Ранние годы и проба пера
Антоний Слонимский родился в Варшаве 15 ноября 1895 года в интеллигентской семье ассимилированных евреев. Его отец, Станислав Слонимский, был известным столичным врачом, а мать, Мария Эугения Гольдман — ревностной католичкой, занималась благотворительностью. Пани Эугения не имела большого влияния на сына, и, вероятно, именно наперекор ее стараниям воспитать Антония в религиозном духе, тот смолоду сознательно выбрал позицию агностика и антиклерикала, что, впрочем, не помешало ему впоследствии стать одним из ведущих фельетонистов католического журнала Tygodnik Powszechny.
Роль же отца в формировании литературно-художественных вкусов Антония, его политических симпатий и жизненных ориентиров в целом трудно переоценить. Станислава Слонимского хорошо знали в среде варшавских литераторов, актеров и художников. Все свободное время он проводил в кофейнях и театрах, бесплатно лечил малоимущих, обожал дискутировать на политические темы (был сторонником Польской социалистической партии), славился чувством юмора, а его афоризмы передавали из уст в уста.
Когда вышла в свет «Кукла» Болеслава Пруса, в образе доктора Шумана читатели без труда узнали известного острослова доктора Слонимского.
Антоний боготворил отца и — не без проникнутого самоиронией снобизма — постоянно упоминал его в частных беседах и мемуарах, подчеркивая, что благодаря папе он воспитывался в благоприятной атмосфере старой варшавской либеральной интеллигенции, и что тот дружил не только с Болеславом Прусом, но и с Юзефом Пилсудским, который в период конспиративной деятельности, случалось, ночевал у доктора Слонимского на диване.
Образование Антоний получил в престижной гимназии им. Яна Кречмара с филологическим уклоном, однако мальчик не любил школу и по неизвестным причинам не сдал экзамен на аттестат зрелости. Это не помешало ему в 1911 году поступить на факультет живописи в варшавской Школе изящных искусств. В том же году он дебютировал в еженедельнике Złoty Róg, проиллюстрировав собственными рисунками «Стихотворение о поэте», однако еще не воспринимал свое поэтическое творчество слишком серьезно. Увлеченный живописью, Антоний демонстрировал свои работы на групповых выставках в национальной галерее искусств «Захента» (Zachęta) в 1916 и 1918 году.
«Под Пикадором» и скамандриты
В 1916 году в результате болезни умер отец, Антонию пришлось зарабатывать на жизнь самостоятельно. Он устроился иллюстратором в сатирическую газету Sowizdrzał («Балагур»), где открыл в себе подлинный литературный талант.
Что именно оттолкнуло меня от живописи и графики, в которых я уже достиг некоторых успехов? Начав с подписей под собственными рисунками (а затем и под работами коллег), я вошел в литературу, начал писать фельетоны и сатиру. Поэзия была, скорее, моим личным, постыдным делом, которое я скрывал от однокурсников в Школе изящных искусств.
Первые три сонета Слонимского, посвященные Леонардо, Боттичелли и Микеланджело, были опубликованы на страницах газеты Kurjer Warszawski.
Я стеснялся того, что пишу стихи (впрочем, и до сих пор стесняюсь), поэтому от насмешек товарищей прикрывался тем, что мои стихи — о художниках. За фельетоны я брался, вероятно, из-за темперамента, который не находил выхода в рисунке или живописи. Мне всегда была свойственна страсть к полемике, стремление бороться со злом, неправдой и лицемерием.
В редакции газеты Слонимский познакомился с Лешеком Серафиновичем, впоследствии ставшим известным под псевдонимом Ян Лехонь, а немного позже подружился с Юлианом Тувимом. Именно дружба с этими начинающими, но уверенными в себе адептами поэзии, окончательно убедила его в том, что ему стоит заниматься литературой.
