Татьяна Кучинская: С начала полномасштабной войны вы уже несколько раз вместе с президентом Польши ездили в Украину. Как выглядят такие поездки изнутри?
Якуб Шимчук: Я не могу раскрывать все детали из соображений безопасности. Мы едем на поезде , но каждый раз меняется маршрут, иногда поезд едет быстро, иногда медленно. Он шире польского, потому что шире колея. А так это обычный украинский поезд, разве что там есть президентский вагон.
ТК: Как Анджей Дуда и Владимир Зеленский общаются вне камер?
ЯШ: Очень тепло , как друзья. Во время их встреч, даже на неофициальных церемониях, мне приходится быть начеку: между ними так много сердечности, и я стараюсь ловить яркие моменты. Например, общение после выступления в Верховной Раде , рукопожатия и другие теплые моменты. Это не просто официальные, а близкие отношения. По крайней мере, я так их вижу.
ТК: Что вам запомнилось больше всего во время последних поездок в Украину?
ЯШ: Мы были в Киеве за день до нападения и два раза после. Я хорошо помню ту поездку перед полномасштабной войной: как тепло нас приветствовали жители Киева , улыбались, аплодировали, как какая-то женщина благодарила, когда мы были возле посольства Польши. Ощущалась близость , причем не только на политическом уровне, но и на общественном. Тогда каждый чувствовал, что что-то случится, — ведь тогда уже много об этом говорили в СМИ, публиковались данные разведки.
Во время следующих поездок такого теплого приема не было. На улицах Киева уже никого не было , он как будто вымер. Даже во время локдауна города не были такими опустевшими. Киев получилось защитить, и это необыкновенный подвиг украинцев. Но заметно, что ситуация сложная, что выехало много людей, что закрыто большинство ресторанов, магазинов, киосков.
Киев мне очень близок. Я дважды был на Майдане во время Революции достоинства и хорошо знаю этот город. Меня всегда интересовали такие базарчики , где бабушки продавали бутерброды и чай. Сейчас этого нет. По крайней мере, я их не видел, когда мы ездили по городу, и это подтверждали журналисты, с которыми я разговаривал.
Такой большой красивый город с традициями и историей более древними , чем и у Москвы, и у Варшавы, и многие европейские города, — и такой пустой.
ТК: Вы видели , как россияне разрушили украинские города?
ЯШ: Да , во время второй поездки мы были в Бородянке и Ирпене мы видели разрушенные здания , уничтоженные жилые дома, торговые центры — совсем новые и полностью выгоревшие.
Бородянка — страшное зрелище. Колонны сожженных российских танков , уничтоженные коттеджи. Разрушенный частный дом, возле которого на лавочке сидела бабушка.
У меня до сих пор перед глазами разрушенные новые многоквартирные дома Бородянки , потому что сейчас у меня самого строится квартира. А там — эти разрушенные дома, в которых окна еще заклеены пленкой, в которых люди только планировали жить, брали кредиты, тратили накопления за всю жизнь... Это были красивые жилые комплексы — и они уничтожены. Я хорошо знаю, чем российская агрессия обернулась для украинцев. Многие люди либо уже погибли, либо им пришлось бежать на Запад и оставить все — свои мечты, свои планы.
Те разрушения , которые мы увидели во время той поездки, огромны. А масштаб того, что происходит на востоке Украины, в Мариуполе , вообще трудно представить.
ТК: С какими чувствами вы вернулись из той поездки?
ЯШ: Я думал о тех семьях , которые начинали новую жизнь, но были вынуждены уехать, бежать поскорее — и теперь им некуда возвращаться. Здесь не было каких-то сильных эмоций, скорее печальные размышления. Эмоциональнее было на Майдане, когда я как корреспондент фотографировал Черный четверг 20 февраля 2014 года, один из самых трагических дней противостояния во время Революции достоинства — смерть была буквально в двух шагах , в людей прямо передо мной стреляли из снайперских винтовок.
ТК: Как вы сегодня вспоминаете этот день?
ЯШ: В тот день я сделал фотографию человека , который упал от выстрела в голову. Этот снимок был признан фотографией года и фотографией десятилетия на польском конкурсе Grand Press Photo. Он пытался бросить шину или что-то такое. В общем , бежал в сторону заграждения из покрышек, которые поджигали, чтобы сделать дымовую завесу и спрятаться от снайперского обстрела. И получил выстрел в голову.
