Все дни внезапно схлопнулись , слепившись в один долгий бесконечный день, в котором не стало места миру. И постепенно этой немирностью заполняется твое собственное пространство и пространство людей вокруг.

Вот Юра рассказывает:

— Я не спал всю ночь , чинил дырчик, мопед свой, и, получается, увидел войну первым. Сначала в пять утра услышал звук самолетов, голову поднял — на Гостомель летят вроде со стороны Беларуси, а потом услышал два громких взрыва, и такая… как волна через меня прошла энергетическая, странное чувство, не описать…

«Я считал , что такого безумия быть не может»

Мы говорим о войне , сидя в курилке нашего бомбоубежища в центре Киева — в городе объявлен комендантский час на полтора суток, выходить никуда нельзя. Вообще-то это вовсе и не убежище, а большой подвал, в котором много лет находится продюсерский центр и студия звукозаписи.

Сейчас главный здесь Паша Паныч — стройный , очень худой человек до крайности извивистой судьбы, прошедший детский дом и зону. У Паши непростой глаз, а за спиной — много жизней, и есть один редкий талант — он позволяет каждому быть самим собой. Это ценится особо, когда долго находишься с посторонними людьми в замкнутом и не очень большом пространстве.

Польский документалист Себастьян и Паша Паныч. Фото: Виктория Ивлева

— Если я всю жизнь прожил во зле , — рассуждает Паша , — то я могу его распознать. И могу против него стоять. Я никем не очаровываюсь и не могу никого полюбить , и мне не надо, чтобы любили меня. Но, — он поправляет очки и затягивается очередной сигареткой , — я могу людям помогать морально и духовно , моя жизнь научила меня.

24 числа , как только все это началось, к 12 дня я уже купил продукты, кастрюли, миски, вынес все оборудование из студии, чтобы было куда людям деваться. В первую ночь ночевало человек тридцать, лежали вповалку, сидели на стульях — получился один медицинский центр с корвалолом, в таком состоянии было большинство.

Ручной кролик Клара , живущий в центре Киева. Фото: Виктория Ивлева

А вот как описывает свои первые дни в немирном пространстве мой знакомый музыкант Андрей:

— 24 утром мы подскочили от того , что услышали взрывы. Мы живем на левом берегу, все было слышно ясно и четко. Перво-наперво отправили детей к дедушкам и бабушкам... У меня была паническая попытка что-то объяснить.

Я был в состоянии медузном , — так и говорит , «медузном»!, — совершенно распластанный. Я не верил , я не мог верить, что это будет у нашего порога, просто отрицал такую возможность, считал, что такого безумия быть не может. Позвонил дяде в Мелитополь, а там в первое же утро атаковали склад с боеприпасами. И я понял, что может.

Мы с женой остались в Киеве. У меня здесь еще мама и сестра. Мама ярая путинистка была — изменила мнение за несколько дней.

В первый день пошли искать убежище , сунулись в подвал в нашем доме — он оказался непригоден. Нашли место в подвале школы, там даже были стулья. А на следующую ночь услыхали колоссальной силы взрыв, стены заходили ходуном, и начали прибегать люди из соседнего дома, в который попал осколок ракеты. Помню мальчика лет одиннадцати в одних трусах, это к ним в квартиру прилетел осколок. Мама его была ранена и в шоковом состоянии.

Самое впечатляющее — парализованная женщина , которую сын принес на руках, очень худая, сразу видно было, что сильно болеет. Она весила, наверное, килограмм сорок-пятьдесят… Она умерла у нас на глазах почти сразу, не от ранения, не от удара, а от нервного потрясения. Ее положили на матрас, она начала терять цвет, и потом за ней приехала скорая. Ее вынесли уже мертвую.

Но самый страшный момент был , когда охранник этой школы зашел и попросил нас всех встать поближе к стенам, вдоль стен, главное — уйти с середины. И вот в эти минуты, в течение которых ничего не произошло, кто-то плакал, кто-то молился, кто-то начинал сходить с ума. Минут пятнадцать мы так стояли… Помню состояние ужаса, что так внезапно, в три дня, закончится жизнь, и дети останутся сиротами.

Международный комитет Красного Креста посещает подвал , где люди прячутся от бомбежек. Фото: Виктория Ивлева

Мы просидели безвылазно первые несколько дней , не высовываясь, принесли с собой консервы и галеты, спали сидя. Провели несколько ночей в коридоре. Страх доминировал надо всем, способность к аналитическому рассуждению вернулась ко мне недавно. Но меня не оставляет ощущение бессилия. Только что упала ракета в Подольском районе…

Мой друг работает на круизном лайнере музыкантом , а его жена и ребенок — в подвале в Мариуполе. Невозможно остановить гибель женщин и детей.

А еще меня начала мучить совесть. Однажды во всем этом хаосе в нашем подвале появилась семья , мама и двое детей, папу не помню. Они удивительно умело и по-хозяйски справлялись со всеми трудностями — мама сделала детям кровать из четырех стульев и оторванных дверей, дети спокойно играли, как будто все это было для них привычно. Это были люди из Донбасса.

Я вдруг понял , что не слишком переживал за судьбу живущих вдоль линии фронта, не испытывал достаточного сочувствия к тем, кто сидел там под бомбежками…

Я начал думать о них внезапно , в этом нашем подвале, и понял, что мы все гораздо ближе, чем кажется.