В студенческой комнатушке Тувим вытащил из кармана пиджака пачку стихотворений и начал их читать. Мне они понравились. «Я ищу издателя. Название сборника уже есть, — сказал он, — “Подстерегаю Бога”». Я тоже вынул из кармана свои стихи, потому что всегда носил их с собой, хотя знал все наизусть. «Мой сборник будет называться просто — “Сонеты”». Так началась многолетняя веселая дружба с Тувимом и Лехонем, а позже уже только с Лехонем, потому что Юлек, женившись, стал домоседом. В поэзии мне был ближе Лехонь, но в неистовстве острословия, абсурда и нонсенсов Тувиму не было равных. Вместе мы хохотали до колик.
Осенью 1918 года эта троица или — как шутил Слонимский — поэтический триумвират, инициировала открытие литературного кабаре «Под Пикадором», разместившегося в доме на варшавской улице Новый Свят. Молодые поэты, у которых лишь изредка была возможность публиковать свои произведения, надеялись найти здесь аудиторию и почитателей. Вход стоил 5 марок, Польская марка была платежным средством на территории всей Польши с 15 января 1920 года по 29 апреля 1924 года. алкоголь не продавался, но после завершения официальной программы каждый желающий имел возможность тоже прочитать со сцены свои стихи. Торжественное открытие кафе организаторы анонсировали в газетах, афишах и листовках, интригуя лозунгом «Да здравствует диктатура поэториата!».
Соотечественники!
Рабочие! Дети! Женщины и люди преклонного возраста! Интеллигенция и драматурги! В пятницу, 29 ноября, в 9 часов вечера открывается Первое Варшавское Кафе Поэтов «Под Пикадором», ул. Новый Свят № 57. Совесть творческой молодежи Варшавы! Большая Штаб-Квартира Главной Армии Спасения Польши от всей отечественной литературы современности. Ежедневно с 9 до 11 грандиозный турнир поэтов, музыкантов и художников.
Молодые варшавские деятели искусств, объединяйтесь!!!
Шутливый регламент заведения запрещал приходить «в чрезмерно трезвом состоянии» и угадывать рифмы во время чтения стихов. За дополнительную оплату автор мог пожать гостю руку (50 марок), объяснить прочитанное произведение (75 марок), подарить рукопись без посвящения (150 марок) и с посвящением (500 марок), а также добавить к посвящению слово «любимый» (100 марок). Брачные предложения поэты принимали только по четвергам — все, кроме Юлиана Тувима.
Вечера «Под Пикадором» произвели настоящий фурор. В небольшом помещении, где прежде находилась столовая, собиралась толпа, чтобы собственными глазами увидеть тех, о ком сплетничала вся Варшава. Приходили и желающие поделиться собственным творчеством. Подавляющее большинство — графоманы, но попадались и настоящие поэты, которые присоединялись к основной группе. Ярослав Ивашкевич — прямо в день открытия кафе: он недавно приехал из Киева, и это было его первое публичное выступление. А вот Казимеж Вежиньский объявился немного позже, выкрикнув из зала, что он поэт и хочет почитать свои стихи. Среди посетителей можно было увидеть и знаменитостей: Стефана Жеромского, Леопольда Стаффа, Анджея Струга, Болеслава Лесьмяна и других, а во время выступлений услышать не только поэзию, но и политическую и социальную сатиру.
Кафе «Под Пикадором» просуществовало всего несколько месяцев, но творческий импульс, зародившийся здесь, постепенно трансформировался в журнал Skamander, а впоследствии и в одноименную поэтическую группу, ставшую одним из важнейших литературных явлений межвоенного периода в Польше. Скамандриты — по словам Слонимского в поэме «Черная весна» (1919) — скинули плащ Конрада, Персонаж III части поэмы Адама Мицкевича «Дзяды», бунтарь-патриот, романтик, цель которого — борьба за независимость и освобождение отчизны. то есть отказались от романтического пафоса, патриотизма, дидактизма и национально-освободительной тематики, чему благоприятствовало возрождение польского государства в ноябре 1918 года. Скамандриты отрицали также модернистский пессимизм и декаданс — ведь они были молоды, а впереди их ждала целая жизнь, и нужно было строить новую страну.