Я лежал за баррикадой с двумя фотографами из Италии. Погибшего подтащил в нашу сторону его товарищ , они познакомились за несколько мгновений до этого. Он опустился на колени перед телом и начал всхлипывать. И я это сфотографировал. Погибшего звали Анатолий Жаловага.
ТК: Вы потом общались с его родственниками?
ЯШ: Да , мне удалось связаться с семьей Анатолия. Я даже был в его доме под Львовом, встречался с родителями. Для меня это было очень важно. Часто говорят, что военные фотографы поджидают несчастья, чтобы создать себе славу. Но я не военный фотограф. После той встречи я освободился от голоса где-то в голове, который говорил, что не надо так снимать.
Отец этого парня обнял меня и сказал , что для них это очень важное свидетельство героизма сына. Это была единственная фотография на которой было видно, что он умер на этом поле боя. Потерять сына — это страшно, но они гордились тем, что он погиб героем.
И все-таки это абсолютно не похоже на то , что происходит в Украине сейчас. Тогда были уличные бои, сейчас — страшная война с военными преступлениями.
ТК: Часто военные репортеры сталкиваются с депрессией после увиденного. Как вы пережили Черный четверг?
ЯШ: Конечно , моя психика отреагировала, но не могу сказать, что у меня была депрессия. Было очень сложно вернуться домой, потому что отсюда все выглядело несущественным, а там мы были в эпицентре чего-то очень важного. И было тяжело возвращаться к обычным съемкам, например, коммерческим фотосессиям каких-то новых лекарств.
Возникло желание поехать в Крым или Сирию. Начались переговоры о поездке в Сирию вместе с гуманитарной помощью. Но я все еще раз обдумал и решил не искушать судьбу.
Я не хотел превращать военную журналистику в свое основное дело. Это профессия , которая съедает душу. Из-за увиденного военным журналистам трудно потом обзавестись семьей. Нормальный человек не способен постоянно наблюдать столько несчастий, столько крови, столько жестокости.
ТК: Какое впечатление на вас производит сама Украина?
ЯШ: Украина и украинцы всегда были мне близки. Мне по душе их ментальность , нравится украинское искусство, кино, современная культура в целом, ее чувствительность. В последнее время Украина так развивалась! И вообще, в целом, и в культурном смысле. Например, парад на День независимости, когда мы были с официальным визитом в Киеве. Парад начался как бы путешествием с камерой: девочка шла сквозь всю историю Украины — это происходило за сценой, а потом она вышла на сцену, выбежала к своему отцу — военному, который служил на востоке Украины, — и он начал парад. Это гениально! И это тоже показывает украинскую чувствительность, которой я очарован.
ТК: Вы видели многих президентов , политиков и вообще известных людей. Кто произвел наибольшее впечатление?
ЯШ: Конечно же , Владимир Зеленский. И Джо Байден, когда он приезжал в Варшаву. После своего выступления он попрощался с президентом и внезапно подошел к нам: «Как у вас дела?». Это так по-американски. Мы сделали селфи, я опубликовал его в своем твиттере. Президент США очень приятно удивил в этом отношении. Кстати, у меня была идея сфотографироваться и с Зеленским, но я пока подожду, чтобы сделать историческое селфи с победителем.
ТК: Как вы начали работать у президента?
ЯШ: Впервые я снимал Анджея Дуду , когда он был еще евродепутатом. У меня была своя студия, и я делал ему фотосессию. Спустя время мне предложили сотрудничество, и я сразу согласился. В редакции еженедельника Gość Niedzielny, где я работал, тоже положительно к этому отнеслась. Мы расстались очень хорошо, они даже опубликовали мое прощальное письмо.
ТК: Чем отличается работа с президентом от репортерской?
ЯШ: Разница большая. При работе с президентом заранее знаешь программу. Даже менее официальные встречи запланированы. Ты работаешь с целой командой , у каждого есть свои функции.