Скажу еще вот что: Орда растворена и в нас. Мы сами освободились от советскости не до конца. Но я не ожидал , что российское общество ТАК не будет пользоваться черепной коробкой.

«Правда же , хочется красоты и радости?»

Нас в подвале тринадцать человек — одиннадцать гражданских и двое охраняющих нас парней с оружием , полицейский и нацгвардеец. Здесь же и роскошный черный ньюфаундленд Реди, огромный, как слон, постоянно проводящий с нами сеансы ньюфотерапии: подходит, ласкается, смотрит выразительно — белки глаз так и сияют, — виляет хвостом. Ко мне Реди пришел в середине ночи, полежал рядом, облизал лицо и пошел успокаивать кого-то следующего.

Юра и Реди в подвале. Фото: Виктория Ивлева

В Пашином подвале полная темнота. Я не сплю , вспоминаю Киев последних дней. Военный Киев. Почти как в сорок первом. Только время года другое.

Блокпосты.
Люди с оружием.
Комендантский час.
Метро — не транспорт , а безопасное место ночлега.
Воющие сирены воздушной тревоги.
Бетонные надолбы.
Белые мешки с песком для баррикад.
Покрышки.
Противотанковые ежи.
Билборды с предложениями русским солдатам идти домой или просто куда-нибудь уйти с украинской земли.

Андреевский спуск , обычно бурлящий, болтливый, торговый, я прохожу снизу вверх до самого собора совершенно одна. Полное безлюдье и беззвучье — только мои шаги и ветер, гонящий по мостовой песок. Жизнь спряталась, затаила дыхание, замерла. Как же я хочу, чтобы она вернулась.

Ежи для прокалывания автошин на Андреевском спуске. Фото: Виктория Ивлева

Почти каждый день сообщения — в результате обстрела горит здание склада в Святошино , рано утром обстрелян жилой квартал в Подольском районе, остатки сбитой российской ракеты упали на здание в Дарнице, снаряд попал в многоквартирный дом на Оболони, обстреляно здание станции метро Лукьяновская, после обстрела загорелась жилая двухэтажка на Осокорках. Везде есть раненые, а иногда и погибшие. И весь этот шум войны вызывает у людей ни с чем не сравнимую ярость и желание выстоять и победить. Если будет нужно, то и ценой жизни.

Я вижу эту ярость и среди своих друзей: многие ушли в солдаты , товарищ-фотограф возглавляет отделение Теробороны, волонтерка и абсолютно гуманитарный человек, помогавшая тяжелым раковым больным, стала снайпером.

А город — или Город , как называл его Булгаков, — живет. В Киеве бесперебойно горит свет, работает водопровод, в домах тепло. Коммунальные службы вывозят мусор. Работают большие сетевые магазины. Весь общепит закрыт, но кафе на моей улице, например, готовит еду для бойцов отрядов Территориальной обороны, и в открытом окне у них можно купить кофе. Видела несколько открытых частных пекарен — горячий хлеб и пирожные. Тяжеловато с аптеками, в них всегда большие очереди и часто нет необходимых лекарств.

Овощной отдел в магазине «Сiльпо». Фото: Виктория Ивлева

Перед началом длинного комендантского часа иду в большой супермаркет «Сiльпо» неподалеку. В овощном отделе есть все , от картошки до винограда, правда, не такое разнообразие сортов, как в довоенные дни. Есть яйца, молоко, творог, полно всевозможного сыра и колбасы. Сложновато со свежим мясом — было только куриное.

Обнаружила даже никому теперь особо не нужные устрицы , вообще дорогих продуктов гораздо больше, чем дешевых. Не очень хорошо с хлебом, а долгохранящихся хлебцев и вовсе нет. Нет и алкоголя — его продажа полностью запрещена указом мэра Виталия Кличко.

Один из немногих работающих частных магазинов. Фото: Виктория Ивлева

На кассе увидела у впереди стоящей женщины тюльпаны.

— Ой , откуда?
— Да на Лукьяновке купила только что. Прямо на площади торгуют.
— Дорого?
— Дороговато, 20 гривен. Но я купила — ведь хочется, правда же, хочется красоты и радости?

Аптека на улице Кирилловской. Фото: Виктория Ивлева

И я пошла на Лукьяновку за радостью. Район возле рынка контролировался военными — рано утром в результате обстрела был поврежден вход в метро , изуродованы стоящие рядом здания и киоски. На прилавках валялась перемешанная с битым стеклом колбаса, на полу в маленьком кафе — разбитые куски зеркал и стульев. Какой-то мужик с потерянным видом сидел у легковой машины, в багажнике которой была навалена женская одежда — та, что осталось целой после обстрела… В доме напротив метро вылетели почти все стекла. Это был самый обычный дом с более чем мирными вывесками на первом этаже — цветочный, парикмахерская, автошкола, ломбард.

Продажа цветов на Лукьяновке. Фото: Виктория Ивлева

Но цветочная радость все-таки была. С другой стороны от разбитого входа в метро три женщины продавали тюльпаны , гиацинты и дивные ирисы, синие с желтыми искорками, — вот их-то я и купила. Принесла домой. Поставила в вазу. Собрала необходимые вещи, сложила в отдельную папочку документы. И пошла обустраиваться к Паше в подвал.