Помимо поэзии и сатиры, Слонимский пробовал свои силы и в других жанрах. Он написал «Театр в тюрьме» (1922) — любовный роман с приключенческими и автобиографическими элементами, а также один из первых в Польше научно-фантастических романов «Торпеда времени» (1924) о путешествии в прошлое, в наполеоновскую эпоху, с целью предотвратить войны в истории человечества. Примеривался Слонимский и к театру: создал стихотворную драму «Вавилонская башня» (1927) и комедию «Варшавский негр» (1928). Переводил стихи Артюра Рембо, Владимира Маяковского, рассказы Марка Твена. Писал репортажи о путешествиях в Палестину, Бразилию и Россию, а также безжалостные и остроумные театральные рецензии, за которые его любила публика и ненавидели режиссеры. Он рецензировал и фильмы, а кроме того вел постоянную рубрику «Худшие книги».
Однако наибольшую славу Слонимскому принесли фельетоны, которые с 1924 по 1939 год выходили на последней странице журнала Wiadomości Literackie под заголовком «Еженедельные хроники». В межвоенный период это были самые популярные фельетоны, формировавшие мысль либеральной интеллигенции. Именно с них читатели начинали знакомство с каждым новым номером еженедельника.
Анархист, пацифист и критик власти
Слонимский прошел мировоззренческую эволюцию от анархизма, которым восхищался в юные годы, начитавшись Петра Кропоткина, до пацифизма, к которому перешел под воздействием Герберта Уэллса. Влияние последнего было продолжительным и после их личного знакомства лишь усилилось.
Действительно, я тогда докучал читателям «Еженедельных хроник», постоянно ссылаясь на взгляды этого писателя, известного в Польше, скорее, фантастическими романами, нежели его всемирным научным миссионерством.
От автора «Войны миров» Слонимский перенял рационализм, веру в науки, прогресс и убежденность, что можно и нужно изменить мир таким образом, чтобы в нем не было места оружию и границам.
Возможно, однажды утром мы начнем рассчитываться международными деньгами, а в комиссариате на улице Брацкой нам выдадут паспорт гражданина Соединенных Штатов Европы. Отмена вооружений, границ и таможенных барьеров, всемирные деньги и всемирный экономический совет, который будет регулировать производство и потребление — все это нам гораздо нужнее, чем агрессивные блоки и противовоздушная оборона.
Слонимский также резко высказывался о политических и мировоззренческих проблемах. Поначалу он поддерживал Пилсудского, как и остальные скамандриты, дружившие с личным адъютантом маршала, генералом и литератором Болеславом Венявой-Длугошовским, с которым они выпивали в кофейне «Земянская». Кафе существовало в 1918–1944 годах на улице Мазовецкой, 12 и в межвоенный период было одним из главных мест, где встречались представители варшавской интеллигенции: литераторы, художники, журналисты, актеры. Однако, по мере того, как в правлении Пилсудского нарастали авторитарные тенденции, Слонимский разочаровался в его политике и занял критическую позицию по отношению к режиму санации. Санация (от лат. sanatio «оздоровление») — политическое движение, возникшее в связи с провозглашением Юзефом Пилсудским лозунга «моральной санации» общественной жизни в Польше.
В «Еженедельных хрониках» он постоянно предупреждал об опасности фашизма, который считал главной угрозой мирной жизни Европы, а московские показательные процессы открыли ему глаза и на большевистскую Россию. За шовинизм и ксенофобию он неустанно критиковал и высмеивал эндеков, Сторонники правой Национально-демократической партии. а особенно яростно атаковал их после убийства первого президента Польши Габриэля Нарутовича в декабре 1922 года.
