в результате неудачного эксперимента исчез весь пластик и остался только ржавеющий металл, существует всеобщий религиозный культ существа по имени Монодикос, пришельца-мессии, которого искусственно поддерживают в состоянии якобы жизни, и вокруг которого строят целую систему ритуалов. Дочь главного героя, одного из жрецов, пытается бунтовать, что вызывает лишь волну агрессии. Интересно, что мятежники, которые выступают против культа Монодикоса, «наследуют протест» и приходят на демонстрации по расписанию, однако сами, возможно, не всегда помнят, о чем идет речь.
Ольга Токарчук часто говорит и пишет о необходимости подлинного оживления религии , подлинного поиска истины в ее закостеневших структурах. Для нее таким поиском является не что иное, как ересь:
Ересь возникает там , где есть глубокая, страстная вера… Каждая ересь несет в себе некую идею изменения мира.
Может ли религия стать тем горизонтом , который способен внести смысл в наше муравьиное передвижение по миру? Только ли она на это способна? Нуждаемся ли мы в какой-то новой мощной синкретической (пусть даже — еретической) религии, словно франкисты ХХІ века? Что ж, и это тоже — вопросы, с которыми оставляет нас Токарчук.
Может ли литература сделать мир лучше?
В упоминавшемся уже эссе «Момент медведя» впервые — но не в последний раз у Токарчук — появляется понятие «гетеротопии». Что это?
Как можно догадаться уже из самого термина , — это мир множественности. Но не только. Гетеротопия — мир, в котором нет насилия, манипуляции, потребительского отношения одних существ к другим, массовых забегов к коллективной цели, убийства и устрашения, войны и охоты. Слишком хорошо, чтобы когда-нибудь стать правдой? Послушаем саму Ольгу Токарчук:
Если возникает мысль , что может быть лучше, это значит, что уже стало лучше. Только бы мы были открытыми к переменам и не зацикливались на наших бесплодных привычках. Тогда спокойно и мирно мы меняли бы парадигмы, и это занимало бы не больше времени, чем жизнь одного-двух поколений. И нам не нужны были бы кровавые катастрофы.
И еще:
Наш ум любой ценой поддерживает то , во что мы верим. Поэтому так трудно изменить мир.
Может , нужно просто живо представить, убедительно написать и поверить? Не будем забывать: литература — это лаборатория человеческого духа, опытная площадка по созданию альтернативных версий нашего мира. Почему бы не предположить, что некоторые из этих версий способны стать для нас спасительными?
Перевод с украинского Ольги Чеховой