Когда я был фоторепортером , то работал сам или с журналистами и более субъективно выбирал то, что хочу показать и передать. На этой работе я знаю, какое у меня задание. Прежде всего — историческая документация работы главы государства. У избирателей, общества должен быть доступ к тому, что происходит, они должны видеть, как президент исполняет свою миссию.
Из общего только то , что я пробую использовать собственное чувство эстетики. Я стараюсь не просто документировать, а создавать красивые снимки, которые хочется рассматривать и благодаря которым можно получать информацию.
ТК: Президент утверждает фотографии перед публикацией?
ЯШ: Нет , этим занимается пресс-служба, которая публикует фотографий на сайте и в социальных сетях. У президента есть более важные дела, а просмотр всех фотографий занимал бы очень много времени. Поэтому у него есть люди, которым он доверяет. Думаю, что президент и мне доверяет и чувствует себя при мне свободно. А я знаю, в какой момент надо делать фото, а в какой нет. Например, во время отдыха, когда он хочет выдохнуть, выпить кофе или сделать глоток воды, если жарко.
ТК: Сколько времени вы проводите на работе?
ЯШ: У нас есть несколько фотографов , которые снимают деятельность президента, первой дамы, министров. Работы достаточно много, но мы стараемся делить ее так, чтобы оставалось время на собственную жизнь. Иногда бывают очень интенсивные периоды. Было такое время, когда я за два-три месяца был дома три-четыре раза — принял душ, поменял вещи в чемодане и уехал.
ТК: Чего не может себе позволить фотограф президента?
ЯШ: Вести себя недостойно. Я стараюсь всегда работать так , чтобы быть незаметным, насколько это возможно. Я не могу носить неподходящую одежду, быть чересчур активным. Фотографы иногда бегают, сгибаются во время работы — я не могу себе этого позволить.
Еще я не разрешаю себе вмешиваться в разговоры , задавать вопросы, хотя они часто у меня бывают. Я стараюсь слушать как можно меньше, потому что в мои обязанности не входит иметь закулисную информацию. Я стараюсь много видеть, но мало слышать. Личный фотограф должен работать так, чтобы ему доверяли.
ТК: У вас есть любимое фото из тех , которые вы сделали?
ЯШ: Есть те , которые влияют на общественное мнение. Мне нравится, когда люди делятся моими фотографиями, обсуждают их.
Возможно , моя самая любимая фотография с президентом — одна из первых, которую я сделал. Тогда Анджей Дуда встречался с солдатами на базе Баграм в Афганистане. В какой-то момент президент положил себе на тарелку еду, прислонился к заграждению из мешков и ел, как обычные солдаты.
Люблю фотографии , над созданием которых пришлось потрудиться. Например, в Белом доме тяжело работать из-за четко прописанных правил, но я смог сделать хорошие кадры президентов Дуды и Трампа возле большого автомобиля. Еще с того визита остались фотографии с силуэтами президентов, которые смотрят на летящие самолеты F-35.
Для меня особенно ценны фотографии из Украины , потому что это история. Происходящее очень важно для Польши и Украины, и у меня получилось это запечатлеть. Кстати, еще одна из любимых фотографий — снимок Зеленского за день до войны, когда он ждал Дуду. Это одна из его последних официальных фотографий в костюме. У него было такое серьезное, сильное выражение лица.
ТК: А какие фотографии даются труднее всего?
ЯШ: Технически сложно работать , когда смог, темно, сыро или много людей. Например, во время визита президента в регионы, пострадавшие от наводнений. Там были дома, полностью уничтоженные из-за воды, и это нужно было показать, но была ночь, темно.
Для меня худшие фотографии — самые очевидные , но при этом на мне лежит историческая ответственность: именно я тот человек, который должен запечатлеть какое-то событие. Порой эта ответственность невыносима, но когда приходит момент, как будто выбрасывается адреналин и как-то все получается.
Когда мы ехали в Украину впервые после 24 февраля , я понимал, что обязан снять момент первой встречи Анджея Дуды и Владимира Зеленским лицом к лицу. Но Зеленского охраняют солдаты, и какого-то человека с камерой они могут просто оттолкнуть как можно дальше. Я боялся, что меня оттеснят, и я не успею сделать снимок. Но я знал, насколько важна эта фотография. И в итоге все получилось.