Антиеврейские эскапады
Ненависть между Слонимским и националистами была взаимной: правые публицисты не прекращали антисемитских нападок на него, отказывая в праве быть поляком. Ввиду этого факта представляется странным, что Слонимский, как и Тувим (хотя значительно чаще и злее) критиковал еврейство, иногда повторяя за антисемитами несправедливые и оскорбительные стереотипы. Еврейские публицисты, в свою очередь, называли фельетониста антисемитом, утверждая — как, например, Гирш-Давид Номберг, — что «он оттолкнулся от одного берега и не доплыл до другого. Остался без отечества».
Уже после войны Слонимский объяснял свои нападки на евреев борьбой против их обскурантизма и нежелания интегрироваться в польское общество. Эти оправдания выглядят по меньшей мере странными, поскольку Слонимский гордился своим знаменитым прадедом, Авраамом-Якубом Штерном, еврейским часовщиком из Хрубешува, разработавшим механическую счетную машину, которая могла извлекать квадратный корень и выполнять арифметические действия с дробями. За это изобретение гениальный самоучка и предтеча кибернетики удостоился в 1830 году членства в Обществе друзей науки. Гордился он и своим дедом, Хаимом-Зеликом Слонимским, астрономом и математиком, который был инспектором в житомирской школе раввинов и представителем «Хаскалы», иудейского просветительского движения.
Слонимский испытывал внутреннюю потребность по тем или иным причинам бороться против еврейства, хотя, с момента прихода Гитлера к власти в Германии и принятия Нюрнбергских расовых законов, он постепенно усмирил свой критический пыл. Тем не менее после Холокоста все его антиеврейские эскапады не забылись. Так, например, в разгар антисемитской кампании в марте 1968 года первый секретарь ЦК Польской объединенной рабочей партии Владислав Гомулка во время встречи с партийным активом, которая транслировалась на всю страну, процитировал в своей речи антиеврейский фельетон Слонимского от 1924 года «О раздражительности евреев».
Деятельность в эмиграции
Начало Второй мировой войны вынудило Слонимского вместе с женой, художницей Яниной Конарской, бежать от нацистов, поскольку писатель не только обладал характерной семитской внешностью, но и называл Гитлера в фельетонах «шутом». Через Румынию они добрались до Парижа, где Слонимский начал работать на польское правительство в эмиграции и сблизился с окружением генерала Владислава Сикорского, которое настаивало на необходимости альянса с СССР. Он также писал для газеты Wiadomości Polskie, Polityczne i Literackie, основанной Мечиславом Грыдзевским, редактором недавно ликвидированного издания Wiadomości Literackie. На страницах нового еженедельника было опубликовано одно из самых известных стихотворений Слонимского «Тревога». Его строки: «Внимание! Внимание! Объявляю тревогу в городе Варшава!» (Uwaga! Uwaga! Ogłaszam alarm dla miasta Warszawy!) стали символом столицы, оказывающей сопротивление захватчикам.
После капитуляции Франции в июне 1940 года супруги Слонимские переехали в Великобританию, в Лондон. Из-за конфликта с редакцией Wiadomości Polskie, публиковавшей материалы против подписания соглашения с СССР (известного как Соглашение Сикорского-Майского), Слонимский дистанцировался от своих бывших товарищей, полагая, что те дрейфуют к правым взглядам.
Грыдзевский считал, что, поскольку другой газеты нет, нужно печатать людей разных убеждений. Слонимский ненавидел эндеков, его раздражало, что Грыдзевский публикует людей иных убеждений, и требовал, чтобы журнал был левым, не коммунистическим — упаси, боже, — а левым, приемлемым в той будущей Польше, о которой мечтал Слонимский — в Польше социалистической.
Антоний Слонимский вместе с Каролем Эстрейхером начал издавать ежемесячный журнал Nowa Polska, который финансировался польским правительством в изгнании, а значит, поддерживал политику Сикорского, хотя и не бескритично. На страницах журнала Слонимский создавал образ новой Польши — толерантной и многонациональной страны, признающей равноправие всех своих граждан. Для журнала, который просуществовал до 1946 года, писали Юлиан Тувим, Мария Домбровская, Чеслав Милош, Мария Павликовская-Ясножевская, Марьян Хемар и другие.
В апреле 1946 года Слонимский возглавил международную литературно-театральную секцию ЮНЕСКО как представитель Польской Народной Республики. От него окончательно отвернулось лондонское эмигрантское сообщество, зато открылся мир международной и британской культурной элиты, в котором он, однако, чувствовал себя не совсем уверенно.
В Лондоне я вращался в кругу выдающихся людей, но не был для них равноправным партнером, оставаясь чужаком. Серьезной помехой оставался языковой барьер. По-английски я говорил без ошибок, но и не слишком изящно. Иногда мне удавалось держать марку даже в компании Уэллса, Шоу или Хаксли, но такие случаи были единичными.
Слонимский вспоминал ужин в коттедже Хаксли в Хэмпстед-Хит, Лесопарковая зона на севере Лондона. ставший для него «настоящей катастрофой».
Меня пригласили как руководителя секции Arts and Letters после довольно успешной защиты моего проекта. Я даже заготовил несколько шуток, которые записал на шпаргалке. За обедом я разочаровал Хаксли и его гостей. Я не понимал тонкостей условной речи выпускников Итона и Кембриджа. Начал было рассказывать какой-то анекдот, но его смысл оказался непереводимым. Меня преследовал комплекс неполноценности. На родине остались мое чувство юмора, актерская раскованность и багаж литературных достижений.
Слонимский все чаще задумывался о возвращении в Польшу, однако это непростое решение он принял только через несколько лет. За это время он успел поучаствовать в работе комиссии, готовившей текст Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в декабре 1948 года. В 1949-м Слонимский стал директором Института польской культуры в Лондоне, подчинявшегося Министерству иностранных дел Польской Народной Республики.
Непростое возвращение домой
На родину писатель вернулся в августе 1951 года с надеждой, что ему удастся оставаться в стороне от политических игр и не придется прислуживать власти. Однако пришлось. По непонятным для нас причинам в ноябре 1951 года в партийной газете Trybuna Ludu Слонимский осудил Чеслава Милоша, который, публично объявив в нашумевшей статье «Нет» (1951) о том, что разрывает сотрудничество с коммунистическим режимом, остался на Западе. В тексте Слонимского имя Милоша не называлось, но все поняли, что речь идет именно о нем. Милош ответил открытым письмом в парижской «Культуре», обвинив своего оппонента в трусости, конформизме и желании обогатиться.
До оттепели, начавшейся в Польше в октябре 1956 года, Слонимскому довелось сделать еще несколько сервильных жестов, которых он стыдился до конца жизни. Таких, например, как стихотворение «Портрет Президента» (1955) в честь Болеслава Берута, хотя пеана Хвалебная песнь в древнегреческой поэзии. в честь Сталина он не написал.
Когда же обещания демократизации и социальных реформ оказались иллюзией, а закрытие журнала Po prostu ознаменовало возвращение цензуры, то благодаря своим фельетонам, деятельности в ПЕН-клубе и Союзе польских писателей, дискуссиям в кофейнях и организации акций протеста Слонимский постепенно стал важной фигурой польской демократической оппозиции и духовным ментором младшего поколения оппозиционеров.
Адам Михник, который в течение нескольких лет был секретарем Слонимского, а потом — его близким другом (они вместе устраивали акции протеста), вспоминал о своем учителе как о человеке, который «защищал свободу слова и тех, кто оказался за решеткой из-за своих убеждений, защищал правду в общественной жизни».
*
Антоний Слонимский умер 4 июля 1976 года от травм, полученных в автомобильной аварии по пути в Дом творчества в Оборах. Он похоронен на кладбище в деревне Ляски под Варшавой, на территории Общества помощи незрячим, которому писатель завещал прибыль от авторских прав на его произведения.
Источники: Antoni Słonimski, Alfabet wspomnień, Warszawa 1975; Joanna Kuciel-Frydryszak, Słonimski. Heretyk na ambonie, Warszawa 2012
Переводчик Сергей Лукин, редактор Ольга Чехова